Упрашивать татар не пришлось. Приглашать второй раз — тоже. По камню застучали некованые копыта степняцких лошадей.
Всадники перемахивали через груды мёртвой нечисти и один за другим влетали в крепость. Проносились через арку, врывались в огороженное пространство межвратного двора, осаживали коней, сворачивали в сторону, давая дорогу другим.
Те, кто уже стоял под самыми стенами и кто успел въехать на мост, отошли беспрепятственно, а вот рубившихся по ту сторону рва, упыри отпускать не желали. Своей законной добычей считали их упыри.
Предводитель татарского отряда въезжать в ворота не спешил. Загнав половину отряда за крепостные стены, сам остался снаружи. И теперь в одиночку оборонял мостик — последнюю надежду оставшихся на той стороны.
Безумец!
Повод — в зубах. Изогнутая сабля в правой руке. Короткое лёгкое копьецо с крюком и бунчуком — в левой. Сабля рубит тех, кто суётся близко — только чёрные брызги летят. И руки-головы. Копьё, выписывая хитрые круги и восьмёрки, достаёт тех, кто подальше.
Левой татарин колол всё же не так ловко, как действовал правой. Не обоерукий, конечно, но, видать, неплохо обучен всякому бою. И двуручному, с седла — тоже.
Сбитые упыри слетали с моста. Татарский конь хрипел и бил копытом о деревянный настил. А из-под настила, из воды к одинокому всаднику тянулись и тянулись когтистые руки-змеи.
Всадник с лисьим хвостом рубил и колол. Что-то громко, гортанно кричал.
Своих зовёт…
Увязшие среди нечисти татары, медленно, теряя людей и коней пробивались, проталкивались, пропихивались к мосту. Немного, совсем немного им уже оставалось…
— Фёдор! Илья! Лука! Подсобите! — крикнул Всеволод.
Дюжина всадников — надо же! всё, что осталось от трёх десятков! — вывалила за ворота.
Оттуда — сразу — на мост…
С двух сторон объехали шлемохвостого. Сшибли в воду трёх или четырёх тварей.
…И — за мост.
Дружно ударили по упырям.
Сам Всеволод тоже выбежал за стены. Надо же кому-то оборонять приоткрытый проход. Срубил на ходу одного упыря, выползающего изо рва. Достал второго. Мельком глянул на ворота. Ужаснулся. Ибо снаружи выглядели они…
Господи, оборони и помилуй!
Ворота были иссечены, искромсаны, изгрызены почти насквозь. Висели на расшатанных гвоздиках толстые медные полосы — сорванные, смятые, искорёженные, скрученные в стружку а крепкий морённый дуб во многих местах расщеплён, будто податливая лучина.
Да что там ворота: следы когтей и зубов отчётливо отпечатались даже на камне. Исцарапанные плиты, зияющие между ними щели. А вон — здоровенная глыба, целиком выковырнутая из кладки.
Упыринные клыки и когти оказались эффективнее любого тарана. Дай этим тварям времени побольше — так они и ворота прогрызут и стены развалят голыми руками… По камешкам любую крепость разнесут!
Ладно, не к месту сейчас такие мысли.
Всеволод отмахивался мечами от лезущих из воды упырей. Рядом вертел коня волчком и разил нечисть с седла копьём и саблей отчаянный степняк.
Вблизи Всеволод заметил: серебряной отделкой поблёскивали не только изогнутый клинок, копейный наконечник и крюк. Плоские серебряные кольца охватывали также древко татарского копья. А между колец сверкали частые шляпки серебрёных гвоздиков. И толстая серебряная проволока, выпирающая из неглубоких бороздок на дереве. Перехватить и переломить такое ратовище тёмным тварям будет непросто.
А по мосту уже дробно и часто стучали копыта. Татары, пробивавшиеся к воротам, русичи, проложившие дорогу татарам — все теперь отступали вперемежку.
Сплошной вал, воющий и рычащий, пёр сзади.
Со стен в преследователей полетели стрелы и лёгкие сулицы. Оставшиеся за укрытием бойцы прикрывали отход.
Глава 44
Закрыть погрызенные створки внешних ворот всё же не удалось. Не смогли. Не успели. Нечисть навалилась живой волной. Сразу несколько упырей — через головы друг друга — втиснулись в приоткрытую щель вслед за отступавшими людьми. И руки… руки… целый пучок тянущихся снаружи длинных гибких бледных рук.
Последними отходили Всеволод и татарский воевода.
Когтистые руки они отсекли, изрубили и упырей, влезших в ворота. Но тела и кровоточащие обрубки упали между створок, мешая запереть арку. А новые твари уже карабкались по телам павших.
И тут уж не до ворот.
— Прочь! — приказал Всеволод кинувшемся на помощь дружинникам. — Уходить! Всем из арки! Назад! За решётку!
Уходили, бежали. И — опять — упыри по пятам.
И вновь последними отходили Всеволод и татарин с лисьим хвостом на шлеме. Наперегонки — пеший с конным.
Одна тварь вцепилась в мохнатого татарского конька и волочилась за жеребцом. Конь ржал, как кричал. Обезумевший конёк влетел под решётку первым.
— Опускай! — крикнул Всеволод, пробегая под нависшими железными кольями. — Опускай решётку! Броса-а-ай!
Опустили. Бросили.
Это проще. Это легче. Быстрее, чем поднимать. Всего-то и нужно, что выбить запорный клин. И — закрутились-завертелись вороты. Загремела цепь. Обрушилась вниз многопудовая тяжесть.
Наконечники подъёмной решётки пригвоздили сразу трёх тварей. Но в толстых железных прутьях не было ни капли серебра, и проткнутые насквозь кровопийцы даже не думали издыхать. Упыри дёргались, визжали — не от боли, наверное, от бессилия больше. Тянули руки к людям. Впрочем, это продолжалось недолго. Мечи и сабли, в которых серебра хватало с избытком, быстро обрубили и руки, и головы.
Упыря, втащенного на межвратный двор конём татарского воеводы, располовинил Конрад. Ловко рубанул по хребтине — и готово.
Сверху — из бойниц низкого арочного свода полетели стрелы и ударили копья. Не помогло… Не остановило… Разъярённые упыри ломились в арку.
С грохотом повалилась одна воротная створка, сорванная чудовищным напором. Затрещала под когтями и клыками тёмных тварей вторая. И — тоже поддалась, посыпалась изгрызенными досками.
Пространство между разбитыми внешними воротами и опущенной решёткой мгновенно заполнилось. Упыри стояли плотной стеной. Задние лезли на головы передним.
Судя по крикам наверху, снова возобновился штурм стен, но большая часть тёмных тварей всё же лезла теперь не к крепостным заборалам, а сюда, в ворота. Нечисть видела пищу и чуяла кровь. Нечисть знала, что здесь можно дотянуться до добычи. И именно здесь, у подъёмной решётки внешних ворот творилось сейчас самое страшное.
Под натиском упырей дрогнули толстые кованные прутья. И эта последняя преграда больше не казалась укрывшимся за ней людям надёжной и несокрушимой.
Оскаленные, брызжущие слюной и извергающие зловоние пасти вжимались в железо. Между прутьев тянулись гибкие длинные руки. Узловатые когтистые пальцы отдёргивались от серебрённых щитов и брони, но уж если упыри всё же цепляли кого-нибудь или что-нибудь — то выдёргивали сразу. Будь то щит, кусок доспеха или клок мяса.
С кровью.
Тёмные твари втягивали добычу, терзали плоть, слизывали кровь, стараясь не обронить ни капли. А то и нерасторопного ратника дёргали из строя. А выдернув, впечатывали в решётку так, что от человека оставалось мало что человеческого. В считанные мгновения упыри загрызали и испивали бедолагу прямо через прутья.
Впрочем, такое случалось редко. Раз. Два. Или три.
Русские дружинники, шекелисы Золтана и спешившиеся (кони теперь — только помеха) татары яростно отбивались с той стороны решётки. Стиснув зубы, работали клинками с серебряной насечкой. Прямые обоюдоострые мечи и кривые сабли так и мелькали всполохами молний. Свистели, гудели в воздухе, звенели о решётку, обрубали когтистые пятерни. И то длинное, гибкое, что за пятернями. И то, что ещё дальше…
По самые упыринные плечи обрубали.
Десятки отсечённых, не единожды разрубленных конечностей бились на камнях, извивались, дёргались, царапали, хватали за ноги. Без толку уже, без всякого смысла хватали, но всё же мешали двигаться.
Упыри теряли руки, однако не отступали.
Чёрные и красные лужи были повсюду. И запах стоял… Жуткая смесь человеческой и упыринной крови. Под ногами хлюпало. Сверху, где тоже шёл бой, капало. Часто. Много.
В несмолкающих воплях, вое, захлёбывающемся лае Рамука и смачных ударах клинков о плоть вдруг послышался новый звук. Душераздирающий скрежет. Тёмные твари начинали остервенело грызть решётку. Толстые прутья, не укреплённые серебром, поддавались, крошились, сыпались…
Защитники били, рубили. Мечами. Саблями. По мордам, по прутьям.
Упыри выли, бесновались, гибли.
И грызли.
Но это долго. Даже для упыринных клыков — долго.
И снова… Мечами. Саблями. По мордам, по прутьям. И опять…
А твари хотели быстро.
И твари сделали быстро. Несколько упырей подхватили опущенную решётку снизу.
И решётку эту…
Всеволод замер на миг. Ну и силища! Этакую-то тяжесть!
…при-под-ня-ли!
Из земли, пропитанной кровью — чёрной, маслянистой, холодной; и алой, текучей, тёплой — с чавканьем вышли широкие острия решётки. Шевельнулись и поднялись в воздух обезглавленных тела упырей, нанизанных на железо.
Кровососы уже заглядывали под решётку, тянулись, лезли. Ещё немного и…
— Урус! Прикрой меня! — бросил Всеволоду татарский вожак.
Кочевник махнул саблей, отсекая бледные руки и расчищая дорогу. Затем бросил клинок в ножны, схватил копьё с крюком.
Ринулся к решётке…
Ох, и шустрый же этот степняк!
Чья-то пятерня сорвала с татарского шлема лисий хвост. Ещё одна упыринная рука скрежетнула по серебрёному панцирю, разодрала толстую кожу доспеха, но тут же отдёрнулась, обломав коготь о бляшки из чистого серебра.
Татарин плюхнулся на колено, расплескав зловонную чёрную жижу, подался вперёд, взмахнул над самой землёй копьецом с крюком…
Всеволод всё понял и поспешил следом. Прикрыл, как просили.
Заработал обоими мечами.
Клинки были будто веер. Срубленные когти и бледные руки летят во все стороны. Брызжущие холодной смрадной смолью культи втягиваются обратно — за исцарапанные погрызенные прутья. Всеволод добавляет — колет между прутьев с двух рук.