Пару длинных верёвок пропустили сквозь изгрызенные прутья на решётке внешних ворот. Её, хоть и подпирали снаружи груды бледнокожих тел, но это — на тот случай, если упыри растащат завал в арке. Серебрёнными арканами обмотали также решётки внутренних ворот, ведущих в город.
Затем расставили воинов. Татарских лучников вперемежку с русичами и шекелисами — у верхних бойниц. Небольшой отряд копейщиков оставили внизу — в резерве. Для защиты ворот и для пригляда за конями. Коней-то стало больше, а разгорячённые битвой задиристые степные дикари ещё плохо ладили с рослыми русскими жеребцами и неспокойными лошадками угров.
Дозоры на башнях всматривались в посеребрённую лунным светом ночь. Лютый ворог в ночи пока не объявлялся. То ли не подошёл ещё, то ли таится уже где-то поблизости — за рвом, за домами посада и на тёмных улицах Сибиу, готовясь к нападению.
Тянулось тягостное ожидание. Тихонько тренькала на стене цимбала — это Раду проверял и настраивал свой чудом уцелевший во время штурма инструмент. Там-сям позвякивала сталь. Всеволод наблюдал за предводителем степняков. Конрад и Бранко тоже подошли к кочевнику.
Глава 47
Сагаадай сидел на конском потнике, скрестив ноги. Сотник-юзбаши осматривал стрелы. Не торопился, тщательно проверял каждую — не треснута ли, не надломана. Не смято ли оперение. Крепко ли держится на древке широкий зазубренный наконечник.
По наконечнику каждой стрелы шёл извилистый желобок. С одной стороны и с другой. В желобке — ниточка белого металла. Тонкая, но и того вполне достаточно, чтобы свалить упыря или волкодлака. А частые зубцы не дадут раненой твари выдернуть жало: нечисть будет носить его в себе, покуда не издохнет в корчах. Таких осеребрённых стрел в татарском колчане оставалось одиннадцать. А вместилось бы десятка три-четыре. Славно, видать, пострелял татарский сотник, прежде чем пошёл врукопашную.
По левую руку от татарина лежал ещё один вместительный колчан — там тоже торчат оперения. Где-то половина от того, что влезло бы. Наконечников, правда, не видно.
— Сагаадай, — позвал Всеволод. — Вы пришли сюда по зову закатной Сторожи?
Пока затишье — самое время побеседовать спокойно и обстоятельно. И получить ответы на кое-какие вопросы, что ещё оставались.
Ответил кочевник не сразу. Лишь осмотрев все свои одиннадцать стрел, Сагаадай негромко сказал:
— Да, нас призвал гонец с вечерней стороны. Немец из маджарского королевства [32] — Вместе с ним из западного Харагуула приехал проводник-кипчак.
— Как звали немецкого посла?
Если уж проверять — так проверять до конца.
— Хоган-богатур его имя.
Хоган? Богатур? Всеволод вопросительно глянул на Конрада. Германец кивнул:
— Всё верно. Брат Иоганн. Его, действительно, сопровождал проводник из кунов[33]. До восточных Карпат мы ехали вместе. Потом наши пути разошлись.
Сагаадай, тем временем, снял с пояса небольшой мешочек, развязал и высыпал на край потника ещё десяток запасных наконечников с серебряной вставкой. Потянул стрелы из второго колчана. Одну, вторую, третью… Вынул десять.
Это были иные стрелы — с увесистыми, узкими и гранёными жалами без всяких желобков и серебряных вставок. Такие любую броню пробьют, но нечисти вреда не причинят.
«Против человека, — догадался Всеволод, — чтоб серебро понапрасну не разбрасывать». Ну, конечно, в угорской земле степнякам не рады — вон, как Золтан взбеленился. Да и, наверное, не только в угорской. В далёком опасном походе против упырей-мангусов, Сагаадаевой сотне, небось, пришлось пробиваться и через людские заслоны. Что ж, татары пробились…
— И где же гонец закатной Сторожи, Сагаадай? — Всеволод спрашивал степняка, но косился при этом на Конрада и Бранко. — И где его проводник?
— Убили, — насупился татарин.
— Обоих?
— И не только их. Из нашего Харагуула выехало двести отборных нукеров — лучших из лучших богатуров. Половина полегла по пути сюда.
«А половина оставшихся — здесь, под стенами Сибиу», — подумал Всеволод.
— Это был тяжёлый поход, — вздохнул Сагаадай.
— Упыри-мангусы? Оборотни-чотгоры? — спросил Всеволод.
— И чотгоры. И мангусы. Но не только. Люди — тоже. Мы ехали по чужим землям, где даже священная пайзца [34] Чингисхана не имеет силы.
Да, татары пробились. С боями. С потерями.
Невольно вспомнился собственный печальный опыт — бессмысленная стычка с брянскими дружинниками на лесной засеке.
— Немецкого Хаган-богатура и три десятка моих воинов завалило камнями в Карпатских горах, когда мы подходили к Мункач-перевалу, — продолжал степняк. — Кто-то устроил там обвал…
Сагаадай сделал паузу и выразительно посмотрел на Золтона. Золтан скривил губы. Нет, он, конечно, не мог. Золтан Эшти хранил Брец-перевал. Но мало ли в угорских горах других шекелисов, ненавидящих татар?
— А кипчак-проводник, указывавший нам дорогу, погиб здесь, — Сагаадай указал за внешние ворота Сибиу. — Не смог пробиться через ров.
Юзбаши умолк. Теперь он менял наконечники на стрелах. Гранённое острое железо небрежно скидывал в кучку. Листовидные начищенные до блеска зазубренные пластинки с серебряными змейками тщательно крепил к древку. Всё правильно: драться теперь предстоит не с людьми. И этой в битве каждая стрела будет на счету.
— Вы быстро добрались до Залесья, — задумчиво проговорил Всеволод. — Почти так же быстро, как мы. А ведь от ваших улусов сюда ехать дальше.
— Дальше, но не дольше, — заметил Сагаадай.
— Почему? Как вам удалось?
— Почтовые и военные заставы-ямы, прямые дороги и сытые сменные лошади, — пожал плечами татарин с таким видом, будто вопрос Всеволода для него и не вопрос вовсе. — И скачка без отдыха по степным просторам. Это быстрее, чем пробираться по вашим лесам, урус.
— Неужели быстрее настолько? — Всеволод пытливо вглядывался в обветренное лицо кочевника. Да, татары известны своими стремительными переходами, но… — Я должен верить тебе?
— Не веришь мне — поверь серебру на моём оружии, — Сагаадай, утратив интерес к разговору, снова занялся стрелами.
Серебру Всеволод верил. Такое оружие могли носить лишь воины Сторожи. И так драться с нечистью тоже могли только они. Значит, и всё остальное — правда.
Несколько минут Всеволод, Конрад, Бранко и Золтан сидели в тишине, наблюдая за ловкими пальцами татарского сотника. Наконец, юзбаши сам прервал молчание.
— Если мы уцелеем этой ночью, русич… — произнёс Сагаадай.
Татарин внимательно разглядывал последний не прикреплённый ещё к стреле серебрёный наконечник.
— Если нам суждено увидеть ещё один рассвет… — сейчас он обращался к Всеволоду и только к нему. — Согласен ли ты следовать дальше вместе?
— Ну, разумеется. Почему бы и нет?
В самом деле! Пусть вместо двух дружин к тевтонским Серебряным Воротам придёт одна — потрёпанная и разношёрстая, но важно, очень важно, чтобы до закатной Сторожи добралась хотя бы она. А вместе дойти шансов всё-таки больше, чем порознь.
— Это хорошо, — удовлетворённо кивнул Сагаадай. — А то без проводника нам пришлось бы туго.
— Нас призвали сюда, и мы пришли по общему зову, — негромко сказал Всеволод. — И путь у нас один.
Один путь с немецкими крестоносцами и с татарскими язычниками. Это звучало странно, но это было так.
…Им повезло. Воинство тьмы в ту ночь к Сибиу больше не подступало. Не успело, наверное, добраться до восхода солнца. Хорошие всё-таки кони у татар. Быстрые, выносливые. Далеко оторвались от упырей. Жаль, мало их осталось.
Наутро пришлось растаскивать зловонные, оплывающие под первыми солнечными лучами тела упырей. Иначе — не вывести коней.
Со стен спустились по татарским арканам. Приступили к неприятной работе. Проще было разгрести завал со стороны внутренних ворот, чем расчищать внешнюю арку, забитую мёртвыми кровососами под самые своды. Потому и решили ехать через опустевший город к другим воротам, а уже через них покинуть Сибиу.
Освободили проход. Подняли исцарапанные и изгрызенные решётки. Ещё потратили немало времени, чтобы собрать на стенах и под стенами оружие и стрелы с посеребрёнными наконечниками. Такими вещами здесь разбрасываться не стоило.
Раненых не было. Тем, в кого упыринные когти и зубы впивались основательно, вырваться уже не удавалось, а тот, кому посчастливилось уцелеть, отделались незначительными царапинами. Это — так, не раны. Промыть, перевязать и забыть.
Да, раненых не было, но вот убитых… Восемь десятков покойников. И — ещё с полдюжины. На той стороне заваленного упырями рва, среди павших татарских всадников, действительно, отыскали проводника-половца. Конрад и Бранко не без труда, но всё же опознали его растерзанное обескровленное тело.
Тёмных тварей этой ночью погибло несравнимо больше, чем людей. Вода во рву вся аж почернела и поднялась до настила моста. На земле повсюду смердели маслянистые быстро испаряющиеся лужи и целые озёра упыринной крови. Но почти сотня погибших воинов — это слишком… это непозволительно много. Ещё одна такая ночка — и от объединённой русско-татарско-угорской дружины, почитай, ничего не останется. Ни-че-го-шень-ки!
Оставлять павших соратников без погребения — хуже предательства, но и схоронить, как положено, всех времени нет. Затеешься могилы копать — до вечера не управишься. Погребальные костры для язычников-татар — и то раскладывать некогда. А везти трупы с собой, нагружая коней лишней тяжестью — вовсе неразумно. Мертвецов сложили в просторном подвале ближайшей купеческой лавки, предварительно убедившись, что в тёмных углах не прячется от дневного света уцелевшая нечисть. Нечисть не пряталась.
— Не волнуйся, русич, был бы здесь кто чужой — хоть человек, хоть нелюдь, Рамук вёл бы себя иначе, — заверил Всеволода Золтан.
Шекелисский пёс в самом деле не проявлял признаков беспокойства. Подвал был пуст, а значит — вполне подходил для задуманного.