Когда запас слов и образов в его душе иссяк, он просто посмотрел в лица своих друзей и сказал:
– Я ухожу через два дня. Если хотите, идемте со мной. Я уйду отсюда в любом случае. – Он поклонился и вышел из круга света.
Люди молчали. В небесах сквозь прозрачные облачка просвечивала ущербная луна. Дул легкий ветерок. На чьей-то крыше поскрипывал железный флюгер.
Наконец из толпы выбралась Биргит и вышла в круг света, отбрасываемого факелом. Край фартука она стиснула в руках, чтобы не теребить его. Потом аккуратно поправила шаль на плечах и сказала:
– Сегодня мы видели… – Она вдруг умолкла и неожиданно рассмеялась. – Нет, после Рорана просто невозможно говорить! Мне, правда, его план не по душе, но уходить, наверное, просто необходимо. Причины у всех могут быть разные; я, например, хотела бы отыскать тех раззаков, что убили моего мужа, и отомстить за его смерть. В общем, я пойду с Рораном. И детей с собой возьму, – заключила Биргит и встала рядом с Рораном в тени.
Минута прошла в молчании, затем к Биргит подошли Дельвин и его жена Линна, и Линна сказала:
– Я тебя понимаю, сестра. Мы тоже хотим отомстить за погибших, но еще больше нам хочется безопасности для наших детей. А потому мы тоже решили пойти с Рораном.
Потом еще несколько женщин, чьи мужья погибли в столкновениях с солдатами, вышли вперед и молча встали рядом с Биргит.
Люди то перешептывались, то умолкали, но больше никто не выражал желания открыто обсуждать план Рорана. Слишком все это было неожиданно. Роран понимал их; он и сам еще толком не осознал, откуда в нем столько смелости и решительности.
Наконец в освещенный круг вышел Хорст. Некоторое время он молчал, поглядывая на догорающий факел; выглядел он постаревшим, осунувшимся.
– Да чего там говорить без толку… – наконец обронил он. – Всем нужно время, чтобы как следует подумать. Хотя бы недолго. И пусть каждый сам за себя решает. Завтра… Что ж, завтра будет новый день, и, возможно, многое прояснится. – Хорст покачал головой, взял факел, перевернул его и затушил о землю, давая понять, что собрание закончено, а дорогу домой можно и при свете луны отыскать.
Роран вместе с Олбрихом и Балдором шел следом за Хорстом и Илейн, хотя и на приличном от них расстоянии; ему хотелось поговорить с ними, но ни тот, ни другой на него даже не смотрели. Встревоженный их молчанием, Роран спросил:
– Как вы думаете, еще кто-нибудь пойдет? Я ведь вполне понятно говорил?
Олбрих хмыкнул:
– Да уж!
– Знаешь, Роран, – каким-то странным голосом сказал Балдор, – тебе сегодня и ургала удалось бы уговорить, чтоб он простым земледельцем стал! – И, несмотря на протестующий возглас Рорана, Балдор продолжил: – К концу твоей пламенной речи я вполне готов был схватить копье и прямо сейчас бежать за тобой следом в Спайн. И наверняка такое желание возникло не только у меня. Вопрос не в том, кто пойдет с тобой, а в том, кто останется. А понятно ли ты говорил… Да я никогда в жизни таких понятных речей не слышал!
Роран нахмурился. Он-то надеялся убедить людей внимательно рассмотреть его план, а не заставить их слепо ему последовать. А хотя бы и слепо? Что с того? Главное – увести отсюда как можно больше людей. И все же невольно взятая на себя роль вожака тревожила его. Раньше он и вовсе бы растерялся. Но не теперь. Теперь он готов был ухватиться за любую возможность, лишь бы спасти Катрину и односельчан.
Балдор склонился к брату и тихо сказал:
– Отцу наверняка придется большую часть инструмента бросить. – Олбрих мрачно кивнул.
Роран знал, как много инструменты значат для кузнеца; оборудование кузницы, согласно незыблемой традиции, всегда передавалось от отца к сыну или от мастера к ученику. Хороший инструмент всегда служил основой благополучия кузнеца. Для Хорста отказаться от своей кузни – это… «Но ведь всем придется от чего-то крайне важного отказываться!» – вдруг решительно сказал себе Роран, искренне сожалея лишь о том, что Олбрих и Балдор лишатся своего законного наследства.
Войдя в дом, Роран тут же ушел в отведенную ему комнату и лег в постель. За стеной все еще негромко разговаривали Хорст и Илейн. И, уже засыпая, Роран подумал о том, что и по всему Карвахоллу сейчас люди не спят, обсуждая друг с другом свою и его, Рорана, судьбу.
Выстрел в сердце
Дни с тех пор, как они покинули Керис, были неизменно полны солнечного света, теплой неги и плеска весел по воде. Сперва они плыли по озеру Элдор, а потом по реке Гаэне. По обоим берегам Гаэны высились мощные раскидистые сосны, и река, извиваясь по этому зеленому коридору, вела путешественников все глубже в леса Дю Вельденвардена.
Эрагон был в восторге от этого плавания в компании эльфов. С лиц Нари и Лифаэна не сходила улыбка, они постоянно шутили, смеялись, распевали песни, особенно если поблизости оказывалась Сапфира. В ее присутствии они, похоже, вообще не способны были ни говорить, ни петь ни о чем, кроме драконов.
И все же эльфы были совсем не такими, как люди, несмотря на все внешнее сходство этих народов. Ни один человек из плоти и крови не смог бы двигаться так быстро, с такой легкостью и изяществом! Эльфы постоянно вставляли в свою речь разнообразные метафоры, сравнения и афоризмы, смысл которых ускользал от Эрагона, даже если разговор шел на его родном языке. А когда он пытался задавать вопросы, то в итоге этих вопросов неизменно оказывалось куда больше, чем в начале разговора. Несмотря на веселый нрав, Нари и Лифаэн могли часами молчать, с самым безмятежным видом поглядывая вокруг, а если Эрагон или Орик пытались заговорить с ними в такие периоды молчания, они отвечали в лучшем случае односложно.
По сравнению с этими эльфами Арья казалась необычайно прямой и решительной, благодаря чему существенно выигрывала в глазах Эрагона. Впрочем, она и сама, похоже, чувствовала себя в компании Нари и Лифаэна несколько неуверенно, словно за долгие годы позабыла, как следует вести себя с соплеменниками.
Оглянувшись через плечо, Лифаэн, сидевший на носу лодки, спросил:
– А скажи мне, Эрагон-финиарель, о чем ваши люди поют в эти черные дни? Я хорошо помню те баллады и лэ, которые слышал в Илирии; в них повествовалось о ваших гордых правителях и отважных воинах, но все это было очень, очень давно, и воспоминания о ваших песнях увяли, как цветы. Наверняка ведь твой народ сочинил немало новых историй.
Эрагон нахмурился, вслух припоминая то, что когда-то рассказывал ему Бром, но Лифаэн, слушая его, лишь печально покачал головой и сказал:
– Ах, как много утрачено! Неужели не сохранилось тех прелестных куртуазных баллад и историй? Если ты говоришь правду, так у вас остались лишь сказки – хоть они по большей части и замечательные, но это далеко не все богатейшее искусство, которым вы владели. Видимо, сказкам Гальбаторикс сознательно позволил плодиться во множестве.
– Бром однажды рассказывал нам с Сапфирой о падении Всадников, – попытался как-то оправдаться Эрагон, отгоняя навязчивый образ косули, прыгающей через поваленное дерево, – это Сапфира, которая как раз охотилась, мысленно делилась с ним своими переживаниями.
– Ах, какой замечательный, храбрый был человек… – вздохнул Лифаэн и некоторое время греб молча. – У нас тоже немало песен о великом крахе Всадников, но мы редко поем их. Многие из нас хорошо помнят, как Враиль ушел от нас в иной мир, и мы до сих пор оплакиваем наши прекрасные города, сгоревшие в огне войны – красные лилии Эвайёны, хрусталь Лютхивиры, – и погибшие семьи. Время не способно притупить боль от этих ран – даже если тысяча лет пройдет, даже если погаснет солнце и наша планета будет плыть в вечной ночи космоса…
С кормы послышался ворчливый голос Орика:
– И мы, гномы, не меньше страдаем от нанесенных нам ран. Запомни, эльф: Гальбаторикс погубил у нас целый клан.
– А мы потеряли своего короля Эвандара.
– Я об этом никогда не слышал, – вставил Эрагон.
Лифаэн кивнул; в этот миг он как раз ловко обходил подводную скалу.
– Об этом мало кто знает, – сказал он. – Хотя Бром мог бы рассказать тебе, как это произошло: он ведь собственными глазами видел, как нашему королю был нанесен смертельный удар. Незадолго до гибели Враиля эльфы встретились с войском Гальбаторикса на равнине близ Илирии – мы все еще надеялись победить, – и там Эвандар…
– А Илирия это где? – спросил Эрагон.
– Ты что, парень, не знаешь? Илирия теперь называется Урубаен! – вмешался Орик. – А раньше Илирия принадлежала эльфам.
Несмотря на то, что Орик его перебил, Лифаэн как ни в чем не бывало продолжил свой рассказ:
– Да, как правильно заметил Орик, Илирия была одним из наших городов. Мы покинули его во время войны с драконами. А через несколько столетий этим городом завладели люди и сделали своей столицей. Но это случилось уже после того, как был сослан король Паланкар.
– Король Паланкар? – воскликнул Эрагон. – Кто это? Так, значит, наша долина названа в его честь?
– Вопросов у тебя, Аргетлам, что листьев на дереве! – с улыбкой сказал ему эльф.
– Вот и Бром тоже так говорил.
Лифаэн снова улыбнулся, помолчал, словно собираясь с мыслями, и снова заговорил:
– Когда твои предки восемьсот лет назад прибыли в Алагейзию, то сперва долго скитались по ее просторам в поисках подходящего места для поселения. Потом они нашли долину Паланкар – хотя тогда она называлась иначе, – и осели там, ибо это место самой природой было словно создано для обороны; кроме того, на эту долину не претендовали ни мы, ни гномы. Вот с нее-то все и началось, и вскоре вашему королю Паланкару удалось создать весьма крепкое государство. Стремясь расширить его границы, Паланкар объявил нам войну, хотя мы не позволили себе ни малейшей провокации, и три раза первым нападал на нас. И все три раза мы наголову разбивали его войско. В итоге знать Алагейзии испугалась и обратилась к нам с просьбой о перемирии, выразив готовность подчиниться эльфам. Но сам Паланкар, увы, не пожелал прислушаться к их совета