Коридор.
Комната.
Тяжёлая входная дверь с треугольным окошком.
Вышли из узилища на улицу. И вот тут…
Первым к ним подскочил Золтан с уже приготовленным факелом.
— Это ещё кто такая?! — от изумления шекелис забыл и о факеле, и о гибели верного Рамука. — Где ты её нашёл, русич?!
Всеволод оглянулся. На того… на ту, что вёл за собой.
Именно «такая»! Именно «её»! Надо же! Отрок оказался отроковицей! Сейчас-то девку можно было разглядеть во всей красе. Да уж, в красе…
Чумазое испуганное лицо. Перепачканная бесформенная одежда. Угловатая мальчишеская фигурка. Но пока поднимались наверх, из-под шапки выбились непокорные рыжие локоны. Длинные — парни таких не носят.
А-а-а, ясно, почему выбились! Левой рукой девица держалась за Всеволода. Правой — сжимала заколку. Острую, с серебряной отделкой. Вот, оказывается, чем она его там, в темнице…
Глава 50
Девчонка была худющая и ростом невысока. А всё ж не ребёнок, как подумалось поначалу Всеволоду. Мальчишка — тот был бы ребёнком, а эта… Взрослая эта уже. Такой впору заневеститься. И ещё…
«А она ведь ничего… — промелькнула вдруг неожиданная мысль. — Не писанная красавица, конечно — писанными красавицами из грязного поруба не выходят — но что-то в отроковице этой, определённо, было. Нет, очень даже миловидная девица, хоть и измазана с ног до головы, и одета неказисто. А уж если такую раздеть, да отмыть…»
Тьфу ты, ну ты! Что за глупости ни к месту и ни ко времени! Всеволод тряхнул головой, отогнал непрошенные помыслы. Совладал с собой. Даже брови нахмурил, чтоб не уловила девчонка тайное, сокрытое, чтоб не вообразила себе…
— Ну и как же тебя отец с матерью нарекли, девица-красавица? — спросил Всеволод.
Не услышав ответа, спохватился: не понимает ведь по-русски. Глянул, было, на Золтана, стоявшего рядом с выпученными глазами и разинутым ртом, но передумал, позвал в толмачи волоха:
— Бранко, где ты там? Ну-ка, переводи.
Волох подошёл. Перевёл вопрос воеводы. И снова перевёл. И опять… На каких языках и сколько раз спрашивал, Всеволод разобрать даже не пытался. Он ждал ответа.
— Эрш… эрж… — напуганная девчонка с трудом выпихивала из себя отдельные звуки и никак не могла связать их воедино — в слова. — Эрж-бе…
— Что? — не понял Всеволод.
— Вероятно, её имя — Эржебетт, — предположил Бранко. — А может быть, и нет. Не в себе, похоже, девка.
— Умом что ли тронулась? — Всеволод потёр расцарапанную заколкой руку.
— Тронулась — не тронулась, но язык от испуга, видать, отнялся. И, кажется, надолго.
— Жаль, — Всеволод вздохнул. — Поговорить с ней было бы любопытно.
Волох лишь пожал плечами:
— Боюсь, нам уже не узнать, что приключилось с бедняжкой. А впрочем, и не мудрено, что она дар речи потеряла. Если пряталась здесь от стригоев…
— Не только от них, — хмуро заметил Всеволод. — И речь она утратила не до конца. Кое-что девчонка мне всё-таки сказала.
— Что?
— Что волкодлак объявил её своей добычей.
— Эт-ту-и пи-и пья? — нахмурился Бранко, — Так она сказала?
— Да.
— Больше ничего?
— Ничего.
Волох покачал головой:
— Это странно. Я так разумею: уж если у человека от ужаса отнимается язык, то целиком и полностью. Если же он способен хоть что-то сказать, тогда почему ограничивается одной лишь фразой. Не может говорить иного? Или не хочет?
Бранко посмотрел на девушку с недоверчивым прищуром. Повторил многозначительно:
— Странно. Очень странно.
— А я как раз ничего странного не вижу, — подозрительность проводника вызвала у Всеволода лишь раздражение. — Если девицу до полусмерти напугал волкодлак, в памяти и на языке несчастной вполне могло отложиться его последнее слово. А раз слово это защищает от прочих оборотней…
Он не договорил — махнул рукой. Отмахнулся. Не ахти какое объяснение выходило, но с другой стороны… Кто знает, что способен сделать с человеком великий страх? Никто!
Обвинять несчастную отроковицу ни в чём худом не хотелось. Надо бы, быть может, хотя бы осторожности ради, но не хотелось — и всё тут! От этого Всеволод злился ещё сильнее. И на недоверчивого Бранко, и на самого себя, и на девчонку эту, свалившуюся им на голову посреди безлюдного города.
— Будем смотреть за ней в оба, — буркнул Всеволод.
И снова повернулся к страдалице. Спросил — резко, грубо, выплёскивая прущую наружу злость:
— Тебя звать Эржебетт? Верно?
Бранко снова перевёл. Несколько раз. Видимо, на всех языках угорского королевства и его окрестностей. Даже немецкая речь проскользнула.
— Эрш… эрж… эрш… эрж… — отроковица вновь силилась что-то сказать. И не могла.
Она не кивала. Но и не мотала головой.
— Что ж, значит будешь Эржебетт.
Имя было диковинным и больше смахивало на лошадиное ржание. Но надо же было как-то называть девчонку.
— Погоди-ка, русич, а не она ли моего Рамука… того…, — вспомнил, наконец, о погибшей собаке Золтан.
— Да уж больше некому, — ответил Всеволод. И поспешно добавил: — Но ты всё равно саблю-то не цапай, если хочешь в дружине остаться. Обижать девку не позволю.
— Она Рамука сгубила! — скрежетнул зубами шекелис.
Клинка, впрочем, угр не обнажил. А зубами — пусть. Сколько угодно скрежещет…
— Случайно, — твёрдо сказал Всеволод, — без умысла. Западня в пыточной готовилась не для твоей собаки.
— А для кого же?!
— Слышал ведь — Эржебетт волкодлак напугал. Его, небось, и поджидала девчонка. Хотела сначала придавить оборотня ведьминым ложем, а после своей серебряной заколкой добить. Не смотри, что маленькая заколка — тёмной твари серебра хватит, если воткнуть поглубже. А если бы волкодлак в поруба сунулся в человеческом обличье, так, глядишь, и заколки бы не понадобилось. Шипы на пыточных полатях — сам видел какие. Так что пса твоего Эржебетт просто с перепугу завалила. Нет на ней вины.
— Да как же нет! — возмутился Золтан. — Рамук…
— Рамук — собака, не человек. Она — человек. И негоже будет из-за пса казнить человека. Эржебетт пойдёт с нами. А ты, если не сможешь совладать со своим гневом, — не пойдёшь. Не обессудь, Золтан, но уж больно ты горяч. То на немца кидаешься, то на татарина. Теперь и вовсе девку беззащитную рубить вздумал. Такой спутник мне не нужен. Так что сам решай…
Шекелис плюнул в сердцах. Отошёл — весь кипя и бурля. Спора, однако, продолжать не стал. Из дружины уходить Золтан не хотел. Да и поздно уходить уже! Нечисть вокруг шастает. В первую же ночь любого схарчит за милую душу, если некому будет спину прикрыть.
Всеволод ещё раз оглядел девицу в грязных портах и драной, мешком висящей рубахе. Позвал Фёдора. Приказал:
— Найди для Эржебетт наряд почище, да поприличней.
— Так того… воевода… — растерялся десятник. — Нету у нас платьев для отроковиц.
— Знаю, что нет. Дай, что есть. Для отрока одежду дай. Только пусть быстро переодевается. Дальше Эржебетт поедет с нами.
Фёдор, недовольно ворча под нос, ушёл потрошить дорожные сумки.
К Всеволоду подступил Конрад.
Вопрос германца не был неожиданным:
— Хочешь взять девчонку с собой?
— А ты предлагаешь бросить её здесь? — Всеволод посмотрел в глаза немцу.
— Ну-у… — рыцарь замялся. — Мы могли бы отдать её…
— Кому? Ты ещё не заметил, тевтон — ни в городе, ни в его окрестностях нет ни одного человека? И беженских обозов мы давненько уже не встречали.
— Всё равно! — насупился сакс. — В орденском братстве ей не место.
— А среди упырей?
— Она каким-то образом уцелела в Германштадте, значит, и впредь проживёт здесь без нас.
— Сколько, сакс? — Всеволод чуть подступил к рыцарю.
— Что — сколько? — не сразу понял Конрад.
— Сколько ещё она здесь проживёт? День? Два? Одну ночь? Две? И что ты называешь жизнью? С вечера и до рассвета сходить с ума от ужаса, запершись в порубе. И даже днём шарахаться от каждого шороха в безлюдном городе, ожидая возвращения волкодлака или налёта лихих татей. Ты только взгляни на неё, Конрад. Посмотри, во что превратил Эржебетт страх? И ответь, рыцарь, только честно ответь — хотел бы ты сам оказаться на месте этой девчонки? Один, среди тварей тёмного обиталища?
— Магистр… Мастер Бернгард… он всё равно не пустит женщину в замок, — сухо сказал Конрад.
— Она не женщина. Она почти ребёнок.
— Магистр не позволит…
— Это уже не твоя забота. Давай так, сакс. Ты — посол. Ты звал нас на помощь. И мы пришли. А с кем мы пришли и кого привели с собой — то наше дело. Об Эржебетт с твоим магистром говорить буду я. И я не думаю, что благородный рыцарь, носящий на плече крест, отдаст беспомощную деву на растерзание нечисти.
Немец криво усмехнулся:
— Половецкая колдунья тоже казалась тебе беспомощной, а вспомни, кем была старуха на самом деле.
— Боишься, что Эржебетт — оборотень?
— Боюсь, — честно признался Конрад.
Всеволод вздохнул:
— Серебро в её руках…
— Ничего не доказывает. Принимая облик человека, вервольф утрачивает страх перед серебром. Оно опасно для оборотня лишь в его истинном обличье. Точно так же и обычная сталь не причинит вервольфу вреда ночью, но он погибнет, если попадёт под неё человеком или получеловеком, не успевшим оборотиться до конца.
Всё верно. Со сталью — верно.
Всеволод вспомнил череп волкодлака, который показывал ему на своей заставе Золтан. Того оборотня шекелисы, в самом деле, изрубили простой — не серебрённой — сталью, так и не дав твари полностью перекинуться в зверя. И про серебро тоже, надо полагать, правда. Тут не верить саксу причин нет. Тевтоны много чего должны были узнать о нечисти за время Набега. И врать сейчас Конраду, вроде, не с руки.
— И ещё… — продолжал Конрад. — Судя по всему, Эржебетт, — единственный человек, который остался в Германштадте…
— Тому может быть множество объяснений, — с вызовом заметил Всеволод.
Его замечание пропустили.
— …И ей известно слово против вервольфов. Слово, пришедшее сюда из тёмного мира.