Эрагон вдруг почувствовал себя страшно уязвимым: в эти мгновения душа его была полностью открыта, и любой при желании мог бы в нее проникнуть и управлять им. Он невольно напрягся, вновь замыкаясь в себе, и ощущение окружавшей его толпы живых существ исчезло. Вспомнив один из уроков Оромиса, Эрагон замедлил дыхание, управляя им до тех пор, пока не смог успокоиться и расслабиться, а потом снова открыл душу.
Кишевшие вокруг него жизни принадлежали в большинстве своем насекомым. Но его потрясло само их количество. Десятки тысяч живых существ обитали на каком-то квадратном футе влажной, поросшей мхом земли! А сколько их было всего в этой небольшой низинке? Миллионы и миллиарды, неисчислимое множество! А за ее пределами? Это даже немного испугало Эрагона. Он всегда знал, что людей в Алагейзии не так уж и много и они со всех сторон окружены иными, порой враждебными существами, но он и вообразить себе не мог, что одних лишь жуков там в миллионы раз больше, чем людей.
Поскольку с жуками Эрагон все-таки был хоть немного знаком, да и Оромис не раз упоминал о них, он решил сосредоточить внимание не на жуках, а на шеренгах рыжих муравьев, тянувшихся по земле и по стеблям шиповника. То, что ему удалось о них узнать, было даже не мыслями их – они обладали слишком примитивным мозгом, – а инстинктивными потребностями: потребностью найти пишу и избежать ранений, потребностью защищать свою территорию, потребностью спаривания. Но это помогало ему понять и разгадать многие загадки поведения муравьев.
Его, например, привело в восторг то, что муравьи – за исключением нескольких разведчиков, действующих за пределами своей территории, – всегда совершенно точно знают, куда именно им нужно идти. Эрагон не мог, разумеется, с уверенностью сказать, каков тот механизм, что столь уверенно ведет их от муравейника к источнику пищи и обратно. Впрочем, и сам источник пищи оказался в данном случае настоящим сюрпризом для Эрагона. Он знал, что рыжие муравьи убивают и пожирают других насекомых, и, разумеется, нашел этому подтверждение, и все же усилия этих муравьев по большей части были направлены не на охоту, а на выращивание чего-то, мелкими точками усеивавшего куст шиповника. К сожалению, эта форма жизни оказалась слишком мала, чтобы он смог мысленно ее ощутить. Пришлось сосредоточиться и попытаться хотя бы определить, что же это за существа.
Ответ оказался так прост, что Эрагон даже рассмеялся: тля! Муравьи пасли своих тлей, как настоящие пастухи, направляя и защищая их. Они заставляли своих «коровок» выделять сладкое «молочко», массируя им брюшки своими усиками. Эрагону все это показалось невероятным, но чем дольше он наблюдал, тем больше убеждался, что прав.
Он проследил за муравьями вплоть до их сложного подземного лабиринта, где помещались многочисленные кладовые, соединенные переходами, и просторный «зал», где находилось какое-то странное существо в несколько раз крупнее обычного муравья, к которому все муравьи относились с необычайной заботой. Он не сразу сумел догадаться о том, что это за существо, но заметил, что муравьи так и кишат вокруг него, то и дело переворачивая его и удаляя капельки какого-то вещества, которое это существо выделяло через определенные интервалы.
Через некоторое время Эрагон решил, что пока с него хватит сведений о жизни муравьев – иначе можно просидеть у муравейника и до вечера. Он уже собирался вернуться в собственное тело, когда на поляну выпрыгнула белка. Ее появление несколько ошеломило его, поскольку он еще не успел перестроиться после общения с муравьями; его прямо-таки оглушил тот поток впечатлений и ощущений, что исходил от зверька. Беличьим носом Эрагон чуял запахи леса; ее закругленными острыми коготками ощущал податливость сосновой коры; ее пышным, задранным вверх хвостом, похожим на плюмаж, чувствовал дыхание ветра. По сравнению с муравьями белка прямо-таки лучилась энергией и, безусловно, обладала недюжинным умом.
Затем белка прыгнула на другое дерево и исчезла за пределами его восприятия.
Лес сразу показался Эрагону еще более темным и тихим, чем прежде. Он открыл глаза, глубоко вздохнул и огляделся, впервые оценив, как много еще жизни в этом мире. Распрямляя затекшие ноги, он встал и подошел к кусту шиповника.
Его ветки были усыпаны тлей. А вот и их рыжие хранители! У корней куста виднелась горка сосновых игл, отмечавшая вход в муравейник. «Как странно, – думал Эрагон, – собственными глазами видеть все это, зная тайную суть муравьиной деятельности!»
Размышляя об этом, он вернулся к домику эльфа. Ступал он теперь очень осторожно, постоянно помня о том, что каждый его шаг сокрушает, возможно, чью-то жизнь. Подняв глаза, он с изумлением увидел, что солнце уже совсем низко. Он просидел на пне никак не менее трех часов!
Оромис сидел за столом и что-то писал. Закончив строку, он тщательно вытер кончик пера, закрыл чернильницу и спросил:
– Ну, что же тебе удалось узнать нового, Эрагон?
Эрагону не терпелось рассказать о своих приключениях. Голос его звенел от возбуждения и восторга; он искренне восхищался хитроумным устройством муравьиного общества. Он пересказал все, что смог припомнить, вплоть до мельчайших и маловажных подробностей, гордясь тем, как много сведений ему удалось собрать.
Когда он умолк, Оромис поднял бровь и спросил:
– И это все?
– Я… – Эрагон растерялся, поняв, что каким-то образом упустил главную цель данного упражнения. – Да, учитель.
– А как же иные существа и организмы? Можешь ты сказать мне, чем занимались они, пока твои муравьи пасли свое стадо?
– Нет, учитель.
– Вот тут и кроется твоя основная ошибка. Тебе следовало постараться сразу и в одинаковой степени ухватить суть всех вещей, а не сбиваться на изучение какого-то одного объекта. Вот что здесь главное, и пока ты не овладеешь этим мастерством, ты каждый день по часу будешь сидеть на пне и медитировать.
– Как же я узнаю, насколько я этим мастерством овладел?
– Легко. Ты сможешь наблюдать за чем-то одним, но знать и чувствовать все, что происходит вокруг.
Оромис жестом пригласил Эрагона присесть за стол и положил перед ним чистый лист бумаги. Потом подвинул перо и чернильницу и сказал:
– До сих пор ты как-то обходился весьма ограниченным набором слов древнего языка. Я не думаю, что кто-то из нас знает все его слова, но тебе просто необходимо расширить свои знания в этой области. И для начала познакомиться с грамматической структурой древнего языка, чтобы не погубить себя или кого-то другого, всего лишь неправильно поместив сказуемое или совершив еще какую-либо подобную ошибку. Я отнюдь не жду, что ты станешь говорить на нашем языке, как настоящий эльф – на это тебе потребовалась бы целая жизнь, – но все же надеюсь, что ты добьешься относительно свободного его восприятия и использования. То есть ты станешь говорить на нем не задумываясь.
Кроме того, ты, разумеется, должен научиться читать и писать на нем. Это не только поможет тебе лучше запоминать слова, но, самое главное, понадобится при составлении достаточно длинных и сложных заклинаний, когда не стоит доверять собственной памяти или когда захочется прочесть чужую запись и воспользоваться ею.
Для древнего языка каждый народ придумал свою собственную форму письменности. Гномы используют рунический алфавит, так же поступают и люди. Но это всего лишь паллиатив; руническое письмо не в состоянии передать истинные тонкости языка в отличие от нашей Лидуэн Кваэдхи, поэтической письменности. Лидуэн Кваэдхи не только на редкость изящна и элегантна, она еще и весьма точна. Ее ядро составляют сорок две основные формы, которые путем перемены составляющих могут соединяться в почти бесконечный ряд иероглифических символов, представляющих собой как отдельные слова, так и целые фразы. У тебя на кольце изображен один из таких иероглифов. А на Зарроке – другой… Итак, начнем: каковы основные гласные звуки древнего языка?
– Что?
Полное отсутствие у Эрагона каких бы то ни было представлений не только об основах древнего языка, но и о грамматике вообще вскоре стало совершенно очевидным. Когда они путешествовали с Бромом, старый сказитель сосредоточил все свои усилия на том, чтобы Эрагон просто запомнил определенное количество слов, совершенно необходимых для выживания в определенных обстоятельствах. Он также научил его более или менее правильно произносить эти слова. Остальное же осталось для Эрагона тайной за семью печатями. Но, даже если подобное невежество юного Всадника и огорчало Оромиса, а может быть, и раздражало его, эльф ни словом, ни поступком не проявил этого, напротив, он упорно старался залатать любую прореху в знаниях своего подопечного.
Посреди урока Эрагон вдруг заметил:
– Мне никогда не требовалось слишком много слов, чтобы составить заклинание. Бром говорил, что это определенный дар – если я могу сделать так много с помощью одного лишь слова «брисингр». По-моему, самое большое количество слов мне пришлось использовать, когда я мысленно беседовал с Арьей, лежавшей в беспамятстве. Ну, и еще когда я благословлял ту сиротку в Фартхен Дуре.
– Ты благословил ребенка на древнем языке? – переспросил Оромис, неожиданно встревожившись. – А ты помнишь, какие именно слова ты употребил, благословляя его?
– Да, конечно.
– Повтори мне его.
Эрагон повторил, и на лице Оромиса появилось выражение истинного ужаса.
– Ты уверен, что использовал слово «скёлир»? – воскликнул он. – Может быть, «скёлиро»?
Эрагон нахмурился.
– Нет, «скёлир». А почему бы мне было его не использовать? «Скёлир» значит «защищенный», вот я и пожелал девочке быть защищенной от всяких невзгод. По-моему, это хорошее пожелание.
– Ты не благословил ее, а проклял! (Эрагону еще не доводилось ни одного эльфа видеть в таком волнении.) Прошедшее время у глаголов, заканчивающихся на «ир», образуется с помощью суффикса «о». «Защищенный» будет «скёлиро», а «скёлир» – это «щит, защита». Твое «благословение» означает примерно следующее: «Пусть сопутствуют тебе счастье и удача, так стань же щитом от всяких невзгод»! Вместо того чтобы защитить девочку от ударов судьбы, ты приговорил ее к постоянной жертвенности. Да-да, она станет той жертвой, которую другие принесут, дабы избавить себя от несчастий и страданий и жить спокойно!