становил в нашем мире порядок. Все наши владения принадлежат Гунтере.
Затем Ганнел показал Эрагону, как следует правильно оказывать божеству знаки почтения, и разъяснил значение тех слов, которые произносят во время торжественной клятвы. Рассказал он и о том, что курящееся в храме благовоние символизирует жизнь и процветание. Ганнел с явным удовольствием пересказал и множество легенд, сложенных о Гунтере: о том, как этого бога на заре рождения Вселенной родила волчица, а появился на свет он уже совершенно взрослым, сложившимся воином; о том, как он сражался с чудовищами и великанами, дабы отвоевать место в Алагейзии для своего народа; о том, как он взял в жены Килф, богиню рек и морей.
Затем они перешли к статуе Килф, с изумительным мастерством и изяществом высеченной из бледно-голубого камня. Волосы богини струились по спине водопадом, обвивая шею и плечи, обрамляя прекрасное лицо с живыми веселыми глазами, сделанными из сиреневых аметистов. В руках Килф бережно держала цветок водяной лилии и осколок какого-то пористого красного камня, названия которого Эрагон не знал.
– Что это за камень? – спросил он.
– Коралл, добытый в глубинах моря, граничащего с Беорскими горами.
– Коралл?
– Ну да. Наши ныряльщики нашли его, охотясь за жемчугом. Ведь в морской воде некоторые камни растут, подобно растениям.
Эрагон смотрел и удивлялся. Он никогда не думал, что камни могут расти, как живые существа. Но вот оно, доказательство! Значит, чтобы жить, расти и, может быть, даже цвести, этим камням, кораллам, нужны всего лишь вода и соль! А что, если растут и другие камни? Тогда становится понятно, почему на полях в долине Паланкар все время продолжали появляться валуны, хотя каждую весну землю там тщательно очищали от камней и перепахивали. Они просто росли!
Далее Ганнел перешел к статуям бога Урура, властелина воздуха и неба, и его брата Морготала, бога огня. Возле карминного цвета статуи Морготала он задержался особенно долго, рассказывая Эрагону, как братья-божества любили друг друга, любили так сильно, что просто жить не могли друг без друга. А потому сверкающий огнем дворец Морготала весь день сияет в небесах, а искры от его горна вспыхивают у нас над головой каждую ночь. И еще он рассказал о том, что Уруру приходится непрерывно кормить своего брата, иначе тот может умереть.
Они двинулись дальше, к двум оставшимся статуям – богини Синдри, Матери-земли, и бога Хельцвога.
Статуя Хельцвога отличалась ото всех остальных. Обнаженный бог низко склонился над куском кремня размером со среднего гнома, как бы поглаживая его концом указательного пальца. Мускулы у него на спине напряглись и выступали мощными узлами, но на лице была написана невероятная нежность – как у отца, когда он смотрит на новорожденного сына.
А Ганнел сказал еле слышно:
– Гунтера, возможно, и царь богов, но именно Хельцвог царствует в наших сердцах. Именно он ранее других понял, что землю должны заселить разные народы, когда с великанами было покончено. Другие боги не соглашались с ним, но Хельцвог не стал их слушать и втайне создал из корней горы первого гнома.
Когда о его поступке стало известно, ревность и зависть охватили богов. Гунтера создал эльфов, желая сохранить свою власть в Алагейзии; Синдри сделала из земли первых людей, а Урур и Морготал объединенными усилиями создали драконов и выпустили их на землю. И только одна Килф воздержалась от участия в этом процессе.
Эрагон слушал Ганнела с огромным интересом; он чувствовал, что жрец искренне верит во все это, и не решался задать вертевшийся на языке вопрос: «Откуда все это стало известно?» Эрагон чувствовал, что задавать этот вопрос ни в коем случае нельзя, а потому просто молча кивал.
– А теперь, – сказал Ганнел и допил наконец свой эль, – поговорим о наиболее важных наших обычаях. Кое-что, насколько я знаю, тебе уже рассказывал Орик Итак, все гномы должны быть непременно похоронены в камне, иначе их души никогда не воссоединятся с Хельцвогом в его чертогах. Ведь мы родились и вышли на свет не из земли, не из воздуха и не из огня, а из камня. И теперь, поскольку ты тоже принадлежишь к клану Ингеитум, твоя священная обязанность достойно похоронить любого гнома, которому случится умереть с тобою рядом. Если же ты не сумеешь этого сделать – и в то же время не будешь ни ранен, ни окружен смертельными врагами, – Хротгар подвергнет тебя изгнанию, и все гномы навсегда отвернутся от тебя. – Ганнел распрямил плечи и строго посмотрел на Эрагона. – Тебе еще очень многому предстоит научиться, однако же это главное, и если ты будешь об этом помнить, все у тебя сложится как надо.
– Я не забуду, – сказал Эрагон.
Удовлетворенный его ответом, Ганнел повел его прочь из святилища, и они долго поднимались куда-то по винтовой лестнице. На одной из ступенек Ганнел остановился, сунул руку за пазуху и достал довольно простую серебряную цепочку, на которой висел миниатюрный молот. Он протянул цепочку Эрагону и пояснил:
– А это я выполняю еще одну просьбу Хротгара. Он беспокоится, что Гальбаторикс все же успел составить некое представление о тебе, по крохам собрав те сведения, что содержались в памяти Дурзы, раззаков или тех воинов, что хотя бы случайно видели вас с Сапфирой на просторах Империи.
– А почему мне нужно этого бояться?
– Потому что в таком случае Гальбаторикс сможет увидеть тебя в магическом кристалле. А возможно, уже и увидел.
От осознания этого по спине Эрагона пополз противный холодок. «Надо было самому догадаться!» – рассердился он на себя.
– Пока этот амулет на тебе, он не позволит никому увидеть в магическом кристалле ни тебя, ни твоего дракона. Я сам наложил чары и думаю, что они способны выстоять даже перед самым сильным воздействием магии. Но предупреждаю: когда это ожерелье начнет действовать, оно станет понемногу забирать у тебя силы, и продолжаться это будет до тех пор, пока ты его не снимешь или же просто не минует грозящая тебе опасность.
– А если я в этот момент буду спать? Не может ли ожерелье поглотить всю мою силу, прежде чем я это осознаю и проснусь?
– Нет. Оно разбудит тебя.
Эрагон повертел в руках маленький серебряный молот. Он знал, как трудно противостоять неведомым магическим чарам, особенно чарам могущественного Гальбаторикса. Но если Ганнел настолько силен в магии, то нет ли тут подвоха? Мало ли какими еще чарами наделил он свой амулет? Он заметил, что по крошечной рукояти молота тянется цепочка рун, и прочитал: «Астим Хефтхин». Лестница как раз кончилась, и он спросил:
– А почему гномы используют при письме те же руны, что и люди?
Впервые за сегодняшний день Ганнел от души рассмеялся, даже могучие его плечи затряслись; смех жреца гулко разнесся по всему храму, и он, продолжая смеяться, пояснил:
– Спрашивать нужно иначе: почему люди пользуются нашими рунами? Когда твои предки высадились в Алагейзии, они не умели ни читать, ни писать, точно лесные звери. Но вскоре они приняли на вооружение наш алфавит и приспособили его к вашему языку. Некоторые из ваших слов тоже взяты из языка гномов – например, слово «фартхен», что значит «отец».
– То есть Фартхен Дур – это… – Эрагон надел цепочку с молотом на шею и спрятал под рубахой.
– «Наш Отец».
Остановившись у какой-то дверцы, Ганнел подтолкнул Эрагона, и они вышли на резную галерею, тянувшуюся под самым куполом по периметру всего Кельбедиля. С галереи был виден весь огромный город, раскинувшийся на террасах за раскрытыми арками ворот.
Но внимание Эрагона привлек не этот великолепный вид: вдоль всей внутренней стены галереи тянулись, плавно перетекая одна в другую, дивные картины, словно бесконечный рассказ, повествующий о жизни гномов с того момента, когда первые из них были созданы богом Хельцвогом. Фигуры гномов, людей, эльфов и прочих живых существ, а также все предметы были выпуклыми, что придавало им удивительную реалистичность, и написаны на редкость яркими и сочными красками с тщательнейшей прорисовкой даже мельчайших деталей.
– Как же это сделано? – спросил потрясенный Эрагон, не в силах оторвать глаз от прекрасной картины.
– Каждая сценка вырезана на отдельной мраморной пластине, – пояснил Ганнел, – затем изображение покрыли разноцветной эмалью, а уж затем сложили воедино.
– А разве не проще было бы воспользоваться обычными красками?
– Проще, конечно, – сказал Ганнел. – Но нам хотелось, чтобы эти картины существовали долгие века, даже тысячелетия, не меняя цвета. Эмаль никогда не выгорает и не теряет своего блеска в отличие от масляных красок. Вот эта первая секция, например, создана всего десятилетие спустя после завершения строительства Фартхен Дура и задолго до того, как эльфы ступили на землю Алагейзии.
Вождь взял Эрагона за руку и повел по галерее, каждый их шаг соответствовал, казалось, знаниям о бесконечно далеких годах и веках.
Эрагон увидел, как гномы существовали в виде разрозненных кочевых племен и бродили с места на место по бескрайним равнинам, пока земли вокруг не превратились в пустыню с таким жарким климатом, что гномам пришлось мигрировать на юг, к Беорским горам. «Ага, так речь идет о пустыне Хадарак!» – догадался он.
Рассматривая бесконечную череду картин, Эрагон словно сам становился свидетелем того, что происходило с гномами на протяжении всей их долгой истории, – приручения фельдуностов, создания Исидар Митрим, первого знакомства с эльфами, возведения на трон различных королей. Драконы также довольно часто фигурировали в жизни гномов, в основном сжигая и убивая бесчисленное множество живых существ. Видя это, Эрагон лишь с трудом мог сдержать себя: ему очень хотелось вслух высказать все, что он думает по поводу столь предвзято изображенной кровожадности драконов.
Наконец он остановился перед картиной, посвященной войне между эльфами и драконами. Ему давно уже хотелось побольше узнать об этом. Но гномы изобразили это событие со своей точки зрения, сделав особый упор на то, какие чудовищные беды и разрушения принесли Алагейзии эти народы, начав между собой войну. Далее целая череда различных эпизодов была связана с тем, как безжалостно эльфы и драконы истребляли друг друга, и каждый новый эпизод казался еще более кровавым, чем предыдущий. Наконец в сплошном мраке мелькнул луч света: художник изобразил юного эльфа, стоявшего на коленях на краю утеса и державшего в руках белое драконье яйцо.