«Лучше бы уж этот старик умер по дороге, еще в Спайне, и не причинял бы другим столько неприятностей!» – с неожиданной для него самого жестокостью подумал Роран. Вместе с Калитой он принялся успокаивать Вэйланда, и в итоге им это даже почти удалось. Во всяком случае, на барку они его погрузили. В награду Калита дала отчиму кусок вяленого мяса, и тот с наслаждением занялся пищей, на какое-то время забыв обо всем. Роран отвел его в тихий уголок и усадил, чтобы он никому не мешал.
– Пошевеливайтесь, увальни! – покрикивал Кловис на матросов. – Прилив вот-вот начнется. Живей, живей!
Наконец посадка закончилась; сходни убрали, и матросы собрались перед каждой из барок, готовые столкнуть их на воду, как только прилив станет достаточно высоким.
Роран был среди тех, кто толкал «Рыжую кабаниху». Что-то выкрикивая нараспев, он вместе с другими матросами навалился на борт тяжелой барки. Влажный темный песок проваливался под ногами, поскрипывала обшивка, в воздухе висел густой запах пота. Барка мертво стояла на песке, и Рорану даже показалось, что все их усилия напрасны, но тут вдруг «Кабаниха» вздрогнула, подалась и попятилась назад примерно на фут.
– Еще раз! Взяли! – крикнул Роран.
Преодолевая фут за футом, они вскоре столкнули барку на такую глубину, где им самим было уже по грудь. Одна из мощных волн накрыла Рорана с головой, и он от неожиданности нахлебался соленой морской воды, а потом долго с отвращением отплевывался.
Наконец барка легко и свободно закачалась на волнах. Роран проплыл вдоль ее борта, подтянулся, ухватившись за веревку, и перемахнул на палубу. А матросы уже вытащили длинные шесты, которыми принялись деловито отталкиваться, выводя судно на глубину. То же самое происходило и на борту «Меррибелл» и «Эделайн».
Как только они оказались на приличном расстоянии от берега, Кловис велел убрать шесты и вставить в уключины весла. На веслах они вышли в открытое море, затем поставили парус, который тут же наполнился несильным, но, к счастью, попутным ветром, и «Рыжая кабаниха» неторопливо двинулась во главе маленького плавучего отряда в сторону Тирма.
Истоки мудрости
Дни, проведенные Эрагоном в Эллесмере, сливались в непрерывную череду, ибо время было не властно над этим городом в сосновом лесу, и казалось, лето здесь никогда не кончится, хотя вечера и стали длиннее, наполняя леса густыми тенями. Цветы, свойственные всем временам года, цвели здесь, повинуясь магии эльфов и питаясь теми волшебными чарами, которыми дышало все вокруг.
Эрагон очень полюбил прекрасную тихую Эллесмеру, ее изящные дома, растущие прямо из деревьев, ее тревожащие душу песни, что звучали здесь в сумерки, ее дивные произведения искусства, таившиеся за стенами домов и садов, и даже излишне самовлюбленных эльфов, у которых задумчивость странным образом сочеталась с приступами бурного веселья.
Дикие животные в Дю Вельденвардене не испытывали ни малейшего страха перед охотниками. Эрагон часто видел из своего «орлиного гнезда», как какой-нибудь эльф ласкает крупного оленя или лису или что-то шепчет застенчивому медвежонку, случайно забредшему на край поляны, где обитают двуногие существа. Некоторых животных ему, впрочем, так и не удалось увидеть. Они появлялись только ночью, и Эрагон не раз слышал, как они ходят и тихо перекликаются в чаще, но стоило ему сделать хоть шаг в их сторону, и они тут же убегали. Один раз, правда, он успел мельком заметить какое-то существо, похожее на покрытую мохнатой шерстью змею, а однажды – что-то вроде призрака: женщину в белом платье, чье тело извивалось и расплывалось, а потом и вовсе исчезло, и на месте женщины оказалась волчица, скалившая зубы, словно в усмешке.
При любой возможности Эрагон и Сапфира старались побольше узнать об Эллесмере. «На разведку» они ходили одни или в обществе Орика, ибо Арья больше никогда их не сопровождала. И Эрагону больше ни разу не удалось даже просто поговорить с нею после того дня, когда она разбила его фэйртх. Он изредка видел ее, скользящую меж деревьев, но как только он подходил ближе – ему очень хотелось извиниться перед нею, – она исчезала, оставив его в одиночестве среди древних сосен. Наконец Эрагон понял, что придется действовать более решительно, если он хочет как-то наладить отношения с нею. Однажды вечером, нарвав букет цветов, росших вдоль дорожки у его дерева, он пошел к Дому Тиалдари и спросил у одного из эльфов, как ему отыскать Арью.
Ее покои Эрагон нашел довольно быстро. Дверь была открыта, но на его стук никто не ответил, и он, помедлив немного и прислушиваясь, не идет ли кто, вошел в изысканно убранную гостиную, всю увитую вьюнками. Одна дверь из гостиной вела в небольшую спальню, а другая – в кабинет. На стене висели два фэйртха: портрет какого-то очень сурового и гордого эльфа с серебристыми волосами – Эрагон догадался, что это, по всей видимости, король Эвандар, – и еще один портрет, на котором был изображен совсем еще молодой эльф, совершенно Эрагону незнакомый.
Эрагон послонялся по комнатам, все разглядывая, но ни к чему не прикасаясь. Он наслаждался каждым глотком личной жизни Арьи, пытаясь как можно лучше понять, что составляет ее интересы и увлечения. Рядом с ее постелью висел хрустальный шар с искусно вделанным в него темным цветком «Утренней славы»; на ее письменном столе аккуратными рядами расположились свитки явно делового предназначения. Эрагон прочитал несколько названий: «Осилон: отчет о нынешнем урожае», «Действия противника, замеченные со сторожевой башни Гиллида». На подоконнике распахнутого окна стояли три миниатюрных деревца, выращенных в виде трех иероглифов древнего языка: «мир», «сила» и «мудрость». Рядом с деревцами лежал листок бумаги с недописанным стихотворением; многие слова были зачеркнуты, а сверху написаны другие; на полях также имелось множество пометок и исправлений, и Эрагон не сразу сумел разобрать текст:
Светлою звездной ночью
Озера гладь серебрится
В чаще лесной потаенной.
И темноствольные сосны
В озеро молча глядятся.
И падает камень тяжелый,
Лунную гладь разбивая,
И исчезает лик светлый
И темноствольные сосны,
Что в озеро молча гляделись.
Осколки и стрелы света
Пронзают спокойные воды,
В которых луна отражалась
И темноствольные сосны,
Что здесь на страже стояли.
Тревожно трепещут тени,
И занавес ночи тяжелый
На озеро упадает…
Подойдя к маленькому столику у входа, Эрагон положил свой букет и уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг замер: в дверях стояла Арья. Она явно была удивлена его появлением здесь, но, как всегда, постаралась скрыть свои чувства под обычной безучастно-спокойной маской.
Они молча смотрели друг на друга.
Эрагон снова взял в руки букет и робко протянул ей.
– Я, конечно, не умею выращивать новые цветы, как Фаолин, но эти цветы – самые настоящие и самые лучшие из тех, какие я сумел найти.
– Я не могу принять их, Эрагон.
– Но ведь это… совсем не такой подарок, как ты думаешь. – Он помолчал. – Я понимаю, оправдываться глупо, но ведь я тогда не понимал, что мой фэйртх может поставить тебя в такое сложное положение. И я от всей души прошу тебя: прости мою невольную ошибку. Я ведь просто хотел создать фэйртх, изобразить нечто прекрасное; у меня и в мыслях не было ничего иного. Я отлично понимаю, Арья, сколь важны мои занятия. Тебе не стоит опасаться, что я могу пренебречь ими, пытаясь за тобой ухаживать. – Эрагон покачнулся и оперся о стену – от напряжения голова у него так кружилась, что он едва держался на ногах. – Собственно, это все, что я хотел сказать тебе.
Арья довольно долго смотрела на него, потом медленно протянула руку, взяла букет и поднесла к лицу, не сводя с него глаз.
– Это действительно настоящие цветы, – сказала она, оглядела его с некоторой тревогой с головы до ног и снова посмотрела ему прямо в глаза. – Ты был болен?
– Нет. Просто спина меня каждый день донимает.
– Я слышала, что ты нездоров, но не думала, что настолько…
Эрагон рывком отлепился от стены.
– Мне пора идти.
– Погоди.
Арья подвела его к распахнутому окну и предложила присесть на мягкую скамью, полукругом выступавшую из стены. Затем она достала из буфета две чашки, положила в них сушеные травы, наполнила чашки водой и приказала: «Кипи!» Через несколько мгновений ароматный чай был готов.
Арья подала одну чашку Эрагону, и он благодарно сжал ее в руках, чувствуя странный озноб. В открытое окно было видно, как эльфы внизу прогуливаются по дорожкам королевского сада, беседуют и напевают песни. В сумеречном воздухе мелькали уже десятки светлячков.
– Как бы мне хотелось… – неуверенно начал Эрагон, – чтобы так было всегда! Здесь так тихо и так хорошо!
Арья молча помешивала чай. Потом спросила:
– А как поживает Сапфира?
– Хорошо. А ты как?
– Готовлюсь к возвращению. Вардены меня, наверное, заждались.
Эрагон встревожился:
– Когда?
– После праздника Агэти Блёдрен. Я что-то слишком долго бездельничаю, хотя, если честно, уходить мне не хочется. Да и королева просила меня задержаться еще… К тому же я никогда еще не присутствовала на праздновании Клятвы Крови, хотя это один из самых важных наших ритуалов. – Арья опять очень внимательно посмотрела на Эрагона. – Неужели Оромис ничего не может сделать, чтобы облегчить твои страдания?
Эрагон осторожно пожал плечами:
– Насколько я знаю, он испробовал уже все средства.
Некоторое время оба молчали, прихлебывая чай и глядя в окно на гулявших в саду эльфов.
– Но, несмотря на боли, занятия твои, кажется, идут успешно? – спросила Арья.
– Да, вполне. – Вновь последовало молчание. Потом Эрагон поднял лежавший на подоконнике листок с написанными ее рукой стихами и сделал вид, что читает эти строки впервые. – Ты часто пишешь стихи?