Нет, это невозможно! Эрагону даже подумать об этом было страшно.
– Но ведь воздействие заклятия определяется не только смыслом слов, но и искренними намерениями того, кто его произносит. А я не имел ни малейшего намерения вредить…
– Нельзя противоречить внутренней природе слова. Исказить ее можно. Можно придать ей иной оттенок или направленность. Но невозможно полностью изменить значение слова, применить его в противоположном контексте. – Оромис крепко переплел пальцы, сдерживая волнение, и уставился в столешницу; его поджатые губы превратились в одну бесцветную тонкую линию. – Я, пожалуй, готов поверить, что ты действительно не имел намерения никому вредить, иначе я немедленно отказался бы учить тебя дальше. Если ты благословил ее от чистого сердца, желая ей добра, тогда, возможно, вреда будет куда меньше, чем я полагаю; впрочем, его в любом случае окажется вполне достаточно, чтобы послужить основой для таких бед, каких мы с тобой даже и представить себе не можем. Бедная девочка!
Эрагон похолодел от ужаса, судорожно пытаясь вспомнить, что еще происходило в тот злосчастный день.
– Может быть, это и не исправит моей ошибки, – сказал он вдруг, – но ведь и Сапфира благословила девочку, оставив у нее на лбу такой же знак, что и у меня на ладони: гедвёй игнасия.
Оромис прямо-таки онемел от возмущения. Его огромные серые глаза еще больше расширились, рот сам собой раскрылся, и он с такой силой стиснул подлокотники кресла, что дерево протестующее заскрипело.
– Человек, носящий знак Всадника, но Всадником не являющийся… – в ужасе прошептал он. – За всю свою жизнь я не встречал таких… безответственных, как вы с Сапфирой! Вы принимаете решения, даже не задумываясь об их возможных последствиях, и никто не в силах предугадать, как они отзовутся в далеком будущем. Вы своими выходками переделываете мир…
– А это хорошо или плохо?
– Ни то, ни другое. Это просто реальный факт. И где же эта несчастная малютка теперь?
Эрагону понадобилось какое-то время, чтобы собраться с мыслями.
– У варденов, наверное. В Фартхен Дуре или в Сурде. Как ты думаешь, метка, поставленная Сафпирой, поможет ей?
– Этого я знать не могу, – отрезал Оромис. – Как я могу делать какие-то выводы, если никто и никогда не позволял себе ничего подобного?
– А разве нельзя как-то отменить это благословение? Прекратить воздействие чар? Ведь должны же существовать какие-то способы! – Эрагон настойчиво заглядывал Оромису с лицо.
– Да, такие способы существуют. Но, чтобы они подействовали, применять их должен ты сам. Однако отпускать вас с Сапфирой отсюда сейчас никак нельзя. Да ты и не владеешь пока магическим искусством в должной степени, чтобы этим способом воспользоваться. Даже при самых благоприятных условиях остатки наложенного тобой заклятия все равно будут вечно преследовать эту бедную малышку. Такова сила древнего языка. – Оромис помолчал. – Я вижу, ты понимаешь всю серьезность создавшейся ситуации, и вот что я скажу тебе по этому поводу, но повторять сказанное больше не буду: именно ты отныне несешь полную ответственность за судьбу этой девочки. Из-за твоей ошибки, поломавшей ей жизнь, твоя святая обязанность всемерно помогать ей. По законам Всадников, твое преступление столь же позорно, как если бы ты увел жену от законного мужа – насколько я помню обычаи людей, у них за это полагается суровая кара.
– О да, – прошептал Эрагон. Он понимал теперь, что заставил беззащитного ребенка следовать неведомой судьбе, не дав ей ни малейшей возможности выбора. «Да и может ли человек стать по-настоящему хорошим, – думал он, – если его таковым сделали насильно, ни разу не предоставив права поступить так, как он сам считает нужным? Я же своей ошибкой превратил ее в рабыню! Если бы со мной так поступили, я бы возненавидел того, кто это сделал, всеми фибрами своей души!»
– Что ж, – услышал он тихий голос Оромиса, – я чувствую, ты искренне раскаиваешься. В таком случае мы больше не будем говорить об этом.
– Хорошо, учитель.
Но и к вечеру Эрагон не сумел избавиться от мрачных мыслей; он был совершенно подавлен и едва взглянул на возвращавшихся после занятий Сапфиру и Глаэдра. Деревья содрогались, раскачивая ветвями, – такой вихрь подняли драконы своими могучими крыльями. Сапфира, казалось, была очень горда собой; она, выгибая шею, выступала с поистине королевским достоинством и поглядывала на Эрагона с нежнейшей улыбкой, по-волчьи скаля страшные зубы.
Камень хрустнул под тяжелой лапой Глаэдра, и старый дракон, покосившись огромным, с обеденную тарелку, глазом на Эрагона, мысленно спросил у него: «Каковы три основных правила выявления нижней тяги и пять основных способов, помогающих ее избежать?»
С трудом прервав свои невеселые мысли, Эрагон растерянно заморгал и сказал вслух:
– Я не знаю.
И тут вдруг вмешался Оромис. Повернувшись к Сапфире, он громко спросил:
– А ты знаешь, кого пасут муравьи и как они доят свои стада?
«С какой стати мне это знать?» – презрительно заявила Сапфира. Она, казалось, была оскорблена столь неуместным вопросом.
Глаза Оромиса опасно блеснули; он скрестил руки на груди и заговорил совершенно спокойно:
– Вы уже немало пережили вместе, и можно было бы предположить, что основной урок того, как связаны Шуртугал и его дракон, вы уже получили. Ведь Шуртугал и его дракон нераздельны. Но согласишься ли ты, Эрагон, отсечь себе правую руку ради Сапфиры? Согласишься ли ты, Сапфира, лишиться ради Эрагона одного крыла? Да никогда в жизни! Ибо вы сами отвергаете ту священную связь, что вас соединила. Отвергаете величайший дар, дающий вам превосходство над любым противником. Вы не только должны уметь мысленно разговаривать друг с другом – вы должны соединить ваши души и все ваши знания и умения, слить их воедино, чтобы действовать и думать как один. Я надеюсь, что к следующему занятию каждый из вас будет знать и то, чему учили другого.
– А как же сокровенные мысли каждого? – возразил Эрагон.
«Сокровенные мысли? – пророкотал у него в ушах голос Глаэдра. – Держи свои мысли при себе, когда уедешь отсюда, если тебе это так нравится, но пока мы вас учим, никаких сокровенных мыслей ни у тебя, ни у Сапфиры быть не может!»
Эрагон быстро глянул на Сапфиру; на душе у него стало совсем погано. Дракониха упорно избегала его взгляда. Но потом, топнув лапой, все же посмотрела ему в глаза и с вызовом спросила:
«Ну, что?»
«Они правы. Мы вели себя неправильно, слишком беспечно», – сказал Эрагон.
«Это не моя вина».
«Я и не говорю, что это твоя вина. – Однако она действительно угадала в его отношении к ней некоторые перемены. Чрезмерное внимание, которое она щедро уделяла Глаэдру, не нравилось Эрагону. Он чувствовал, что Сапфира отдаляется от него, и страдал. – Но нам обоим нужно исправиться и вести себя иначе».
«Естественно!»
Однако же объясняться с Оромисом и Глаэдром строптивая Сапфира не пожелала, возложив эту обязанность на Эрагона.
– Мы постараемся больше никогда вас не разочаровывать, – сказал он.
– Постарайтесь. А завтра мы устроим вам проверку по тому материалу, который каждый из вас выучил сегодня. – Оромис разжал руку; на ладони у него лежала какая-то круглая деревянная игрушка. – Вот, возьми. И потрудись регулярно заводить это устройство – оно каждое утро станет будить тебя в нужное время. Итак, ждем вас сразу после купания и завтрака.
Игрушка оказалась на удивление тяжелой, хотя и была не больше грецкого ореха. Больше всего она походила на полураскрытый бутон розы, сотня лепестков которого закручивалась вдоль плотной сердцевины. Эрагон слегка повернул эту сердцевину и услышал три щелчка – внутри повернулся невидимый храповик.
– Спасибо, – сказал он Оромису, и они с Сапфирой улетели. В передних лапах Сапфира несла свое новое седло.
Под деревом Меноа
Еще в пути они открыли свои мысли друг другу. Обоим было стыдно, обоим хотелось поскорее восстановить существовавшую между ними связь, укрепить ее и расширить. Ни тот, ни другая сознательно друг друга на разговор не вызывали, но то смятение чувств, что царило в душе Эрагона, не могло остаться для Сапфиры незамеченным, и она, разумеется, спросила:
«Ну, и что с тобой еще случилось?»
Пока Эрагон рассказывал ей, какое ужасное преступление он совершил в Фартхен Дуре, у него жутко разболелась голова. Сапфира перепугалась, и он попытался ее утешить:
«Оромис говорит, что твой дар, возможно, не навредит этой девочке и даже поможет ей, но то, что совершил я, способно принести ей только горе. Нет мне прощения!»
«Нечего винить только себя, – ответила Сапфира. – Я ведь тоже не заметила ошибки. – Эрагон промолчал, и она попробовала сменить тему: – Хорошо хоть спина у тебя сегодня не болела!»
Эрагон что-то проворчал, не желая, чтобы его отвлекали от горьких мыслей, и спросил:
«А вы с Глаэдром чем занимались в такой чудесный день?»
«Он учил меня избегать всяких опасных изменений в погоде». Ей явно хотелось поделиться с Эрагоном полученными знаниями, но он продолжал терзать себя мыслями о своем злополучном «благословении» и ничего больше у нее не спросил. Ему вообще разговаривать не хотелось. И Сапфира тоже умолкла.
У двери, как всегда, Эрагон обнаружил поднос с едой. Мяса, разумеется, не было. Он отнес поднос к постели, уже застланной свежими простынями, и решил перекусить лежа, поскольку мышцы уже начинали побаливать после упражнений Римгара. Подложив под спину побольше подушек, Эрагон собрался уже отправить в рот первый кусок, но тут к ним кто-то негромко постучался.
– Входите! – сердито крикнул он, запивая непрожеванную еду водой.
И чуть не подавился, увидев, что в комнату входит Арья. Свои кожаные доспехи она заменила мягкой зеленой туникой, перехваченной поясом, расшитым лунными камнями. И лоб ее тоже не перехватывала повязка, в которой Эрагон привык ее видеть. Ее тяжелые волнистые волосы свободно падали на плечи, красиво обрамляя лицо. Но самая большая перемена произошла не в ее одежде, а в повадке; куда-то совершенно исчезло то болезненное напряжение, что до сих пор пронизывало каждое ее движение. Похоже, Арья наконец почувствовала себя дома.