Хотя откуда взяться нечисти утром?
— Нет.
— Супостат какой?
— Нет. Там… покойники там…
Больше Всеволод не слушал. Пришпорил коня. Поскакал вперёд сам. Дружина — следом.
«Там» были не просто покойники. «Там» была бойня — иначе не скажешь. И притом, — недавняя совсем. Да, такое зрелище могло внести смятение даже в душу опытного воина. Воин обучен воевать. Но это…
С полдюжины опрокинутых повозок — простеньких, бедных, лежали в высокой траве. И одна — задняя — стоит на колёсах. На дощатых бортах телег Всеволод заметил связки чеснока и сухие ветки — дикая роза, боярышник… В народе говорят, так можно отпугнуть нечисть. Да только неправильно говорят. Воины Сторожи это знали наверняка.
Возле повозок в беспорядке валялись узелки, котомки, корзины и прочий нехитрый крестьянский скарб. И всюду кровь. Чёрная, запёкшаяся. Много крови.
И тела, и туши. Изодранные, истерзанные, изорванные. Как в мясной лавке. Только страшнее.
И всё вперемешку. Люди, кони, быки, бараны… А вон — грязные комки перьев. Домашняя птица…
Из вспоротой плоти торчат красные — обглоданные и перегрызенные — кости. На лицах мертвецов — застывшее выражение ужаса и боли. У тех мертвецов, у которых ещё оставались лица. Были покойники и без лиц. И без голов. Без рук, без ног. И переломленные, перекушенные напополам были.
Над трупами, над вывалившимися потрохами, над чёрными пятнами засохшей крови роились мухи. Аж воздух звенел.
Чуть в стороне от разорённого обоза лежали двое. Эти отбежали дальше других. Да только всё равно не спаслись. Не успели. Не смогли.
Мать… Всё, что внизу, превратилось в кровавое месиво, в котором замешаны воедино ноги, бёдра, пёстрые юбки.
И ребёнок… Не узнать уже — мальчик ли, девочка? Не понять, сколько лет. Просто окровавленный комок. Мясо просто… с перемолотыми в труху костьми.
Ещё в траве лежит брошенная осина. Несколько заострённых кольев. Не помогли колья. Не защитили…
Всеволод слез с седла, подошёл ближе, держа настороженного коня в поводу.
Примеру воеводы последовали остальные.
— Кто? — тяжко сглотнул Всеволод. — Кто мог такое сотворить?
— Не люди это, — глухо отозвался сзади десятник Фёдор. — Нелюдь. Нечисть.
— Но и не стригои, — сказал Бранко.
— Да это не нахтцереры, — поддержал проводника Конрад. — Слишком много мяса съедено. И слишком много крови пролито. Нахтцереры не пожирают плоть, зато кровь вылизывают всю подчистую, до последней капли. Здесь были оборотни-вервольфы.
— Один, — поправил Бранко. — Один оборотень.
Волох уже изучал следы. Похожие на волчьи и человечьи одновременно, размером — с конское копыто, кровавые отпечатки отчётливо выделялись на разбросанных мешках и тюках, на одеждах мертвецов. В размякшей от крови и ссохшейся заново земле.
— Здесь был только один вриколак, — ещё раз проговорил проводник.
— Один? — Всеволод растерянно смотрел по сторонам. Следов было много. Но все — одинаковые. Если на обоз, действительно, напала только одна тварь, она носилась тут вихрем, металась, как бешеная. Видимо, обезумела, дорвавшись до… до пищи.
— Следы говорят так, — проговорил Бранко. — Впрочем, нам не нужно читать следы. Оборотни — не волки. И не кровопийцы-стригои. Они предпочитают охотиться поодиночке. Чтобы ни с кем не делить добычу.
— Неужели один волкодлак, в самом деле, способен сотворить такое?
— И не такое способен, — на этот раз Всеволоду ответил Конрад. — Вервольф — это безумец в зверином обличье, одержимый единственной страстью, две стороны которой — голод и жажда убийств. Ночью, начиная с послезакатного часа, страсть эта овладевает всем существом тёмной твари, и оборотень не в силах ей противиться. Вервольф теряет человеческий облик. А утратив его, уже не знает меры. Он начинает охоту на всё живое. И убивает больше, чем в состоянии сожрать за ночь. Такая уж у него натура. Вервольф отступит, лишь получив достойный отпор. Но это случается редко.
Всеволод ещё раз окинул взглядом трупы. Растерзанные останки тех, кто не сумел дать должного отпора волкодлаку. На степняков погибшие похожи не были. Да и разбросанные вещи тоже — не для кочевого быта предназначены. И одежда не половецкая…
— Эти несчастные… они ведь не половцы?
— Беженцы из Эрдея, — негромко сказал Бранко, — Перешли через Карпаты, в надежде спастись. Да свернули не туда, куда нужно. Вот и повстречались с вриколаком. Ночью.
— Они что же, двигались ночью?
— Когда человек сильно напуган, ему проще идти или ехать, чем ожидать смерти на месте.
— Гляньте сюда, — Фёдор стоял у самой дальней повозки. Той, единственной, что не перевернулась.
Глянули. Под колёсами — ещё окровавленные комочки. Совсем маленькие. Их Всеволод принял поначалу за цветастые узелки и тряпки. Ошибся… Видимо, дети прятались под телегой. Или родители спрятали. А потом…
— Проклятье! — прохрипел Всеволод. Всё-таки, когда дети — это хуже всего. А здесь детей было много.
Руки тронули оружие. А толку-то сейчас? При дневном свете!
— Добраться бы до этого волкодлака!
— Ночью мы встретили двоих, — повернулся к Всеволоду тевтонский рыцарь. — Которых ты отогнал заговором старой ведьмы. Быть может, кто-то из них…
Всеволод вздохнул. Глубоко-глубоко. Выдохнул. И — ещё раз, стараясь успокоиться, совладать с собой.
— Это мог оказаться и другой оборотень.
Жалкое и недостойное оправдание!
— Мог, — согласился Конрад. — А мог и не оказаться. И что ты скажешь теперь, русич? Словом колдовским нужно встречать тёмную тварь или сталью с серебром?
Проклятый сакс! Смотрит прямо, холодно. В самую душу смотрит.
Всеволод не выдержал — опустил глаза. Нельзя! Нельзя было отпускать тварь. Ни первую, вышедшую к лагерным кострам, ни вторую, преградившую дорогу в ночи. Стрелой, сулицей, копьём, мечом нужно было… Чтобы не видеть. Не встречать. Вот этого. Всего.
Нет, не было на нём явной вины. И всё же Всеволод смотрел на растерзанные тела незнакомых сбегов из чужой стороны и винился. Молча, мысленно. И давал себе страшные клятвы, что впредь, что больше…
Впредь — убивать. Только убивать. Действенно ли слово-оберег, нет ли — это без разницы. Это всё едино. Рубить и колоть! Ненавистный сакс, чей взгляд полон сейчас жгучего льда, прав: тёмных тварей следует изничтожать. Всех, кто встречается на пути. Изничтожать, не задумываясь.
— Схоронить бы надо, — глухо выдавил из себя Всеволод. — А то как-то не по христиански это.
Тевтон покачал головой:
— Непогребённых мертвецов у нас на пути будет ещё много, русич. Всех не схоронишь. Станем закапывать каждую кость, — вовек не доедем до Серебряных Врат. Настают времена, когда предавать прах земле — значит, множить его на земле. Спешить нужно. А Господь в великой милости своей, не оставит этих несчастных. И да простит он нас, грешных за то, что проезжаем мимо.
— Детей. Закопать. Хотя бы, — упрямо проговорил Всеволод.
Детей они закопали. Жирный чернозём и плотную сухую глину в каменной крошке ковыряли мечами и секирами с серебряной насечкой. Земля не поддавалась. Будто не желала принимать такие истерзанные останки.
В маленькую могилку сложили маленькие тельца. Присыпали. Крест сбили из осиновых кольев. Оружие беженцев на иное сейчас больше и не годилось.
Глава 18
Ехали быстро. Быстрее, чем прежде.
Уехать потому что хотели подальше. Как можно дальше. Из проклятых валашских земель. В проклятые земли Залесья. Всё равно… Лишь бы скорей перейти Карпаты. Лишь бы добраться до тевтонской твердыни. А уж там — грудью встать на пути проклятущей нечисти. Вот о чём думал Всеволод, покачиваясь в седле. Дружина держалась сзади, дружина подавлено молчала.
С ночлегом припозднились. Лагерь не ставили. Торопились. Не останавливались. Надеялись на заветное слово степной ведьмы, которое остановит атакующего волкодлака. Но и держали наготове серебрённую сталь, потому как отпускать тёмных тварей, что встретятся на пути, больше не собирались. Хватит, доотпускались… Кровавый беженский обоз всё ещё стоял перед глазами.
Ехали вечером.
Ехали поздно вечером.
Солнце скрылось за горизонтом, но — ехали. Упрямо двигались к тёмным нависающим, казалось, уже над самой головой карпатским хребтам.
Здесь предгорья становились горами. Здесь начинались труднопроходимые тропы в непроходимых местах. Собственно сейчас между крутых, ощетинившихся корявыми соснами каменистых склонов прихотливо вилась лишь одна тропинка — неприметная, заросшая вся.
В этой ложбинке, куда стекалась талая вода и сползали пласты чернозёма, почва ещё была плодородной. И растительность буйствовала вовсю, словно предвидя, что дальше — скала, много камня и мало пригодной для корней земли. Густой кустарник и высокая трава путались в ногах лошадей, цеплялись за ноги всадников.
Волох Бранко вёл отряд вдоль журчащего ручейка с холодной чистой водой.
— Будем двигаться, покуда есть силы, — распорядился Всеволод. — Найдём подходящее место — дадим отдых коням. Покормим. Остановимся ненадолго. Поднимемся засветло и снова — в путь.
Последние отблески кровавого багрянца давным-давно погасли. Тьма окончательно и бесповоротно потушила закатное зарево. Луна и звёзды стали полновластными хозяевами чёрного небосвода.
Потом ночное небо заволокло тучами.
А они всё ещё не выбрали место для стоянки.
Они ехали среди ночи.
Ехали молча, запалив факелы, окружив вьючных лошадей. На сомкнутых устах замерло, готовое сорваться в любой момент спасительное «Эт-ту-и пи-и пья». Сначала — заговор-оберег, а после…
Оружие с серебряной отделкой — обнажено.
Они были готовы к нападению. И всё же…
Наверное, этот волкодлак был хитрее и опытнее предыдущих. А главное — умел подчинить голод охотничьему замыслу. Наверное, волкодлак следил за ними. Наверное, заранее устроил засаду. Наверное, поджидал.
И — дождался.
Кони занервничали. Люди заволновались. Дружинники вертелись в сёдлах, вглядывались в темноту — за очерченную факельными огнями границу. Ждали атаки оттуда, из мрака. Вместо того чтобы смотреть под ноги, под копыта коней.