Естественно, что остаться без внимания, или без последствий такое никак не может, тем более что перепуганные стражники, стремясь снять со своей шеи как можно больше ожидающих их немалых неприятностей, сразу же кинулись с докладом не только к своему начальству, но и выше… Вот теперь мне приходится выступать в роли главного действующего лица. Вообще-то желания быть в центре событий я никогда не выказывала, но меня об этом и не спрашивали… Единственное, что я могла сделать — так это отойти к стене своей крохотной камеры, чуть подальше от чужих глаз и двух мертвых тел. Мне просто не хотелось стоять рядом с ними…
Вояр, глава тайной стражи, появился чуть позже и менее чем за минуту навел здесь порядок. Лишних людей выставили без долгих разговоров, стражников, тех, что были в застенке, когда сюда заявилась эта парочка погибших хамов — всех увели на допрос, а их место заняли новые, куда более хваткие ребята (как я позже узнала, из личной, очень небольшой гвардии Вояра). Вскоре стали уводить на допрос и тех из заключенных, что могли видеть или слышать хоть что — то из того, что недавно здесь произошло. Но вот что интересно — меня никто не трогал, ни о чем не спрашивал, не тащил на допрос, хотя, кажется, это должны были сделать в первую очередь.
Убитых надо было вынести из моей камеры, а до той поры, пока я находилась там, вместе с ними, входить ко мне никто не хотел. Вот оттого-то меня под усиленным конвоем перевели в другую камеру, чуть ли напротив моей старой, рядом с камерой Кисса. Почему с рядом ним? Дело в том, что иметь в соседней камере эрбата никто из заключенных не желал. Понятно, как рассуждает любой из сидящих здесь: стукнет такому (или такой) невесть что в голову, дотянется до тебя через прутья, разделяющие камеры — и все! А жизнь, какой бы она ни была, терять никому не хочется! Конечно, на желания заключенных охране наплевать, но они же, сидельцы, шуметь начинают, с криками требуют себе другую камеру, подальше от меня! Ну, а шум в застенке — вещь, крайне нежелательная.
Так что освободили рядом с Киссом две камеры подряд, и теперь с одной стороны моим соседом стал Кисс, а камера с другой стороны была свободна — желающих ее занять не находилось. А что касается мнения по этому вопросу самого Кисса, то его, во — первых, не спросили — никто, как видно, не сомневался в том, что он не начнет ругаться или скандалить, во — вторых, его в это время в камере не было — увели на допрос, как и многих из заключенных, а в — третьих, вернувшись поздней ночью с допроса, и увидев, что меня перевели к нему чуть ли не под бок, он ничего не сказал.
Единственное ехидное замечание, которое я чуть позже услышала от него — совет отодвинуть мою лежанку, которая стояла у прутьев, разделяющих наши с ним камеры, к другой стене. Дело в том, то наши лежанки стояли рядом, разгороженные лишь железной решеткой, что вызвало у Кисса желание отправить меня куда подальше от него. А не то, дескать, мало ли что, вдруг возьмет, да и прибьет он меня сегодня же под горячую руку: ночью, да в темноте, да когда никто не видит: это не задача, тем более что давно у него на такое дело руки чешутся… Ну — ну, пусть попробует, жду! Отодвигать лежанку я не стала — тяжелая, да и не хочется показывать этому, с хвостом бесцветных волос, что я его боюсь.
Люди в застенке утихомирились все только поздней ночью, когда после долгих допросов на прежнее место вернули всех заключенных. Вообще-то я людей понимаю. Не каждый день на их глазах эрбат убивает особу королевской крови. Им теперь разговоров и воспоминаний о произошедшем хватит надолго, а у некоторых это станет одним из самых запоминающихся событий в их жизни, о котором они будут рассказывать всем желающим.
Новые стражники порядок поддерживали куда строже, чем прежние. Резко пресекали все ночные разговоры заключенных, и жестко требовали соблюдения тишины и порядка. Кисс — и тот молчал, хотя и не спал, а уж у меня и подавно не было никакого желания с ним общаться. Сон опять не шел, в голову лезла разная чушь…
Интересно, что теперь со мной будет? Ну, то, что ненадолго отдалившаяся было от меня плаха снова вплотную приблизилась к моей голове — это как раз не удивительно. За смерть одного из членов семьи Правителя меня никто не будет гладить по головке. Куда скорее эту самую голову могут снять, и все посчитают это более чем справедливым наказанием. Но, тем не менее, я не чувствовала ни малейших угрызений совести или жалости: не тем людям головы посворачивала, чтоб о них можно было жалеть, или просто вспомнить добрым словом…
Н-да, что не говори, а все же многовато свернутых людских голов успело скопиться на моем счету смертных грехов, за которые мне придется отвечать, когда предстану перед Высоким Небом. Разбойники на дороге, Клещ, сегодняшняя парочка… И это за тот короткий срок, что прошел после моего отъезда из поселка! Закрыв глаза, я вспоминала лица убитых, каждого в отдельности… Ведь любил же их кто-то, и семьи у некоторых наверняка были, все они чего-то хотели от жизни!.. Простите меня, парни, но, к сожалению, так уж складывались обстоятельства: или я — вас, или вы — меня! Пусть уже и поздно думать об этом, но я взмолилась Высокому Небу: несмотря на то, что каждый из тех, кто пал от моей руки, и не являлся образцом достойного человека, но Вы там, у себя, наверху, осудите их не по грехам и совершенным ими поступкам, а по вашему безграничному милосердию… Я знаю: мне тоже придется отвечать за пролитую кровь, когда предстану перед высшими судьями…
Заскрипела входная дверь. Кого там, среди ночи несет? Надеюсь, что хоть эти не по мою душу! Так, кто там? Двое с фонарями едва поспевают за идущим посередине…
— Лия!
— Пресветлые Небеса, Дан! — меня вихрем снесло с лежанки. Перед моей камерой стоял Дан. — Ты как здесь оказался? Почему? И где Вен? Как у вас дела? Я о вас ничего не знаю! Совсем ничего…
— Лия! Наконец-то! Я еле сумел прорваться к тебе! Погоди… Откройте дверь! — скомандовал Дан сопровождающим его стражникам. — Живо!
— Простите! — вытянулся один из стражников. — Но в приказе, который нам доставили от господина начальника тайной стражи, особо подчеркнуто, что говорить с этой женщиной вы можете только через решетку, а открывать дверь в камеру мы не имеем права.
— Я приказываю!
— Еще раз прошу всемилостивейше нас извинить, но мы не можем нарушить ранее полученный приказ от нашего непосредственного начальника. Предыдущей смене, которая осмелилась это сделать, уже грозят большие неприятности. Кроме того, я вынужден напомнить высокородному господину, что время его посещения ограничено.
— Дан, не стоит — остановила я начавшего было сердиться принца. — Он прав. Подумаешь, решетка!.. Лучше не будем терять время — его, похоже, у нас мало… Рассказывай, как у вас дела!
Как выяснилось, Дан и Вен тоже сидели порознь, под домашним арестом, правда, в куда более комфортабельных условиях. Несколько длительных допросов лично у Вояра… Однако, уже к концу третьего дня заключения ребята поняли, что жесткий режим ослабевает. К ним допустили ранее сидящих под стражей друзей, стали появляться верно и преданно глядящие в глаза придворные. Напротив, лже — принцу настолько усилили охрану, что в одиночку он уже не мог передвигаться даже по дворцу, не говоря уже о том, чтоб покидать пределы этого самого дворца, а от общения с ним Правитель и члены его семьи уклонялись, как только могли. Тучи стали сгущаться и над семейкой герцога Стиньеде. Хотя официально герцог по-прежнему участвует в расследовании, но в действительности он не может оказывать на его ход никакого влияния. Ходят слухи, что частенько герцогу под видом важных сведений подсовывали умело состряпанную ложь, и герцог имел неосторожность ей поверить, в результате чего совершил пару неосторожных поступков. Во всяком случае, с какого-то времени семейство Стиньеде стало ощущать себя так, будто они находятся в центре заколдованного круга, за край которого никто не пытается переступить. Чуть позже из Харнлонгра пришли срочные депеши с настоятельной просьбой отложить помолвку, а то и вовсе отменить ее в связи с внезапно открывшимися чрезвычайными обстоятельствами.
Сегодня же по дворцу пронесся слух, будто я вечером собираюсь рассказать Правителю о неких тайнах, касающихся этого дела, и раскрыть все те подробности, о которых ранее будто бы говорить не хотела. После этого у некоторых из заговорщиков стали сдавать нервы… Видно, тогда-то этот хам и отправился в застенок, чтоб заткнуть мне рот. А когда чуть позже выяснилось, что он погиб, и взят под домашний арест герцог Стиньеде, лже-принц попытался бежать, но был схвачен. Сейчас он безвылазно сидит в своей комнате, и под неусыпным надзором стражников.
С Веном все в порядке, уже начинает вовсю очаровывать дам, и это у него получается весьма успешно. А иначе и быть не может: ореол пострадавшего за правду героя придает ему еще больше притягательности в глазах женской половины двора. Ребята уже давно пытаются встретиться со мной, но, увы… Каким им объяснили, до конца следствия об этом даже речи быть не может. Дескать, это как в ваших, так и в ее интересах! Лишь сегодня ночью, после известных мне событий, Дану удалось совершенно непонятным образом выпросить короткое свидание со мной. И меньше всего он ожидал, что увидит меня в тюрьме. Ребята считали, что я нахожусь неподалеку от них… И еще Дан просил меня не беспокоиться: он и Вен сделают все, чтобы вытащить меня отсюда.
— Нет, Дан — покачала я головой, — это не так просто. Скорей всего, вытащить меня отсюда невозможно. Ты, думаю, и сам понимаешь, что убийство одного из членов королевской семьи не может остаться безнаказанным. Насколько мне известно, подобные преступления приравниваются к самым тяжким во всем своде законов. Хотя, на мой взгляд, родственник Правителя был порядочной свиньей. Мне хватило нескольких минут, чтоб понять это. Но знаешь, не хочется обижать подобным сравнением бедных животных…
— Ага, я в курсе несколько своеобразных пристрастий и привычек этого весьма милого молодого человека — усмехнулся Дан. — Наказание семьи, сводный брат Правителя принц Паукейн. Конечно, не стоило бы выражаться в подобном тоне о человеке моего круга, тем более о покойнике, но дерьмо, говорят, было еще то… А его закадычный приятель — это вообще невесть откуда взявшаяся особь с садистскими наклонностями. За то время, пока мы были вместе, я успел неплохо тебя узнать. Догадываюсь, что без причины ты бы никогда не подняла руку на человека.