— Не об угорской короне речь идёт, — старец Олекса тоже свёл брови. — И не о Галицком княжестве. А о спасении всего людского обиталища.
Всеволод опомнился. Да, в самом деле… Вовремя его одёрнули. Спросил:
— Много ли народу проживает сейчас в Залесье?
— Людей там уже почти не осталось, — горько усмехнулся воевода. — Зато полно нечисти. И Чёрный Князь стоит у границы миров — об этом, главное, не забывай. Всё остальное тебе поведают в дороге.
Старец встал. Дал понять, что разговор окончен.
Всеволод поднялся тоже:
— Кто? Кто поведает, воевода?
— Спутники твои. И проводники.
Олекса повернулся к двери и зычно кликнул:
— Входите, гости!
Дверь со скрипом отворилась. Сеней в избе травника не было, и с улицы в густой полумрак хлынул свет. Так хлынул — аж зажмуриться с отвычки захотелось. Солнце стояло в зените. На небе — ни облачка. И не верилось сейчас в существование тёмного обиталище, над которым светило не поднимается вовсе.
В избу вошли двое. Знакомые уже незнакомцы. Те самые чужаки, что наблюдали за боем под дубом. Дверь осталась открытой.
Всеволод проморгался, пригляделся. Рассмотрел гостей из закатного Залесья получше.
Сначала — того, что слева. Он был худ, высок и строен, как жердина. Спину иноземец держит прямо, голову — высоко. Такая осанка не каждому дадена. Такую осанку с раннего отрочества вырабатывать надобно.
И взгляд тоже… Сверху смотрит незнакомец. Спокойно, надменно, уверенно. Благородных господских кровей, видать, гостинёк-то. Приказывать привык, а не подчиняться. Но не спесив при этом. Во всяком случае, хорошо обучен прятать свои истинные чувства под холодной бесстрастной маской. Умён и выдержан, и норов не покажет, коли нужно для дела. До поры, до определённых пределов не покажет.
Лицо… Худое лицо. Большой нос. Губы — сжаты и чуть-чуть скривлены в не очень приятной улыбке. Щёки — впалые, даже сквозь курчавую бороду видно, как проступают скулы. После длительного поста, тяжкой болезни или долгой дороги такие щёки бывают. Кожа — бледнее обычного. Но впечатление немощного, измождённого и бессильного иноземец не производит. Скорее — наоборот. И в избу, вон, вошёл в боевом наряде.
На голове — толстая плотная шапочка с тугой набивкой и смотанным по челу венчиком. Подшлемник, судя по всему. Поверх невзрачного дорожного плаща лежит сброшенный на спину и плечи кольчужный капюшон. Вблизи хорошо видно: стальные кольца намертво спаянны друг с другом и сплетенны с серебром.
Спереди плащ распахнут, так что взору открыты отделанные серебром же пластины нагрудника и длинная кольчужная рубаха с рукавами. И тоже вся — от ворота до подола — поблёскивает белым металлом.
Интересно. Очень…
Сапоги — дорогие, крепкие. Серебрёными поножами прикрытые. Со шпорами на пяте. На шпорах — шипастые колёсики. Золото, но опять-таки с серебряной отделкой. Но золото… А золотые шпоры о многом говорят. Знатный витязь, небось, из закатных стран пожаловал.
Из-под полы плаща торчат ножны. Клинок в ножнах упрятан длинный и тяжёлый. Таким особенно хорошо с коня рубить.
Лет тридцати этому, с длинным мечом и золотыми шпорами, будет. Или около того.
Всеволод перевёл взгляд вправо. На другого иноземца. Да, тут уж всем иноземцам иноземец. Смуглокожий, черноволосый, черноусый, черноокий…
Сарацин? Из тех, что проживают за Царьградом? Всеволод никогда прежде сарацинов не видел. Но описывают их именно так: чёрные, тёмные…
Пониже первого ростом будет, не столь статен и гордость свою держит при себе. Из простолюдинов, видать, да вот только не шибко прост. Тоже худ. И жилист. Такие — опасные противники в поединках. Вроде, посмотришь: ну какой из него боец? А до драки дойдёт — силищи на троих хватит. Не заломаешь такого, не одолеешь без натуги.
Возраст на глаз — не угадать. Может старше, а может младше златошпорого.
Глаза — с прищуром. С хитрицой такой смекалистой и настороженной. Ну, точно — себе на уме парень. Одет, в отличие от своего благородного спутника, не по военному, но пёстро и броско. Словно желает ярким нарядом отвлечь внимание от лица. Короткая рубашка и короткий жупан с путанной шнуровкой. Узкие суконные штаны. Высокие сапоги с простыми шпорами.
Ещё — широкий красный кушак. На поясе слева — не очень длинный, но широкий клинок, с рукоятью, годной для одноручного и двуручного боя. И конного и пешего. Справа висит изогнутый кинжал.
На голове — войлочная шапка с широкими полями. На плечи накинут — и без надобности совершенно, по мнению Всеволода, для красы больше — белый плащик с широким воротником и рукавами увязанными за спиной.
Нет, если по одежде судить — так, уж скорее, это лях какой, нежели сарацин.
— Знакомьтесь, — обратился Олекса к гонцам. Сказал, как приказал. Мягко, вроде, но настойчиво. — Всеволода вы уже знаете. Он вас — нет.
— Конрад, — представился первый — златошпорый. — Конрад фон Рихтен.
Голос был сух и невыразителен, как и весь облик его обладателя. Но знакомый… до боли знакомый немецкий акцент говорил больше, чем скупые слова.
— Саксонский витязь, — добавил от себя Олекса. — Доблестный брат-рыцарь германского ордена…
— Орден?! — вскинулся Всеволод, не дослушав. Вот тут-то его накрыло по-настоящему. — Он что же, ливонец?! Тевтон?! Немец из тех, кто наши северные земли терзают? Да я ж сам с новгородчины… Из деревни, которую сожгли эти… эти…
«Псами» назвать крестоносцев Всеволод не успел.
— Я знаю, — резко оборвал его воевода. — Только не «эти». Конрад к нам прибыл не из Пруссии. И не из Ливонии. Из угорской стороны.
— Но орден!
— Прекрати! — потребовал Олекса. — Уймись, Всеволод! Сейчас же!
Прекратить?! Уняться?! Да как же так? Ох, не просто это будет — прекратить и уняться. Хоть и немало времечка утекло с тех пор, как молодой охотник, вернувшись с зимнего промысла, нашёл на месте родного селения пепелище и обгорелые трупы, но и сейчас как наяву стоит перед глазами та жуткая картина. И безуспешная, бессмысленная погоня. И белые плащи с чёрными крестами, и чёрные одежды кнехтов на белой замёрзшей реке. И спешно, верхами — пешком никак не догнать — уходящий в закатную сторону орденский отряд.
— И что же? — задыхался от гнева Всеволод. — Мне? Теперь? С ним? К ним?..
— Именно тебе, — отрезал старец-воевода. — Ты жил неподалёку от орденских земель. Ты знаешь немецкую речь.
Ну, жил. На свою беду. Ну, знает. Только Всеволод втайне лелеял мечту, что знание это когда-нибудь поможет ему поквитаться с ненавистными германцами, а тут…
— Там, куда ты поведёшь дружину, это может пригодиться. В сече нужно понимать язык тех, кто сражается с тобой бок о бок, кто прикрывает тебе спину, и кому прикрываешь спину ты.
— Биться бок о бок с тевтонами?! Прикрывать им спину и полагаться на защиту крестоносцев в бою?! — Всеволода трясло от негодования. Он уже готов был забыть, с кем разговаривает. Почти был готов…
— Позвольте мне сказать, мастер Алекс, — с холодной вежливостью и нарочитой почтительностью попросил по-русски саксонский витязь, брат и рыцарь.
— Говори, — согласился Олекса.
Сдержанно-благодарный кивок. Едва-едва заметный, будто через темя и шейные позвонки германца пропущен негибкий клинок.
— Да, Всеволод, ты прав, я, действительно, принадлежу к тевтонскому ордену Святой Марии Иерусалимской. Да, при обстоятельствах, не требующих скрытного передвижения, я ношу белый плащ с чёрным крестом на левом плече, весьма нелюбимый в русских княжествах. Да, формально, наша комтурия входит в орденское братство. Но Великий Магистр имеет над нами не больше власти, чем князь ваших земель над дружиной этой Сторожи.
— И что?
«Пёс»…
Всеволод сверлил немца ненавидящим взглядом. Пепелище и трупы… Страшное, яркое воспоминание… Самое бы время поквитаться. Но — посол. Но — долг гостеприимства. Но — Набег тёмных тварей.
— Мы не принимали участия в войнах с Русью, — спокойно продолжал немецкий рыцарь, — и всё же, признаю, нам не просто было обратиться за помощью к русской Стороже. Однако, ситуация такова, что мы вынуждены искать союзников всюду, где это возможно. Ты видишь, — я прибыл сюда без братьев по ордену. Без оруженосцев. Без кнехтов. С одним лишь проводником. А знаешь почему?
Всеволод ничего не ответил.
— У нас осталось слишком мало людей, чтобы снаряжать полное посольство. И люди нам сейчас нужны для другого.
Всеволод смотрел на него. Смотрел и молчал.
Щека германца чуть дрогнула:
— Ну, а теперь, если желаешь, мы можем скрестить мечи. Только предупреждаю сразу, русич, я прошёл такое же посвящение, что и ты. И я умею держать оружие в руках не хуже, чем ты. Убить себя я не позволю. Убивать тебя — не хочу. Так что мы лишь напрасно потратим время и затупим клинки. А время дорого. Очень дорого.
— Конрад прав, Всеволод, — подвёл черту седовласый воевода. — Обуздай свой гнев и забудь о былых обидах. Сейчас никому из нас не должно быть дел до усобиц этого мира, ибо сюда рвётся воинство мира иного.
Всеволод ещё дышал тяжело, сквозь стиснутые зубы. Но голову склонил. Трудно спорить с многомудрым воеводой. Даже если очень хочется.
Старец перевёл разговор на другое:
— А это — Бранко, — Олекса указал на второго иноземца — пёстро одетого и молчаливого, о котором Всеволод успел позабыть, — Бранко Ковач. Бранко Петри — сын Петера, Петра, по-нашему.
Смуглый жилистый гость в шнурованном жупане и диковинном плаще с завязанными сзади рукавами выступил вперёд. Поклонился, качнув войлочной шляпой. Лицо его при этом оставалось непроницаемым. Только прищуренные глазки смотрели цепко и внимательно.
— Бранко — влах, волох, — продолжал воевода. — Живёт в Залесье. Был толмачом и проводником, водил через горные перевалы Эрдея, валашские равнины, половецкие степи и наши леса купеческие обозы и караваны. Позже нёс службу при магистре закатной Сторожи — тевтонском воеводе. Теперь поведёт твою дружину, Всеволод. Самой короткой дорогой.