Узкий тесный вход завалили камнями и брёвнами. Засыпали землёй. Постояли немного. Молча. Вот такая вышла братская могила…
— Уж не обессудьте, — виновато пробормотал Всеволод в замурованный проход.
Поднял глаза вверх. А солнце — в зените. А полдень уже. Полдня потрачено, а от заброшенного города они ещё не удалились ни на шаг.
— По коням, — хмуро приказал Всеволод. — Выезжаем.
Глава 48
Тягостно было после такой ночи ехать по тесным обезлюдевшим улицам, слушать скрип распахнутых дверей и смотреть в темноту безжизненных окон-глазниц, что пялились с обеих сторон.
Всюду виднелись следы бегства. Панического. Спешного. Разбитая посуда, затоптанное тряпьё, застрявшие в канавах и брошенные на улице возы с барахлом. Трупов, слава Богу, не встречалось. Расторопные горожане, похоже, успели покинуть Сибиу-Германштадт до появления первой твари. Но нашли ли они спасение?
Русские дружинники и татарские лучники подавлено молчали. Лошади — и то не всхрапывали. Только глухой стук копыт по засохшей грязи отражался от обшарпанных стен пустых домов.
Когда добрались до рыночной площади, Рамук, трусивший подле коня Золтана, вдруг встал как вкопанный. Принюхался, ощерился, поджал уши, глухо зарычал. Хозяин пса придержал коня, тронул висевшую у пояса саблю. После минувшей ночи, Золтан сменил прямой русский меч с серебряной насечкой на более привычный изогнутый клинок, снятый с убитого татарина и тоже густо украшенный серебром.
Взмахом руки Всеволод остановил отряд. Повернулся к шекелису:
— В чём дело, Золтан?
— Рамук кого-то чует, — озабоченно отозвался угр.
Заозирался, заёрзал в седле.
— Кого? — спросил Всеволод, — Кого почуял твой пёс?
— Я-то почём знаю! Нечисть, небось, где-то от солнца прячется.
Нечисть? Где?
Широколобая собачья морда была обращена к большому каменному зданию с редкими узкими и забранными решёткой окошками в толстых стенах. Пёс не отводил глаз от приоткрытой двери. Дверь была низкая, массивная, окованная железом, с малюсеньким треугольным смотровым отверстием, с большим железным кольцом посерёдке, и с торчащим наружу краем добротного засова.
— Что там, Золтан? В том доме?
— Да ясно что. Городская тюрьма. Вон и столб позора у входа? И цепи для колодников.
В самом деле… Бранко именно сюда, на рыночную площадь, показывал со стен, когда предлагал занять оборону в порубе. Действительно, неподалёку от входа в узилище на крепко сбитом помосте высился позорный столб. Толстое, грубо отёсанное бревно. К бревну прикреплены железные кольца. С помоста свисает несколько ржавых цепей. На трёх — разомкнутые колодки. Развлеченьице для рыночной публики. И развлечение, и назидание… Сейчас, правда, прикованных колодников здесь не было. Ни живых, ни мёртвых. Но вот тюрьма, судя по поведению Рамука, не пустовала.
Очень интересно… Такие поруба укроют и от солнца днём, и от тёмных тварей — ночью. Бранко был прав — не простая это тюрьма Настоящая крепость стоит у рыночной площади. Кто-то, видимо её и использует в этом качестве. Только когда — днём или ночью?
Если днём — почему дверь не заперта? Почему хотя бы не закрыта плотно? Если ночью — почему не выходят на свет люди?
— Нечисть, говоришь, прячется? — пробормотал Всеволод.
Шекелис оценивающе смотрел на толстые крепкие стены и узкие окна.
— Может, нечисть, а может…
— Человек?
Жаль, Рамука не спросишь…
— Какой человек?! Откуда здесь взяться человеку?! — Конрад, досадующий на очередную задержку, подогнал к ним коня. — Там, где прошли нахтцереры, людей нет и быть не может.
— Упыри прошли и мимо Серебряных Врат, — резонно заметил Всеволод, — Но там, я, надеюсь, ещё остались люди. Почему же здесь не может случиться того же? За этими стенами вполне можно укрыться от тварей.
— И что? Даже если, в темницах Германштадта брошены узники, даже если до них не добрались вервольфы и нахтцереры, все они давно должны были умереть от голода и жажды.
— Я говорю не об узниках. А о том, кто по доброй воле остался в этом городе.
— По доброй воле? Здесь?
— Именно! И я хочу узнать кто остался. И почему.
— Русич! — кажется, хладнокровный сакс начинал терять терпение. — Нам нужно спасать мир, а не забившихся по щелям поселян и бюргеров.
— Вообще-то мир как раз из них и состоит, — хмыкнул Всеволод.
— Мы зря теряем время.
— А может и не зря. Я хочу проверить узилище, Конрад. Не такое уж оно и большое, так что надолго мы здесь не задержимся.
— Я займусь! — вызвался Золтан. Соскочил с коня, потянул из ножен саблю. — Если там человек — найду и выведу, если нечисть — изрублю в капусту. Возьму Рамука и своих ребят прихвачу. А если и ты, русич, дашь с полдесятка дружинников — в два счёта управимся.
— Не дам, — хмуро ответил Всеволод. — И тебя с твоими шекелисами не пущу. Ни к чему рисковать понапрасну — и так уже уйму народа потеряли. Пойду с Рамуком сам. Загляну, проверю и вернусь.
— Не-а, сам не пойдёшь, — осклабился Золтан. — Рамук тебя слушать не станет.
— Ладно, — вздохнул Всеволод. — Пошли вместе. Только собаку вперёд пусти.
Золтан кивнул, что-то коротко и резко приказал псу. Рамук стрелой сорвался с места. Тихо, скрытно — без рычания, без шума — метнулся через рыночную площадь. Скользнул в приоткрытую дверь поруба.
Исчез во мраке.
Всеволод и Золтан, звеня доспехами, побежали за собакой. Но вовремя добежать не успели.
Едва миновали позорный столб, едва ступили на низкий порог…
Грохот и визг донёсся откуда-то из недр узилища. Пронзительный визг издыхающего пса.
— Рамук! — выдохнул Золтан.
— Ра-а-амук!
Шекелис, позабыв о всякой осторожности, ворвался в тюрьму первым. Плечом толкнул скрипучую дверь. Вбежал в темноту.
Грохот сапог. Звяканье шпор.
И — снова, глухо, будто из-под земли:
— Ра-а-амук! — но уже с болью и ненавистью.
Всеволод вбежал следом за угром.
Небольшой коридорчик. Дальше — большая комната, едва-едва освещённая единственным узким окошком. Длинная скамья. Массивный стол. Чернильница с высохшими чернилами. Сломанное перо. Пыль. В стене — ещё одна дверь. Открыта.
Туда!
Лестница вниз. Опять — короткий коридор. Решётка. Поворот. Дверь. Ещё комната. Скупой свет под потолком из окошка, похожего на вынутый из кладки кирпич, едва-едва освещал…
Влетевший в помещение Всеволод чуть не споткнулся.
… Освещал лежавшее поперёк прохода и преграждавшее путь длинное железное ложе на деревянной раме с двумя обмотанными верёвками во’ротами по краям. Тяжёлое. Перевёрнутое. Короткими загнутыми ножками кверху. Частыми острыми шипами книзу.
Под странным ложем ещё подрагивали белый хвост и вывернутая задняя лапа шекелисского пса. Из-под ложа растекалась кровавая лужа. Мёртв! Рамуку уже ничем не помочь — собаку пронзили не меньше десятка шипов. Два попали в голову.
Всеволод похолодел: на месте несчастного пса мог ведь оказаться он сам. Или Золтан.
А Золтан рычал не хуже несчастного Рамука. Разъярённый шекелис метался в густом полумраке с клинком наголо. Натыкался на железо, бранился, искал врага…
Да только не было здесь никого. Лишь железные кольца, цепи и факельные подставки по стенам. Жаровня в углу. Колодки на полу. Рядом — грудой — щипцы, тиски, многохвостые кнуты, вилки, ножи, пилы, крюки, молотки и прочий палаческий инструмент.
Пыточная!
А странное шипастое ложе… Вон ещё одно такое же — в тёмной просторной нише напротив. Закреплено на хитром, опутанном цепями механизме, которой позволяет одним движением рычага поднимать ложе из горизонтального положения в вертикальное и обращать в любую сторону под любым углом.
Обрушившаяся на Рамука платформа, тоже крепилась к такому же механизму — там, у самой двери ещё покачивалось переплетение цепей и блоков. Вот только почему-то выскочили из зажимов кривые ножки. Отчего-то сорвался чудовищный пресс.
— Золтан! — позвал Всеволод, осматриваясь вокруг. — Что это? Что убило собаку?
— Ведьмина кровать, — проскрежетал шекелис.
— Какая кровать?
Золтан оставил, наконец, безнадёжные поиски. Кое-как, на ощупь, вернулся к двери, к рухнувшему шипастому ложу. Объяснил:
— Такие изготавливают для ведьм, колдунов, еретиков и прочего неугодного Господу сброда. Ведьмина кровать помогает вытягивать признания.
Да-да, именно вытягивать! Дыба, — понял Всеволод. Только особая, изощрённая. Кладут осуждённого на шипы, воротом растягивают суставы и при этом ещё можно крутить-вертеть человека по своему усмотрению. Хоть пятками к огню опускать, хоть вниз головой держать, покуда кровь носом не пойдёт.
Всеволод покачал головой. Додумаются же изверги! Ладно, с ложем этим ясно. Не ясно пока, что произошло с Рамуком.
Судя по всему, ведьмина кровать стояла у стены. Висело, точнее. Нависало над самым входом. А потом? Собака, пробегая мимо, случайно задела… уронила… обрушила её на себя? Случайно? Сама? Такую тяжесть? Что-то не верится.
Всеволод внимательно осмотрел крепления. Ага! Не случайно, не сама…
Зажимы, удерживавшие пыточное ложе в висячем положении, были разбитыми и разомкнуты, а верёвка, намотанная на верхний ворот упавшей шипастой платформы, тянулась к нише у стены напротив. Ко второй такой же конструкции. Зачем-то верёвка связывала две ведьмины кровати.
Зачем-то… Да известное дело зачем! Нажимаешь на рычаг. Одно ложе опрокидывается и своим немалым весом выдёргивает из раскуроченных пазов другое. Тяжёлая ведьмина кровать, лишённая опоры, обрушивается шипами вниз и припечатывает любого, кто вступит в пыточную.
Хитро. И большой силы, кстати, не требуется — ребёнок справится. Нет, упыри здесь, определённо, ни при чём. Побоится упырь выползать даже под тот слабый свет, что пробивается сюда из-под потолка.
Выходит, пса сгубил человек? Или оборотень в человеческом обличье? И куда он подевался этот то ли человек, то ли волкодлак? Вроде, бежать-то из пыточной некуда. Они с Золтаном вломились в дверь. Другого выхода отсюда нет. А в маленькое окошко-отдушину и кошка не протиснется.