Мощен Юпитера дом, так подобает ему.
Ты же, сама божество, красивее оной богини.
Что по морскому пути в зыблемой конхе плыла,
Неба дары, — поцелуи, — зачем числу подчиняешь?
Ведь не считаешь моих стонов, жестокая, ты!
Ты не считаешь и слёз, нистекающих, словно потоки
Вечно бегущей воды, вдоль по лицу моему.
Если считаешь ты слезы, считай и лобзанья, — но если
Слёз не считаешь, нельзя и поцелуи считать.
Дай же ты мне утешений — напрасных! — в томительных муках,
Ради бесчисленных слез счет поцелуям прерви.
7[419]
Поцелуев до сотни сот,
Поцелуев до тысяч ста,
Или тысяч до тысячи,
Тысяч тысячи многие, —
Сколько в море Сицилии
Капель, звезд ли на небе, —
Столько рдяным твоим щекам,
Столько рдяным твоим губам
И глазам говорящим дам
В неустанном порыве я,
О красотка Неера!
Но едва лишь обнимемся,
Сблизив щеки румяные,
Сблизив губы горячие
И глаза говорящие,
Не дается увидеть мне
Губ и розовых щек твоих,
Ни твоих говорящих глаз,
Ни улыбки умильной.
А они — словно Цинтий-бог.
Черный с неба согнавший кров,
Сквозь эфир успокоенный
Коней блещущих правящий,
Светлый рдяным сиянием, —
Все слезинки со щек моих,
Все заботы с души моей,
Вздохи все отгоняют.
Ах! Сколь сильный у глаз моих
Возникает с губами спор!
Самого я смогу ль стерпеть
Громовержца соперником?
Так, соперничая, глаза
Губ моих не выносят.
8[420]
Неистовство какое
Иль ярость поощряет
Тебя, моя Неера,
Так уязвлять язык мой
Укусом столь жестоким?
Тебе ужели мало,
Что в грудь мою вонзились
Пронзительные стрелы
Из рук твоих? Зачем же
Ты дерзкими губами
Мученье причиняешь
Частице говорливой,
Которой я с рассветом,
Которой я с закатом
И длительными днями,
И в огорченьях ночи
Тебя хвалил и славил?
Неверная! Не знаешь!
Ведь это — тот язык мой,
Который эти кудри,
Играющие глазки,
Блистающие груди
И мягче пуха шейку
Прельстительной Нееры
В стихах моих ко звездам
За жаркий мира пояс
Взносил на зависть небу?
Тебя — моим блаженством,
Тебя — моею жизнью,
Души цветком душистым,
Тебя — моей любовью,
Тебя — моей утехой,
Тебя — моей Дионой,
Тебя — моей голубкой
И горлинкою белой
Венере звал на зависть?
Не это ли, однако,
В надменную вселяет
Охоту ранить друга,
Кто ни в каких мученьях,
Красавица, — ты знаешь, —
Не гневался настолько,
Чтоб вечно этих глазок,
Чтоб вечно этих губок
И этих сладострастных
Зубов, дающих муки,
Не петь среди страданий
Лепечущею песнью!..
О мощь красы! О гордость!
9[421]
Не все мне влажный ты поцелуй давай
С умильным смехом, с шепотом ласковым,
И не всегда, обняв за шею,
Изнемогая, ко мне склоняйся!
Своя есть мера и для приятных дел,
И чем сильнее радость в душе моей,
Тем легче скуку и томленье
Вслед за собою приносит снова.
Коль поцелуев трижды я три прошу,
Ты вычти семь и разве лишь два мне дай,
И то не длинных и не влажных, —
Но как дает стрелоносцу брату
Диана дева, иль как дает отцу
Еще любви не знавшая девушка, —
А после, резвая, подальше
С глаз моих зыбкой беги стопою!
Потом в покои самые дальние
И в закоулки скройся укромные,
Но и в глубоких закоулках,
В дальних тебя разыщу покоях!
И — победитель пылкий — на жертву я
Свои накину руки властительно.
Схвачу, как мирную голубку
Ястреб изогнутыми когтями!
И ты отдашь мне руки молящие,
И ты, на мне повиснув, безумная,
Меня захочешь успокоить,
Радостных семь подарив лобзаний.
Ошиблась: чтобы смыть преступление,
Соединим лобзаний мы семью семь!
Рукой, что цепью, эту шею
Буду задерживать, о беглянка.
Доколь, исполнив всех поцелуев счет,
Не поклянешься всеми любовями,
Что за такой проступок чаще
Будешь нести наказанье тем же.
10
Определенных, меня покоряющих, нет поцелуев:
Влажные влажными ль мне дашь ты губами, — я рад,
Но и в сухих поцелуях своя привлекательность тоже,
Часто по телу от них теплые струи бегут,
Сладостно также лобзанья дарить и мерцающим глазкам,
Чтоб у виновников мук милости этим снискать.
Или устами к щекам приникать вплотную и к шее,
И к белоснежным плечам, и к белоснежной груди.
Обе щеки отмечать и шею всю знаками страсти.
Плеч сияющий блеск, груди сияющий блеск.
Или губами сосать язык твой трепетный, чтобы
Соединиться могли через уста две души,
Или ж обоим душой разливаться в теле другого
В миг, когда пред концом изнемогает любовь.
Краткий и долгий меня пленяет, и слабый, и крепкий,
Ты ли даришь мне, мой свет, я ли дарю поцелуй.
Но принимая одни, отдавай непременно другие,
Чтоб поцелуев игра разнообразна была.
Тот же, кто первый не сможет придумать способов новых,
Пусть, глаза опустив, внемлет веленьям таким:
Сколько дано поцелуев обоими, сладостных, столько
Способом тем же в ответ ты победителю дай.
11
Слишком звонкие я, говорят, даю поцелуи,
Как не наказывал нам предков суровых уклад.[422]
Да, когда шею твою обнимаю я жадным объятьем,
От поцелуев твоих изнемогая, мой свет, —
В страхе ставлю вопрос, что и кем обо мне говорится,
Кто я и где нахожусь, вспомнить почти не могу...
Но, услыхав, рассмеялась красотка Неера и тут же
Шею мою обвила вкруг белоснежной рукой.
И поцелуй мне дала, сладострастней которого вряд ли
Киприи нежной уста Марсу несли своему. —
Что, — говорит, — иль боишься ты строгой толпы осужденья?
Я ведь одна лишь могу быть в этом деле судьей!
12[423]
Что лицо отстраняете стыдливо,
Вы, матроны и скромницы девицы?
Я проделок богов не воспеваю,
Не пою и чудовищных пороков,
Песен тут непристойных нет, которых
В школе ученикам своим невинным
Не прочел бы взъерошенный учитель.
Я пою безобидные лобзанья,
Чистый жрец хороводов аонийских.
Но лицо приближают вдруг задорно
И матроны, и скромницы девицы,
Потому что случайно по незнанью
Сорвалось у меня одно словечко... .
Прочь отсюда, докучливая стая,
И матроны, и девушки дурные!
О насколько моя Неера чище —
Хоть сомненья в том нет: без слова книга
Ей любезнее, чем поэт — без стержня.
13[424]
Я изнемогший лежал, моя жизнь, после сладостной битвы
И бездыханный рукой шею твою обнимал.
И не могло уж дыханье, в сожженных устах пламенея,
Сердце к жизни вернуть веяньем новым своим.
Стикс пред очами возник и царства, лишенные света,
Бледная — видел — плыла старца Харона ладья
В миг, когда, поцелуй извлекая из груди,
Ты освеженье дала вдруг пересохшим устам,
Тот поцелуй, что увел меня из стигийского дола
И в одинокой ладье плыть приказал старику.
Нет, я ошибся, и он не плывет в ладье одинокой,
Уж уплывает моя к Манам печальная тень.
Часть твоей, моя жизнь, души живет в этом теле
И распадаться она членам моим не дает,
Но, нетерпенья полна, к состоянью былому вернуться
Часто стремится в тоске, тайной дорогой скользя.
Можешь разве лишь ты согреть ее милым дыханьем, —
Или покинет она слабое тело мое.
Но если так, приникай губами к губам моим крепко!
Пусть витает двоих дух постоянно один,
Чтобы за поздней тоской, исполненной буйственной страсти,
Из сочетавшихся тел жизнь улетела одна!
14[425]
Что даешь мне пылающие губки?
Не хочу целоваться я с жестокой,
Жестче мрамора жесткого, Неерой!
Хочешь, гордая, ты, чтоб поцелуи
Я ценил, начинать не смея битвы,
И подъятым не раз упругим древом
И свои, и твои пронзал одежды?
Чтоб, пылая напрасным ожиданьем,
Чахнул с кровью взволнованной, несчастный?
Что бежишь? Оставайся! Эти глазки
Дай мне, дай и пылающие губки:
Целоваться с тобой хочу я, с нежной,
Нежной, пуха гусиного нежнее!
15[426]
Лук у виска натянув, раз мальчик стоял идалийский,
Уготовляя тебе гибель, Неера-краса.
Но только лоб увидал и на лоб упавшие кудри,
Взор неспокойный и в нем ясные знаки тоски,
Жар воспаленных ланит и Венеры достойные груди, —
Он из смущенной руки стрелы свои уронил,
И по-мальчишески вдруг к твоим устремившись объятьям,