– Эй! – позвал Всеволод. И – прижался к стене.
Вовремя! Иначе – затоптали бы, чего доброго.
Упрашивать татар не пришлось. Приглашать второй раз – тоже. По камню застучали некованые копыта мохнатых степняцких лошадей.
Татарские всадники перемахивали через груды мертвой нечисти и один за другим влетали в крепость. Проносились через арку, врывались в огороженное пространство межвратного двора, осаживали коней, сворачивали в сторону, давая дорогу другим.
Те, кто уже стоял под самыми стенами и кто успел въехать на мост, отошли беспрепятственно, а вот рубившихся по ту сторону рва упыри отпускать не желали. Своей законной добычей считали их упыри.
Предводитель татарского отряда въезжать в ворота не спешил. Загнав половину отряда за крепостные стены, сам остался снаружи. И теперь в одиночку оборонял мостик – последнюю надежду оставшихся на той стороне.
Безумец!
Повод – в зубах. Изогнутая сабля в правой руке. Короткое легкое копьецо с крюком и бунчуком – в левой. Сабля рубит тех, кто суется близко, – только черные брызги летят. И бледнокожие руки-головы. Копье, выписывая хитрые круги и восьмерки, достает тех, кто подале.
Левой татарин колол все же не так ловко, как действовал правой. Не обоерукий, конечно, но, видать, неплохо обучен всякому бою. И двуручному, да с седла – тоже.
Сбитые упыри слетали с моста. Татарский конь хрипел и бил копытом о деревянный настил. А из-под настила, из воды к одинокому всаднику тянулись и тянулись когтистые руки-змеи.
Всадник рубил и колол. И что-то громко кричал гортанным голосом.
Своих зовет...
Увязшие среди нечисти татары медленно, с трудом и кровью, теряя людей и коней, пробивались, проталкивались, пропихивались к мосту. Немного, совсем немного оставалось...
– Федор! Илья! Лука! Подсобите! – крикнул Всеволод.
Дюжина всадников – надо же! все, что осталось от трех десятков! – вывалила за ворота.
Оттуда – сразу – на мост...
С двух сторон объехали шлемохвостого. Сшибли в воду трех или четырех тварей.
...И – за мост.
Дружно ударили по упырям.
Сам Всеволод тоже выбежал за стены. Надо же кому-то оборонять приоткрытый проход. Срубил на ходу одного упыря, выползающего изо рва. Достал второго. Мельком глянул на ворота. Ужаснулся. Ибо снаружи выглядели они...
Господи, оборони и помилуй!
Ворота были иссечены, искромсаны, изгрызены почти насквозь. Висели на расшатанных гвоздиках толстые медные полосы – сорванные, смятые, искореженные, скрученные в стружку, а крепкий мореный дуб во многих местах расщеплен, будто податливая лучина.
Да что там ворота: следы когтей и зубов отчетливо отпечатались даже на камне. Исцарапанные плиты, раскарябанные швы, зияющие щели.
А вон – здоровенная глыба, целиком вывороченная, выковырнутая из кладки.
Упыриные клыки и копи оказались эффективнее любого тарана. Дай этим тварям времени побольше – так они и ворота прогрызут, и стены развалят голыми руками... По камешкам любую крепость разнесут!
Ладно, не к месту сейчас такие мысли.
Всеволод отмахивался мечами от лезущих из воды упырей. Рядом вертел коня волчком и разил нечисть с седла отчаянный степняк. Саблей – в одной руке. Копьем – в другой. Вблизи Всеволод заметил: серебряной отделкой поблескивали не только изогнутый клинок, копейный наконечник и крюк. Плоские серебряные кольца охватывали также крепкое древко татарского копья. А меж колец – частые шляпки серебрёных гвоздиков. И толстая серебряная проволока, выпирающая из неглубоких бороздок на дереве. Перехватить и переломить такое ратовище темным тварям будет непросто.
А по мосту уже дробно и часто стучали копыта. Татары, пробившиеся к проходу, русичи, проложившие дорогу татарам, – все теперь отступали вперемешку.
Быстро отступали.
Воющий и рычащий вал пер сзади.
Со стен в преследователей полетели стрелы и легкие сулицы. Со стен, как могли, прикрывали отход.
Глава 44
Закрыть погрызенные створки внешних ворот все же не удалось. Не смогли. Не успели. Нечисть навалилась мощной живой волной. Сразу несколько упырей – через головы друг друга – втиснулись в приоткрытую щель вслед за отступавшими людьми. И руки... руки... целый пучок тянущихся снаружи длинных гибких бледных рук.
Последними отходили Всеволод и татарский воевода.
Когтистые руки они отсекли, изрубили и упырей, влезших в ворота. Но тела и кровоточащие обрубки упали меж створок, мешая запереть арку. А новые твари уже карабкались по телам павших.
И тут уж не до ворот.
– Прочь! – приказал Всеволод кинувшимся на помощь дружинникам. – Уходить! Всем из арки! Назад! За решетку!
Уходили, бежали. И – опять – упыри по пятам.
И вновь последними – Всеволод и татарин с лисьим хвостом на шеломе. Наперегонки – пеший с конным.
Одна тварь вцепилась в мохнатого татарского конька и волочилась за жеребцом. Конь ржал, как кричал. Обезумевший конь влетел под решетку первым.
– Опускай! – крикнул Всеволод, тоже пробегая под нависшими железными кольями. – Опускай решетку! Броса-а-ай!
Опустили. Бросили.
Это проще. Это легче. Это быстрее, чем поднимать. Всего-то и потребно, что выбить запорный клин. И – закрутились-завертелись вороты. Загремела цепь. Обрушилась вниз многопудовая тяжесть.
Наконечники подъемной решетки придавили, пригвоздили к земле сразу трех тварей. Но не было в толстых железных прутьях ни капли серебра, и потому проткнутые насквозь кровопийцы даже не думали издыхать. Упыри дергались, визжали – не от боли, наверное, от бессилия больше, тянули к людям руки. Впрочем, это продолжалось недолго. Мечи и сабли, в которых серебра уж хватало с избытком, быстро обрубили и руки, и головы.
Упыря, втащенного на межвратный двор конем татарского воеводы, располовинил Конрад. Ловко рубанул по хребтине – и готово.
Сверху – из бойниц на низком арочном своде полетели стрелы, ударили копья. Не помогло... Не остановило... Разъяренные упыри ломились в арку.
С грохотом повалилась одна воротная створка, сорванная чудовищным напором. Затрещала под когтями и клыками темных тварей вторая. И – тоже поддалась, посыпалась изгрызенными досками.
Пространство между разбитыми внешними воротами и опущенной решеткой мгновенно заполнилось, да так, что яблоку пасть некуда. Упыри стояли один подле другого, плотной стеной стояли, и задние лезли на головы передним.
Судя по крикам наверху, снова возобновился штурм стен, но большая часть темных тварей все же лезла теперь не к крепостным заборалам, а сюда, в ворота. Нечисть видела здесь пищу, нечисть чуяла здесь кровь, нечисть знала, что здесь может дотянуться до добычи. И именно здесь, у подъемной решетки внешних ворот творилось сейчас самое страшное. Жуткое самое...
Дрогнули под натиском упырей кованые прутья. И последняя преграда не казалась укрывшимся за ней людям надежной и несокрушимой. Оскаленные, брызжущие слюной и извергающие зловоние пасти вжимались в железо. Сквозь прутья тянулись гибкие длинные руки. Узловатые когтистые пальцы порой отдергивались от серебрёных щитов и броней, но уж зато если цепляли... Если цепляли – то выдергивали и щит, и кусок доспеха, и клок мяса. С кровью.
Втягивали добычу, терзали мясо, слизывали кровь, стараясь не обронить ни капли. А то и нерасторопного ратника выдергивали из рядов защитников. И, выдернув, впечатывали в решетку так, что от человека того оставалось мало что человеческого. В считанные мгновения упыри загрызали и испивали бедолагу прямо через прутья.
Впрочем, такое случалось редко. Раз. Два. Или три.
Русские дружинники, шекелисы Золтана и спешившиеся (кони теперь – только помеха) татары яростно отбивались. С той стороны решетки. Стиснув зубы, дружно, ладно работали клинками с серебряной насечкой. Прямые обоюдоострые мечи и кривые сабли так и мелькали всполохами молний. Свистели, гудели в воздухе, звенели о решетку, обрубали когтистые пятерни. И то длинное, гибкое, что за пятернями. И то, что еще дальше... По самые упыриные плечи обрубали.
Десятки отсеченных, не единожды разрубленных конечностей бились на камнях, извивались, дергались, царапали, хватали за ноги. Без толку, без смысла хватались, но мешали двигаться, мешали даже стоять.
Упыри теряли руки... но не отступали, не отходили. Не хотели. Не могли, подпертые, прижатые к решетке сзади.
Черные и красные лужи стояли всюду. И запах стоял... Жуткая смесь человеческой и упыриной крови. Под ногами хлюпало. И сверху, где тоже шел бой, капало. Часто. Много.
В несмолкающих воплях, вое, захлебывающемся лае Рамука и смачных ударах клинков о плоть вдруг послышался новый звук. Душераздирающий скрежет. Темные твари начинали остервенело грызть решетку. Толстые прутья, не укрепленные серебром, поддавались, крошились, сыпались...
Защитники били, рубили. Мечами. Саблями. По мордам, по прутьям.
Упыри выли, бесновались, гибли.
И грызли.
Но это долго. Даже для упыриных клыков – долго.
И снова... Мечами. Саблями. По мордам, по прутьям. И опять...
А твари хотели быстро.
И твари сделали быстро. Несколько упырей подхватили опущенную решетку снизу.
И опущенную решетку...
Всеволод замер на миг. Ну и силища! Этакую-то тяжесть!
...При-под-ня-ли!
Из земли, пропитанной кровью, – черной, маслянистой, холодной и алой, текучей, теплой – с чавканьем вышли, показавшись меж каменных плит, заостренные колья. На этих пиках, что были обращены книзу, поднимались, провисая в воздухе, тела трех обезглавленных упырей, нанизанные на железо.
Нижний край решетки возносился все выше. Безголовые обрубки висли все ниже. Под решетку уже заглядывали, тянулись, лезли. Еще немного и...
– Урус! Прикрой меня! – бросил Всеволоду татарский вожак. Снова – по-русски крикнул.
Не дожидаясь ответного слова, кочевник махнул саблей, отсекая бледные руки, расчищая дорогу – раз, другой и после, бросив клинок в ножны, схватил копье с крюком.