Затем, упершись взглядом в вершину монолита, Эрагон собрал все свои силы и сказал на древнем языке: «Вверх!»
Только потом он понял, что, не имей он привычки летать с Сапфирой, этот эксперимент мог бы оказаться достаточно неприятным, ибо от неожиданности он мог утратить контроль над чарами и попросту разбиться насмерть. Земля вдруг унеслась у него из-под ног, а стволы деревьев словно сдвинулись, когда он взмыл сквозь густой зеленый полог леса к быстро темневшему вечернему небу. Ветви сосен, точно жадные костлявые пальцы, царапали ему лицо, пытались схватить за плечи, а он упорно пробивался к вершине скалы, на открытое пространство. Но, в отличие от ощущения полной невесомости, которое ему довелось испытать как-то во время одной из сложных воздушных фигур Сапфиры, он все время чувствовал собственный вес, словно ноги его так и остались стоять внизу, на траве.
Поднявшись над краем Камня, Эрагон усилием воли продвинулся чуть вперед и прекратил магическое воздействие, упав на поросшую мхом поверхность монолита. От усталости руки и ноги у него были как ватные; он настороженно ждал, не возникнет ли знакомая боль в спине, и вздохнул с облегчением, когда боль так и не появилась.
Вершина монолита была похожа на крепостной двор, окруженный зубчатыми сторожевыми башнями и разделенный глубокими и широкими рвами. Во рвах росли немногочисленные крохотные цветочки. В толстенных стенах «башен» виднелись черные провалы пещер. Некоторые пещеры были естественного происхождения, другие сделаны драконами, крушившими твердый базальт своими острыми когтями, точно песок. Пол в пещерах покрывал толстый слой старых костей, уже поросших лишайниками, – следами давнишних охот и пиршеств. Теперь здесь гнездились птицы – ястребы, коршуны, орлы; они внимательно следили за Эрагоном, сидя на выступах и камнях различной высоты, готовые в любой момент броситься на него, если почувствуют угрозу своему потомству.
Эрагон осторожно пробирался по лабиринту пещер, стараясь не вывихнуть колено или лодыжку и постоянно глядя под ноги. В монолите было полно незаметных и очень глубоких трещин; упасть в такую было бы равносильно смерти. Несколько раз ему пришлось взбираться на довольно высокие скалы; два раза он даже прибегнул к магии, чтобы по воздуху преодолеть нагромождение камней на своем пути.
Признаки того, что некогда здесь обитали драконы, были видны повсюду – глубокие царапины в базальте, лужицы расплавленных камней, множество померкших обесцвеченных чешуй, застрявших в трещинах, окаменевшие кучи помета. Он даже наступил на что-то острое и нагнулся, чтобы посмотреть, что это такое; оказалось, кусочек зеленой скорлупы от драконьего яйца.
На восточном краю монолита стояла самая высокая башня; в центре ее была просторная пещера, похожая на черный бездонный колодец, но только как бы положенный набок. Именно там Эрагон наконец обнаружил Сапфиру. Она свернулась клубком в углублении у дальней стены спиной ко входу, и даже издали было видно, что ее сотрясает крупная дрожь. На стенах пещеры виднелись свежие следы свирепого пламени, а повсюду вокруг – разбросанные кости, словно здесь недавно шел смертельный бой.
– Сапфира! – громко окликнул Эрагон, потому что мысли драконихи по-прежнему были для него закрыты.
Голова Сапфиры резко дернулась вверх, и она посмотрела на него так, словно видела впервые; зрачки ее казались узенькими черными щелками – из-за светившего прямо у Эрагона за спиной закатного солнца. Она глухо рыкнула и отвернулась, содрогнувшись всем телом и слегка приподняв левое крыло. Но Эрагон успел увидеть длинную рваную рану у нее на верхней части бедра и похолодел от ужаса.
Он знал, что Сапфира ни за что не позволит ему подойти к ней, и поступил так же, как Оромис с Глаэдром: опустился на колени среди раздробленных и сокрушенных костей и стал ждать. Он ждал, не произнося ни слова, не шевелясь, пока у него совершенно не онемели ноги, а руки не перестали сгибаться от холода. И все же он с радостью платил эту цену, раз так было нужно, чтобы получить возможность помочь Сапфире.
Через какое-то время дракониха наконец заговорила:
«Я вела себя глупо».
«Мы все порой ведем себя глупо», – поспешил Эрагон успокоить ее.
«От этого не легче, когда твой черед оставаться в дураках».
«Да, наверное».
«Я всегда знала, что делать! Когда умер Гэрроу, я знала, что самое правильное – броситься вдогонку за раззаками. Когда умер Бром, я знала, что нужно отправиться в Гиллид, а оттуда – к варденам. А когда умер Аджихад, я знала, что ты должен принести клятву верности Насуаде. Путь всегда был мне ясен. Но только не сейчас. Сейчас я совершенно запуталась».
«В чем, Сапфира?»
Она не ответила и вдруг спросила:
«Ты знаешь, почему это место называется Камнем Разбитых Яиц?»
«Нет».
«Потому что во время войны между драконами и эльфами наши противники выследили находившихся здесь драконов и поубивали их всех во сне. Потом вдребезги разнесли драконьи гнезда, а все яйца разбили с помощью своей магии. В тот день на лес внизу пролился кровавый дождь, и ни один дракон больше никогда не селился здесь с тех пор».
Эрагон молчал. Он вовсе не для того оказался здесь, чтобы слушать истории о печальной судьбе остальных драконов. Ничего, он подождет, пока Сапфира наконец захочет рассказать ему, что же случилось с нею и с Глаэдром.
«Скажи что-нибудь!» – потребовала Сапфира.
«Ты позволишь мне излечить твою рану?»
«Лучше оставь меня в покое».
«Тогда я буду молчать, как статуя, и сидеть здесь до тех пор, пока не превращусь в пыль, ибо от тебя мне в значительной степени перешло уже и знаменитое драконье терпение».
И Сапфира все-таки заговорила, хотя каждое слово давалось ей с трудом, и были эти слова горьки, прерывисты и исполнены самоиронии:
«Мне стыдно признаваться в этом, Эрагон. Ты знаешь, что когда мы с тобой впервые увидели Глаэдра и Оромиса, я испытала необычайную радость, ибо узнала, что выжил еще один представитель моего народа, а не только Шрюкн. Я ведь еще никогда не видела других драконов – только в воспоминаниях Брома – и подумала… подумала, что Глаэдр столь же рад моему существованию на свете, как и я – его».
«Он и был рад».
«Нет, ты не поймешь! Я ведь считала, что он станет мне… партнером… супругом. Я ведь и не надеялась, что когда-либо встречу дракона-самца! Я надеялась, что вместе мы сможем восстановить племя драконов… – Сапфира фыркнула, и из ноздрей ее вырвался язык пламени. – Я ошибалась! Он не пожелал стать моим возлюбленным».
Эрагон старательно обдумал каждое слово, прежде чем ответить; он ни в коем случае не хотел ее обидеть, напротив – мечтал хоть немного ее успокоить.
«Но это же потому, что он знает: ты судьбой предназначена кому-то другому, одному из тех, кто вылупится из двух оставшихся яиц, – уверенно сказал он. – Кроме того, негоже учителю совокупляться со своей ученицей».
«Нет, я просто ему не нравлюсь! Он считает меня глупой и некрасивой!»
«Сапфира, ты же прекрасно знаешь: глупых и некрасивых драконов просто не существует! А ты, по-моему, самая прекрасная из всех!» – искренне воскликнул Эрагон.
«Я просто дура!» – безнадежным тоном заявила она. Но левое крыло все же приподняла и позволила Эрагону заняться ее раной.
Эрагон принялся ее осматривать, радуясь тому, что Оромис дал ему столько трактатов по медицине и анатомии. Удар, нанесенный то ли зубом, то ли когтем – Эрагон не мог сказать точнее, – разорвал Сапфире квадрицепс, хотя и не настолько, чтобы стала видна кость. Но просто затянуть рану, как Эрагон не раз делал прежде, в данном случае было нельзя: разорванную мышцу пришлось сшивать.
Заклинание, которым воспользовался Эрагон, было очень длинным и сложным; он и сам толком не понимал, как действует каждая его часть, и просто заучил его наизусть, отыскав в одном старинном тексте, где никаких разъяснений к нему не прилагалось. Там говорилось только, что если не сломаны кости и не повреждены внутренние органы, то «эти чары излечат любое повреждение, кроме беспощадной хватки смерти». Произнеся нужные слова, Эрагон с восхищением увидел, как мускулы Сапфиры дрогнули под его рукой, сосуды, нервы, мышечная ткань – все зашевелилось и стало вновь соединяться, постепенно становясь целым. Рана оказалась достаточно большой и глубокой, а Эрагон уже сильно истощил свои силы подъемом на скалу, так что он не осмелился лечить Сапфиру только с помощью собственной энергии, но задействовал также и энергию драконихи.
«Щекотно», – сообщила Сапфира, когда рана стала затягиваться.
Эрагон вздохнул и прислонился спиной к жесткому базальту, прикрыв глаза. Сквозь опущенные ресницы он видел выход из пещеры и закатное небо.
«Боюсь, мне с этой скалы придется на тебе спускаться, – сказал он Сапифре. – Я совсем без сил, просто пальцем пошевелить не могу».
Сухо прошуршало драконье тело; Сапфира, вытянув шею, положила голову на груду костей рядом с Эрагоном и с виноватым видом сказала:
«Я отвратительно вела себя все это время, особенно по отношению к тебе. И совершенно зря не слушалась твоих советов, а надо было бы послушаться! Ведь ты предупреждал меня насчет Глаэдра, но я слишком задрала нос и не пожелала понять справедливость твоих слов… Я не сумела быть тебе хорошим товарищем, предала само предназначение дракона, нанесла урон чести Всадников!»
«Ничего подобного! – решительно возразил Эрагон. – И долг свой, Сапфира, ты выполняла честно. Может, ты и совершила ошибку, но все честно признала; и, кроме того, в твоем положении любой мог бы совершить подобную ошибку».
«Все равно – это не оправдывает моего поведения по отношению к тебе!»
Он попытался заглянуть ей в глаза, но она отводила взгляд, пока он не погладил ее по шее и не сказал: «Сапфира, члены одной семьи должны прощать друг друга, даже если не всегда понимают, почему кто-то из них совершил тот или иной поступок. Ты мне очень близка – как Роран, даже ближе. И что бы ты ни сдела