Цицерон защищал тебя бы самый.
Ничего убедить быстрей не может,
Ничего кошелька быстрей благого.
10 С ним, кем хочешь ты быть, тем будешь тотчас:
Знатен, красноречив, красив ты будешь,
Будешь непобедим, любим и мудр ты.
С кошельком консул ты и император;
Хочешь, сделает он тебя и богом,
Равным Зевсу. Когда ж кошель набитый
Тяжелить перестанут деньги, — снова
Тем же станешь, кем был ты прежде, Лесбий.
Так любезен своим друзьям ты будешь,
Как, считаю я, к ним приходит первый
20 Воздержания день: ведь им приятна
Лишь бутыль до краев, да кухни запах.
Так, лишь только иметь не станешь, Лесбий,
Ты шкатулки, — и вот не мил ты: денег
Не даешь, и тебя не любят больше.
27. ДВЕ СЕРЕБРЯНЫЕ СОЛОНКИ, ПОСЛАННЫЕ В ДАР НЕКОЕМУ АББАТУ МОНАХИНЯМИ МОНАСТЫРЯ, ВСЮДУ ИЗВЕСТНОГО КАК «ДОЛИНА ДЕВ»[151]
Здесь мы солонки от «Дев из долин»; мы две без порока:
Чистое этого все лишь и достойно стола.
28. НАДПИСЬ НА ДРУГОЙ СОЛОНКЕ[152]
Девственность — блеск серебра, а соль — это самая мудрость.
Дева дает серебро; отче, ты соли добавь.
29. ЭПИТАФИЯ ОДИЛИИ, КОТОРУЮ НАДО ПРИКРЕПИТЬ НА КЛАДБИЩЕ ПОД ЗНАКОМ РАСПЯТИЯ[153]
Мертва, живому шлет привет Одилия.
Зачем бледнеешь, слыша речь загробную?
Живому я, живая, шлю привет. И слов
Жестокость в деле добром и благом к чему?
Плохая жизнь — вот гибель, погребенье, ад.
Так вот чего страшись ты, коли смерть страшна.
Ведь для благих скончаться — значит вновь ожить.
Ничто, и волос даже не умрет у нас,
Коль не погибнет семя в плодном чреве жен,
10 Кому с благим приростом вновь рожать дано.
Подумай-ка: скончаться — не родиться ль вновь?
В могиле быть: не быть ли как посев в земле?
Не за горами день, судьбой назначенный,
Когда весной, — возьмется лишь Фавоний дуть, —
Сухие эти кости, этот прах сухой
Ростки дадут, воскреснув, из гнилых пустот.
Заблещет вмиг, ликуя, эта нива тел,
Кого расцвет вовеки никогда увять
Не сможет; и в надежде лишь на то земля
20 Останки эти в лоне все своем хранит.
Но ум, отбросив этот тленный плен оков,
Живет, хоть и невидим, и тебя вблизи
Он чувствует и видит, — и трикрат сильней
Награды жизни прошлой по заслугам взяв,
И жатву пожиная, что посеял он.
Всех нас известен жребий, но сокрыт от вас,
Благая часть от членов сохраненных вкруг
Мольбы, летая, ловит проходящих здесь,
Чтоб от грехов, что надо смыть, очищена,
30 Набравшихся в земном прикосновении,
Чиста, могла достигнуть неба чистого.
Их облегчай молитвой непрестанною
И помни: ты дождешься смену скорую.
А жертвы высоко с креста свисающей
Молить и смерть, молить и раны надобно;
И коль живым из этого источника
Прощенье будет, будет и усопшим всем.
Коль дальше поспешаешь, словом вымолив
Покой и утешенье, ты ступай, себя
40 Готовь могиле: скоро твой черед. Прощай.
30. ПЛАЧ ЕЕ ЖЕ ОБ ОСТАВШЕМСЯ В ЖИВЫХ СЫНЕ[154]
Сказано было, что имя Одилия мне у священных
Вод, и ты видишь, что сын ныне единственный жив.
Прочее схитила смерть, и лишь прах мой и кости сухие
Матерь — земля у себя в лоне лелеет своем.
Лютая смерть, что достойно в тебе, коль тебя не умолим, —
Мило тебе разрывать то, что связала любовь?
Это ничто ведь — из тела исторгнуть жизнь дорогую:
Нечто ведь сладостней есть сладостной жизни у нас.
Ты, нечестивая, можешь от сына отторгнуть родную
10 Мать, или можешь еще сотню ты уз разорвать.
Тех, кто природой могучей, и кроме тебя всепобедной,
Редкою верностью кто, кто и любовью своей,
Кротким характером также, согласием единодушным,
Узами столь хорошо столькими соединен, —
Ты, чтобы их разлучить, губишь мать без родного залога,
Так моя лучшая часть осиротела теперь.
Благо, что смерть наша рушит, твоя же, Христос, возмещает
И больше блага дает, чем наша делает зла.
31. ОТВЕЧАЕТ СЫН ПОД ИЗОБРАЖЕНИЕМ РАСПЯТОГО ХРИСТА, МОИСЕЯ И ЗМИЯ[155]
Быстротекущая жизнь не надолго дает нам разлуку:
Вот, беспристрастная смерть, что отняла, то дала.
Двух благочестье одно сочетало когда-то, как ныне
Также обоих одна прах укрывает земля.
Лица обоих видны на одной и той же картине, —
Это у смерти взяла щедрым талантом рука.
Ты же, смотрящий, о доле для всех одинаковой помни,
Прямо от сердца излей мертвым моленья свои.
Смерти смиритель, Христос, созидатель немеркнущей жизни,
Смертью своей возроди непреходящую жизнь.
Ты — тот священный утес, что жезлом ударенный круглым,[156]
Дал для народов живых бьющий струею родник.
Ты же — спасительный знак змеи на древе известном,[157]
Что укрощает весь яд древнего змия собой.
Ведь и сейчас для благих тот источник немеркнущей жизни
Кровью бьет и водой прямо из взрытой груди.
И от дыханья его бездыханное снова теплеет,
Он же позорное всё разом смывает с души.
Значит, с такими дарами и сладким залогом, имея
20 Мать одесную, Христос, паству свою охрани.
32. ЭПИТАФИЯ ЯНУ ВАН ОКЕГЕМУ, ВЕЛИЧАЙШЕМУ МУЗЫКАНТУ[158]
Так неужели умолк
Тот глас, славнейший некогда,
Глас Окегема златой?
Так музыки угасла честь?
Ну говори, говори
На струнах скорбных, Аполлон,
И Каллиопа сама,.
Одета в траур, с сестрами
Слезы священные лей.
10 Скорбите, страстность милую
Музыки взял он с собой.
И мужа восхвалите вы:
Да, Аполлоновых чар
Он был священным Фениксом.
Злая, что делаешь, смерть?
Умолкнул голос — золото,
Золото — голос того,
Кто скалы вел бы пением:
Гибкий, искусный напев,
Не раз в прозрачной ясности
В храме взносившийся ввысь
Ко слуху небожителей,
И земнородным мужам
Сердца глубоко трогавший.
Злая, что делаешь, смерть?
Как здесь к нему пристрастна ты,
Кто беспристрастна ко всем!
Ты без разбора многажды
Дело губила людей;
Но божье дело музыка, —
Что же ты богу вредишь?
33. ЛИРИЧЕСКАЯ ПЕСНЬ О ДОМЕ, В КОТОРОМ РОДИЛСЯ ХРИСТОС, И О БЕДНЫХ РОДАХ БОЖЕСТВЕННОЙ ДЕВЫ МАРИИ, СЧАСТЛИВО НАЧИНАЕТСЯ[159]
Что же доселе идем мы за зрелищем давних деяний?
Сюда, сюда стремитесь все.
Дом этот, что в запустенье стоит под соломою грубой,
Даст новое нам зрелище,
Прадеды в оное время какого еще не видали
И не увидят правнуки.
Он, кто громом своим в трепет землю и небо приводит,
Кричит и хнычет маленький;
Он, величайший ребенок, огромного мира владыка,
10 Сосцы вкушает девичьи.
Я бы сказал, что дворцы императоров Рима не больше,
Чем эти ясли, счастливы,
Ни Соломоновы храмы (огромные пусть), ни златые
Дворцы тирана Лидии.[160]
Здравствуй прославленный дом, что и самого неба блаженней,
Святые роды видел ты.
Зависти полны к тебе пусть Юпитера ложного храмы,
Что горды истуканами.
Пусть колыбели святой и Египет завидует, свергнет
20 Она постыдных идолов.
Богу не меньше угодна ты тем, что сквозь щелей зиянье
Ветра приемлешь с ливнями,
Что без удобств и в покрове нуждаясь, на сене колючем
Родишь дитя румяное.
Ложе такое Христу подобало в рождении, чтобы
Пришел он, тот, кто отучил
Нас от гордыни, от роскоши с ней и от всяких пороков.
Не блещут багряницы здесь,
Или из листьев венки, и ни факелы, с молньями схожи,
30 Ни стол дорогостоящий,
Дом не шумит, горделив от обилья прислуги, и ложа
Не тешат здесь родильницу.
В яслях на жестком младенец лежит, обернут в лоскутья,
Но живостью божественной
Блещет и, плача, кругом сиянье отца излучает.
Скоты, и те почуяли
Бога, — и в меру свою дыханием теплым смиряют
Декабрьский холод мальчику.
Вот на свирели пастух, козам прежде игравший, играет
40 Пусть безыскусно — благостно.
Тут и небесные сонмы порхают вокруг колыбели,
Как будто в дни весенние
Сонмища пчел, что царя — вырожденца прогнали, и ныне
Владыке рады новому,
Крыльями плещут и всем восхваляют высокого сонмом;
Так толпы небожителей
Вкруг вождя своего, лежащего, диву даются
И чтят, склонивши головы,
И у ясель звучит песнь, что дню подобает рожденья.
50 Меж тем супруг стыдливейший,[161]
Павши, трепещущий, ниц, великого славит питомца.
А после дева, славного
Зрелища добрая часть, с неподвижным застывшая взглядом,
Сама себя не чувствует,
Вместе дивясь и себе, и своим, породившая, родам,