— И всё же не понимаю, — пробормотал Всеволод. — Чем волкодлаку поможет съеденный колдун?
— Не просто съеденный! Пожирая обычного человека вервольф всего лишь пытается насытить своё ненасытное чрево и утолить неутолимую жажду убийств. Обычный человек для него — то же, что и скотина, дикий зверь или птица, которыми оборотень тоже не брезгует. Обычный человек — это обычная жертва и обычное мясо. Пожрав же колдуна или ведьму, вервольф перенимает их магический опыт. А заодно подчиняет своей воле их облик, познаёт их язык, их мысли, дела, тайные и явные мечтания. И чем большее количество магов — не важно, сильных или слабых — настигнет оборотень, тем большее количество ликов и образов для прикрытия своей истинной звериной сущности он обретёт.
— Я ведь верно говорю, а, ведьма? — Конрад опять шевельнул древко, покрывшееся уже новым слоем твердеющей крови.
Старуха в этот раз не кричала. Лишь глухо застонала. Всхлипнула жалостливо.
— Верно?! Ведьма?!
— Ур-р-рус-хан, — нечисть тянула руку к Всеволоду, словно моля о защите, — пощ-щ-щади…
— Ишь ты, чует, кого просить о пощаде, тварь, — скривил губы Конрад. — Не поддавайся ей, русич.
Тевтон нагнулся над старухой. Прошипел — в лицо.
— Хочешь жить?
— Х-х-хочу. — простонала ведьма.
— Тогда отвечай на спрошенное. Скажешь всё — освобожу и отпущу…
— Что? — встрепенулся Всеволод. — Освободишь? Отпустишь? Её?
— … не скажешь, — спокойно продолжал Конрад, — буду ворочать в ране серебро и осину, пока не издохнешь.
— Слово? — ведьма-волкодлак подняла влажные глаза. — Даешш-шь слово, р-р-рыцарь?
— Даю, — кивнул немец.
— Ты что задумал, тевтон? — Всеволод был в замешательстве. Всё-таки слово рыцаря — это не шутка. А отпускать оборотня…
Конрад повернулся к нему:
— Ты, кажется, хотел говорить с этой тварью, русич? Спрашивай. И я тоже послушаю. Лгать сейчас она не станет. Ей больно. А когда ТАК больно — нет сил на ложь.
Не станет лгать? Нет сил на ложь? Хотелось бы верить. Всеволод начал с очевидного:
— Ты волкодлак?
Старуха не спешила с ответом. Часто-часто дышала. Видимо, унимала боль. «ТАКУЮ» боль… На осиновом древке вновь сохла кровь, обращаясь в жёсткую чёрную массу.
— Отвечай! — Конрад в очередной раз потянулся к обломку осины.
— Не надо, — остановил немца Всеволод. — Не тревожь рану. Боль мешает ей говорить.
И — снова:
— Ты волкодлак?
— Так называют нас в стране урусов, — тихо-тихо прозвучал ответ. Теперь старуха-волк дышала ровнее. Боль уходила. Судя по всему, вместе с жизненной силой. Но говорить волкодлак ещё мог. — Другие народы именуют нас иначе. На языке нашего мира у нас есть особое прозвище. Перевести его — неточно, но похоже, можно как охотник-оборотай.
— Оборотень?
— Неточно, но похоже, — повторила старуха.
Или не старуха? Старухой была та, другая, которую пожрал волкодлак? А сам волкодлак…
— Кто ты на самом деле? Мужчина? Женщина? Каков твой истинный возраст?
— Я оборотай. У меня нет ни мужского, ни женского естества, как у прочих существ. Я могу лишь оборотиться тем, чью силу впитаю. А сколько я живу — не ведаю. Тьма и голод, идущий за тьмою, отбирают память. А без памяти жизни нет. И нет отсчёта.
Всеволод пытался понять — как это, каково это? Не смог. Люди и твари из-за порушенной границы между мирами всё-таки слишком сильно разнятся.
— Зачем ты пришла… пришёл… Зачем ты здесь?
— Во мне — голод. Нужна пища. Нужна еда. Живая плоть. Живое мясо. Которое можно сделать мёртвым. Съесть, делая мёртвым. Здесь его много. Я знаю. Все знают. Старая преграда пала, и оборотаи пришли. Все, кто был рядом. Учуяли и пришли.
Старая преграда? Рудная граница?
— Это всё? Живое мясо — всё, что тебе нужно?
— Ещё мне нужно быть человеком.
— Зачем?
— Когда я — человек, солнце не страшно. Не нужно искать дневного убежища. И когда я человек — голода нет. Но так — только днём. А ночью — снова голод. Когда темно, голод — всегда. Особенно в начале. Когда темнота приходит. Нет сил. Ночью человеком быть трудно. Ночью — нельзя. Потому что голод.
— Сейчас — ночь, а ты — человек.
— Умираю. Плохой металл, плохое дерево. Больно. Больнее, чем голод. Когда я человек — не так больно.
— Что делает тебя человеком?
— Сила, способная оборотить оборотая. Встречная сила из человека. В этом мире её мало, но она есть. И если есть людей, много людей, обязательно найдёшь. Когда-нибудь. Силу…
— Колдовскую силу? Ведунскую силу? Шаманскую силу? — трижды спросил Всеволод.
— Так. Так. Так, — трижды ответила степная ведьма-оборотай.
И добавила:
— Встречную силу.
— В первый раз ты явилась нам в облике степной колдуньи, потому что сожрала… сожрал…
Нет, всё же…
Трудно было определиться, как разговаривать с тем, кто не имеет пола. Впрочем, сейчас перед собой Всеволод видел старую ведьму. А потому решил говорить с ней, как со старухой.
— …сожрала её?
— Юрта, в которой мы встретились, была её домом и домом её стаи. Теперь стаи нет, а я — есть она. Ибо я храню её облик в себе. И наоборот — тоже.
— Её — в себе? И наоборот? Не понимаю.
— Ночью её седина — в моей шерсти. А днём мои зубы — усохшие, измельчавшие, стёршиеся, вросшие внутрь — но всё же наполняют её беззубый рот.
— Объясни! Объясни лучше, понятнее…
Старуха застонала.
— Она — во мне, я — в ней. Лучше сказать не умею.
— И всё же попытайся! — потребовал Всеволод.
Потому что он хотел знать. Всё знать хотел о тёмных тварях.
— Она была не просто жертвой-пищей. Я — не просто охотником-едоком. В ней — встречная сила, очень мало, немного, чуть-чуть, но достаточно, чтобы оборотаю стать человеком. Она даёт мне силу, я даю ей жизнь в себе. Лучше сказать не умею, урус-хан.
Наверное, это что-то вроде ведьминой службы. Платы, дара, магической связи. Ты — мне, я — тебе. Даже если обмен не взаимовыгоден и совершён по принуждению, всё же это обмен. И единение раздельного.
Глава 21
— Тебе известно, кто сломал границу… старую преграду? — спросил Всеволод.
— Нет, этого я не знаю. Я… мы… оборотаи просто почувствовали в своём мире силу и кровь вашего мира. Ваши сила и кровь сломали старую преграду, вашей же силой и кровью установленную. Когда первые оборотаи отыскали брешь, сделавшего её уже не было. Он нас не ждал. Он был разумнее.
— А вы?
— Мы переступили разомкнутую черту, где кончается тёмное и за которой бывает светлое, именуемое вами днём. Черту, на которой — извечный красный закат и красный восход из древней крови, разделяющей два мира. Потом новые и новые оборотаи находили пролом и шли за пищей. И за встречной силой. Нам становилось тесно. Мы двигались дальше, чтобы не мешать друг другу. Мне повезло. На моём пути было много пищи. А ещё — дом из лёгких жердей, войлоков, пахнущих дымом, и старых шкур. Рядом с домом — тоже пища. А в доме пряталась немощное, дрожащее от страха тело, которое хранило толику встречной силы.
«Половецкая шаманка!», — без труда догадался Всеволод.
— Такой силы недостаточно, чтобы сломать старую преграду, но её хватило на иное. Я могу оборотиться. В человека. Днём. И теперь… Сейчас… Когда боль сильнее голода. Когда она затмевает голод. Когда не могу думать ни о чём, даже о пище. Когда есть одна только боль. Бо-о-ольно, урус-хан…
Глаза волкодлака смотрели умоляюще. То на Всеволода смотрели, то на обломок копья, застрявшего в ногах. Но нет… Вытаскивать осиновое ратовище с серебрённым наконечником из раны твари Всеволод не собирался.
— Там, откуда вы пришли… разве там нет нужной вам силы?
— Силы — сколько угодно, — поморщилась ведьма. — Но она не встречная. Она — иная. Изламывающая нас и неподвластная нам. Оборотаю не дано использовать такую силу. Зато она может использовать оборотая по своему усмотрению и перекидывать его из обличья в обличье.
— Как это?
— Тебе не понять, урус-хан. Это правда. Даже если я скажу много слов, они — пусты, они не откроют тебе сути. Ты не был там, на той стороне старой преграды. Ты не видел. Ты не знаешь.
Отчаяние и бессилие слышались в её голосе. Наверное, действительно, трудно объяснить такое. Или трудно объяснить быстро? А к долгим беседам издыхающая тварь расположена сейчас, явно, не была.
— А пища? — Всеволод торопился узнать больше. По возможности — больше. — Вам что же, не хватало пищи в вашем тёмном мире?
Иначе зачем волкодлакам лезть сюда? Зачем устраивать охоту в людском обиталище?
— Не хватало. На той стороне пищи мало. Мы сами там пища. И, переступая старую преграду, мы, помимо прочего, искали спасение.
— От кого — спасение? — подался вперёд Всеволод. — Для кого вы пища?
— Там, откуда мы пришли, за оборотаями охотятся Пьющие… Не знающие вкуса трепещущего живого мяса, но ведающие вкус одной лишь живой крови?
«Упыри!» Всеволод нагнулся над старухой:
— Говори!
— Их мясо холодно. Оно белое снаружи и чёрное внутри. Их мясо есть невозможно. Они гибнут и быстро портятся при свете, но в темноте Пьющего одолеть сложно. Они, как и мы боятся огня, жгучего белого металла и злого дерева, лишающего силы. И у них иной голод, отличный от голода оборотаев. У них — жажда.
— Они жаждут крови? Только крови.
— Да. Только. Горячей крови. Крови оборотаев. Или крови человека. Человеческой крови — больше. Она им больше по вкусу. Ваша кровь краснее, теплее, живее. Пьющие прошли старую преграду вслед за нами. Они следуют за вашей кровью. И всё же оборотаям тоже лучше уходить оттуда, куда приходят они. Мы уходим всегда, когда они приходят.
Ваш мир велик. Не столь велик, как наш, но места и пищи в нём оборотаям пока хватает. Только это пока. Рано или поздно Пьющие овладеют всем. И выпью всю кровь. И вашу, и нашу. Чтобы после самим издохнуть от жажды.
— Сколько их, этих Пьющих? — спросил Всеволод.
— О, они будут идти ещё долго. Их много. Большая стая. Очень. Они — хозяева нашего мира. Но каждый из них расчищает дорогу своему хозяину. Вожаку…