Завалы занимали добрых полпролёта крепостных стен. А в высоту — чуть ли не до самой кровли двускатных крыш. Пролезть через эту хрустящую, проваливающуюся под ногами крепостную засеку было непросто, даже если её не поджигать. А уж коли пустить красного петуха…
— Фёдор! Илья! — крикнул Всеволод — Па-ли-те!.
Команда дана. Брошены факелы.
И — занялось!
Загорелось.
Полыхнуло.
Пыхнуло.
Дым и огонь потянулись к щербатой луне…
Несколько упырей всё же прорвалось. Успели — прежде, чем разгорелось по-настоящему. Но, прорвавшись, наткнулись на обитые серебром щиты, из-за которых дружно ударили копья с серебряной же насечкой. Да на осиновых древках.
Первую атаку с флангов десятки Фёдора и Ильи отбили без потерь. Второй — не было: внешние проходы надёжно перекрыло бушующее пламя.
Пламя гудело вовсю. Занялись и заполыхали мощные столбы и толстые деревянные балки, поддерживающие крыши галерей. Искры и горящие головешки взметнулись к небу, а после — полетели вниз, в воющую и визжащую темноту.
Упыри, увязшие на сыпучем завале, корчились в огненных языках. Кто успевал — прыгал со стен. Кто мог — пятился назад. Здесь можно не бояться. Здесь пламя сдержит натиск. На время, но сдержит. Жаль, никаких дров не хватит обложить такими же вот кострами всю их маленькую крепость, да чтоб со всех сторон!
А там где нет огня, можно уповать лишь на сталь с серебром.
Всеволод сориентировался быстро: со стороны города упырей наседало всё же поменьше. А вот на внешнюю стену кровососы навалились основательно. Видимо, снаружи подступала немалая подмога из окрестных предместий.
Туда, к внешним воротам, Всеволод и поставил большую часть дружины. Туда же встал сам, обнажив оба меча.
И едва только встал…
Когтистая лапа — и так уже неестественно длинная, но делавшаяся всё длиннее и длиннее — потянулась к нему из узкой бойницы. С той стороны.
Взмах клинка с серебряной насечкой. Рёв. Брызги чёрной смолистой жижи. И — отсечённая конечность бьётся, скребёт кривыми острыми когтями дощатый настил боевой площадки. А второй меч уже ушёл по рукоять в бойницу, закрытую снаружи белёсым, воющим, скалящимся, брызжущим. Меч ткнул в мягкое и податливое.
Всхрип.
Бойница открылась.
Всеволод глянул вниз. Под стеной копошилась нечисть. Кишела нечисть. Похоже, бледнотелых кровопийц стало ещё больше, чем было, а из-за рва лезли и лезли новые твари.
Бойница закрылась снова.
Голова, лишённая волос. Бледное лицо, лишённое эмоций. Морда с чудовищными, бородавчатыми, жабьими какими-то наростами. Не звериная, не человеческая. Такие звери и такие люди в этом обиталище не водятся. Не водились прежде, во всяком случае.
Разинутая пасть попыталась протиснуться в узкий проём. Оскал, зубы, клыки… Рассматривать всё это некогда. Всеволод всадил клинок прямо в разверзшуюся пасть. В оскал. Промеж зубов, промеж клыков.
Вой. Кровь.
Оглушительный.
Чёрная.
И опять обзор открыт. Но совсем-совсем не радует то, что творится внизу. Твари уже не помещаются на тесном пространстве между стеной и рвом. Толкают друг друга в воду. Все напирают, лезут с той стороны. И на стену тоже лезут.
Справа — между каменных зубцов протискивается гибкое тело цвета рыбьего брюха. И слева — через заборало тоже переваливается упырь. Слаженный взмах двумя мечами. И из двух тел — четыре. Разрубленные пополам твари разваливаются, окатывают всё вокруг зловонным дёготьным фонтаном. Падают. Нижние части — по ту сторону стены. Верхние — по эту.
Всеволод пинками отправляет трепещущие куски упыринной плоти прочь.
Нужно место для боя!
А над стеной показалось ещё одна уродливая безволосая голова.
Две.
Три.
Широкий — от плеча взмах. Одним мечом. Гуденье воздуха. И — толчками в руку — слабое сопротивление, трижды, когда сталь соприкасается с…
Две головы и голова с шеей и куском плеча отделяются от туловищ, подскакивают, кувыркаются в воздухе, разбрызгивая жидкую смоль.
Второй меч тоже делает свою работу: половинит поперёк — от темя до паха — проскользнувшую под смертоносной дугой тварь. Ещё одну. Прорвавшуюся. Почти прорвавшуюся…
Проклятье! Если даже обоерукий сейчас едва поспевает, что говорить об остальных, в руках которых лишь по одному мечу и одному копью.
Разворот. Всеволод снова рубит. Сплеча. И, нанося удары — смотрит. Не на скошенную нежить — вокруг смотрит. Как вокруг? Что вокруг?
Вокруг кипит битва. Вовсю кипит. Там, на внутренней стене дела обстоят неплохо — в обезлюдевшем городе упырей, видимо, пряталось не так уж и много. Боковые переходы тоже пока держаться — благо огонь пылает — не пройти.
Но здесь! На внешней стене, над внешними воротами… Здесь штурмующих тварей несчётное множество. А людей — мало.
Здесь некогда пустить стрелу.
Здесь все рубятся врукопашную.
Здесь ноги скользят в чёрной крови.
И начинает уставать рука.
И уже есть потери.
Вот когтистая лапа подцепила плащ зазевавшегося дружинника и сдёрнула воина за стену, вниз, в кишмя кишащее…
Вот тварь ударила из бойницы — под шелом, под серебряную стрелку-наносник другого ратника. Когти вырвали нижнюю челюсть, окропив густые чёрные росплески красным.
Вот ещё один воин, потерявший шлем, осел, роняя оружие. Сразу два упыря запрокинув несчастному голову, впились раненому в шею. Обе твари, в великой жажде позабыли обо всём на свете и были немедленно изрублены. Но человеческая кровь уже хлестала из разорванного горла. Стекленели глаза поверженного бойца.
На умирающего наваливались новые твари.
Длинные упыриные языки жадно слизывали тёплую алую жидкость.
Нечисть неумолимо теснила людей. Брала напором, массой, числом. Оттирала от бойниц и крепостных зубцов. Норовила сбросить вниз — на камни межвратного прохода, на рычащего в бессильной ярости белого пса, на беснующихся коней, за которыми некому было следить: все воины уже бились на стенах.
И перехлёстывает, переваливается через заборало сплошная масса бледных, измазанный чёрной грязью и чёрной кровью тел.
И не успеваешь рубить и колоть всех.
А снизу всё лезут и лезут новые твари.
А наверху — твари тёмного обиталища вперемежку с людьми. И беспощадная сеча, в которой одни секут мечами, а другие — когтями, похожими на мечи.
Вот он, наиважнейший момент битвы! Упыри вконец обезумели от близости живой крови. Нечисть хваталась за серебрёные брони, сама цапала клинки, бросалась на губительный белый металл. Погибая, но сбивая с ног, вырывая оружие, наваливаясь сверху. Что ж такое знакомо и человеку — так порой в запале боя хватаешь голой рукой отточенную сталь противника, не думая о боли. А то и кидаешься на эту сталь, позабыв о смерти.
Глава 42
Возле Всеволода с криком, от которого холодеет душа, упал ещё один дружинник. Беднягу, прикрывавшего спину воеводе, скосила смертоносная пятерня кровопийцы. Подрубила ноги. Ударила аккурат под подол кольчуги и над коленом, над поножами.
Когти рассекли мышцы и жилы, разорвали связки, разворотили кость. Опрокинули, скинули.
Пришлось биться и за себя, и за павшего, волчком вертясь на стене, с которой не капало уже — лилось сплошным потоком чёрное вперемежку с красным. Мечи обоерукого сотника так и плясали, так и сверкали в свете огней, рубя податливые белёсые тела. По два-три зараз.
Но…
Не выстоять! Не выдержать!
Уже — нет. Никак уже. Невозможно. Не по силам человеческим это! Слишком много тварей закрепилось, уцепилось, вгрызлось в ряды дружинников на боевых площадках и заваленных трупами проходах, слишком много нечисти наползает по стенам снизу. Слишком долго идёт бой. Слишком устали ратники. И сменить уставших некому.
И вдруг…
Грохот.
Треск.
Яркая вспышка.
Искры до небес…
Ох, не вовремя рушатся горящие перекрытия переходных галерей. И справа рушатся, и, вон, слева тоже.
Летит со стен пылающая кровля, сбивая и увлекая за собой преградные кострища, осыпая и освещая головнями нечисть внизу. Опадает в боковых проходах огненная стена. И нет больше на флангах надёжного огненного прикрытия. Нет непроходимой стены пламени…
А по красным угольям, по раскалённому, потрескавшемуся от жара камню, дико визжа от боли, уже надвигаются… орут, но приближаются-таки твари.
С обоих сторон.
И — тошнотворная вонь горелой упыринной плоти.
Ползёт нечисть, ползёт невзирая ни на что! И если доползёт, если ударит ещё и из внешних проходов… Тогда точно останется только одно: подороже продать свою жизнь и кровь.
Что ж, не суждено, видать, русской сторожной дружине дойти до тевтонской крепости. Здесь, в безлюдном городе, сложить свои головы им суждено. Знать, судьба такая…
Всеволод приготовился к смерти. Той полной, всеобъемлющей, всеохватывающей готовностью, которая не мешает сражаться, и, сражаясь, — молиться. Не мешает, а лишь несёт спокойствие и умиротворение душе. И гонит прочь любой страх, ибо бояться неизбежного — глупо.
Да, он уже был готов, и уже собирался громко проститься с дружиной, когда вдруг различил в шуме боя этот звук…
Свист.
Знакомый. Но невозможный. Стремительно приближающийся.
Свистел, казалось, сам воздух.
Стрела?
Стрелы!!!
«Дружинники не могли!» — отрывисто пронеслось в голове, пока рассекал очередную тварь.
Действительно, ведь не могли. Вся дружина, и шекелисы, и тевтонский рыцарь Конрад, и волох Бранко сцепились с ворогом в тесной вязкой рубке — лук некому, некогда и негде натягивать. К тому же стрелы-то летят не из крепости, а откуда-то из-за рва. К… в…
«К нам! — ещё одна стремительная мысль — В нас!»
Стрел было много. Целый град их — длинных, белых, лёгких, оперённых, из тугих луков пущенных обрушился… Нет, не на боевые площадки, где шёл сейчас смертельный бой, где смешались воедино люди и нелюди, — ниже. На кишащую упырями узкую полоску земли между рвом и стеной. На сотрясающиеся ворота. На стены, облепленные нечистью.