Ринулся к решетке...
Ох, и шустрый же этот степняк!
Чья-то пятерня сгребла и сорвала, срезала когтями с шлема лисий хвост. Еще одна упыриная рука скрежетнула по серебрёному татарскому панцирю, разодрала толстую кожу доспеха, но отдернулась, обломав коготь о белые бляшки чистого серебра.
Татарин же плюхнулся на колено, расплескав зловонную черную жижу, подался вперед, взмахнул над самой землей копьецом с крюком...
Всеволод понял, поспешил следом. Прикрыл, как просили. Как смог прикрыл. Как могут прикрыть две руки и два меча от пары десятков длинных гибких лап с растопыренными кинжалами на концах.
Клинки – будто веер. Срубленные когти и бледные руки падают, будто ветром сдутые. Брызжущие холодной смрадной смолью культи втягиваются обратно за исцарапанные погрызенные прутья. Всеволод добавляет – колет меж прутьев. С двух рук колет. Оточенной сталью с серебром. Покуда достает – колет.
А степняк, от головы до пят уже перемазанный черным, с плеча, с маху бьет за решетку. Под решетку. Секущим нижним ударом.
Блеснул прихотливым серебряным узором заточенный крюк на конце копья. И будто косой прошлись по ногам нечисти. Ай да татарин! Подсек, свалил... Зараз – с полдюжины.
Визг, рык...
На той стороне с короткого крепкого ратовища сдернули бунчук. А кочевник уже полоснул копьем-косой сызнова.
И – опять – по низу.
И еще раз. И снова.
Степняк достал. Всех, кто удерживал решетку на весу.
Решетка рухнула. Придавила, припечатала руки, что не успели втянуться обратно и до которых не дотянулись еще мечи Всеволода.
Переломила серебрёное татарское копье.
Наконечник с крюком-серпом остался снаружи. Но Всеволод взял за него немалую плату. Клинки воеводы в два маха срубили прижатые решеткой извивающиеся, судорожно хватающие воздух конечности. Все. До единой.
Тагарин тем временем ловко откатился в сторону, вскочил на ноги. Схватил саблю, готовый к продолжению боя.
Правильно. Бой-то продолжался. Новая волна упырей напирала на упавших, возившихся под решетчатой преградой, визжащих и воющих собратьев. Раненых и покалеченных безжалостно топтали, давили... Нечисть, занявшая их место, тянулась к решетке. И за решетку.
Опять ведь поднимут! Отворят! Нет, допустить того нельзя! Нельзя вообще подпускать тварей так близко. И раз уж не дано людям длинных рук и раз не хватает длины клинка, чтоб оттеснить кровопийц, помогут...
– Копья сюда! – скомандовал Всеволод. – Копейщики, вперед! Остальные – с дороги!
Предводитель кочевников понял его замысел сразу – степняк тоже выкрикнул краткую команду на своем гортанном наречии.
Русские и татарские копья ударили единой колючей стеной.
Через решетку прямо и ударили. Осиновые древка – у дружинников Всеволода. Обитые серебряными гвоздиками, оплетенные серебряной проволокой, охваченные серебряными кольцами ратовища степняков.
И на каждом – острое посеребрённое жало.
Наконечники, вынырнувшие из-за прутьев, сразили первый ряд упырей.
Потом – второй.
Потом...
Потом кровопийцы, что перли сзади, сами насаживали на копейные острия передних. Насаживали, чтобы мгновение спустя напороться самим. На сталь с серебром, выходящую из чужих спин.
И не было уже у темных тварей ни малейшей возможности спастись в давке, что царила под низкой тесной аркой. Копья тонули в сплошном воющем месиве бледных податливых тел. Копья могли входить еще глубже, дальше, нанизывая новые и новые жертвы. Но...
Сухой треск. Под тяжестью бьющихся на древке упырей сломалось одно копье.
Отчаянная брань... Выпало, выскользнуло, нырнуло за решетку у кого-то из рук другое.
Предсмертный крик – громкий, пронзительный. Это подошедшего слишком близко татарского воина поймала, подцепила когтистая лапа издыхающей твари.
– Хватит! – заорал Всеволод. – Назад! Копейщики, на-зад!
Рядом дико кричал, размахивая саблей, татарин с обрывком лисьего хвоста на шеломе.
Воины отошли, сбрасывая, стряхивая с копий корчащихся тварей. Словно комья грязи – ожившие, многорукие и многоногие.
Перевели дух.
Но передышка была недолгой.
Павшие твари вновь исчезли под новой волной штурмующих. Затаптываемые, раздавливаемые.
– Еще раз! – приказал Всеволод. – Навались!
Махнул рукой на решетку – чтоб татары поняли тоже.
Поняли.
Копейщики ударили снова. Ладно, дружно.
И снова сталь с серебром, выкованная людьми, беспрепятственно входила в незащищенную плоть нелюдей. И снова прущая напролом нечисть сама напарывалась на копья.
И черные потоки разливались под решеткой.
Кто-то из упырей с отчаянным рыком пытался ударом когтистой руки-лапы переломить осиновое или посеребренное древко, прежде чем то вгонит в бледную грудь порцию гибельного белого металла. Кому-то это удавалось.
Кто-то старался увернуться от смертоносных жал, протиснуться между и напасть сам. Кому-то удавалось и это.
Везло, правда, единицам. Но уж если везло, падали копейщики. И в бой вступали мечники. Клинки рубили взломавшие строй когти, пальцы, руки...
– На-зад! – едва не надорвался от крика Всеволод.
Они отошли опять, оставив по ту сторону решетки груду слабо копошащихся белесых тел нелюди. И по эту – еще с полдесятка растерзанных человеческих тел. И хлюпающую черную жижу. С редкими красными пятнами.
А потом – сызнова.
Вперед.
И назад.
Теряя копья. Теряя людей.
Но и гора избитой, изрезанной, истыканной нечисти росла за решеткой. Быстро росла. Так быстро, что обращать копья уже приходилось не параллельно земле, а вверх. И выше, выше... Ибо все выше и выше становился завал.
Сверху, из-за решетки, текло и лилось. Целые ручьи, реки... В лицо прямо. И сами копейщики, и их копья уже целиком измазаны в липком, темном, маслянистом. И древка скользят в руках как живые гады.
Зато теперь решетку не поднять. Теперь снаружи до решетки вообще не добраться. Теперь с той стороны она завалена телами под самый арочный свод. Воротная арка забита, замурована, закупорена. Плотно, надежно. Мертвые и издыхающие кровопийцы оказались преградой для живых, все еще напирающих сзади.
Глава 45
Поздно, слишком поздно упыри смирились с тем, что через ворота им не прорваться. А на полноценный штурм стен сил у нечисти не оставалось.
И все-таки они лезли. Снова. Наверх, на стены. Начисто утратив инстинкт самосохранения. Не внимая голосу разума. Хотя был ли он у них вообще – разум – у этих кошмарных тварей темного обиталища?
Вряд ли. Был бы – не полезли.
Потому что ряды защитников крепости пополнились татарскими всадниками. Потому что перебиты уже под внутренними городскими вратами все до единой твари, что наседали с тыла – из тесных улиц Сибиу. Потому что упыри, атакующие из-за рва, больше не кажутся бесчисленной и несметной армией.
Да, видимо, в атаку нечисть вел не разум, а жажда, что сильнее страха смерти. Недоступная пониманию человеку жажда, утолить которую способна лишь человеческая кровь. Пожалуй, единственное, что могло бы сейчас остановить и обратить упырей в бегство, – солнце, встающее над горизонтом. Но до рассвета еще далеко и...
И страшен враг, не ведающий страха!
Яростный бой вспыхнул с новой силой. А закончился лишь со смертью последнего упыря. Срубленного и сброшенного со стены.
– Победили? А? – Десятник Федор стирал с окладистой бороды темные потеки, изумленно смотрел вниз и, судя по вопросительной интонации, сам себе не верил. – Ведь победили? Отбили воинство нечестивое?
Именно Федору довелось нанести последний удар в этой битве.
– Похоже, – осторожно проронил Всеволод, – победили.
– Я бы не был столь самонадеян, урус, – прозвучал за спиной низкий хриплый голос.
Всеволод обернулся. Сзади стоял предводитель татарского отряда. Сабля – в ножнах. Вместо добротного панциря с серебрёными пластинами – ошметки. Шелом оцарапан. Лисий хвост – сорван.
– Что так? – нахмурился Всеволод. – Чего опасаешься? Твари-то вон, все перебиты.
– Не все. Всех их за одну ночь не перебьешь...
Кочевник говорил по-русски сносно. Видать, из Батыева воинства. Таких нынче много, что на Руси побывали и языком овладели. Ибо часто татары с русичами соприкасаются, близко общаются. Еще чаще и ближе, пожалуй, чем прежде – половцы. И вот притираются постепенно друг к другу Русь и Степь – где войной, где миром, – и во что сие выльется, пока никому не ведомо.
– А что касается этих...
Татарский воевода брезгливо пнул носком сапога срубленную пятерню упыря.
– Мы лишь малую толику одолели, а сюда сейчас направляется другая... – татарин запнулся... – как вы на Руси говорите, орда другая. И она поболее этой будет.
– Откуда знаешь? – прищурившись спросил Всеволод
– Да уж знаю. Сами скачем от тех проклятых мангусов.
– От кого – от кого? – не понял Всеволод.
– Мангусы... Духи тьмы, живущие за пределами мира. Ненасытные кровопийцы, произошедшие от черной жабы, что вышла из ядовитой пены нездешнего желтого моря...
– Кровопийцы, значит? – Всеволод вычленил из пространного, не очень понятного ответа главное. – Упыри...
– Ночные демоны, – кивнул степняк. – Охотники за кровью. Мангусы...
Еще раз пнул отрубленную длань с когтями-ножами.
Что ж, пусть будут мангусы. Ничем не хуже упырей, нахтцереров и стригоев. Не хуже и не лучше. Просто каждый народ дает свои имена пришельцам из темного обиталища.
– И эти демоны гонятся за вами?
– Гонятся.
– Давно?
– Мы наткнулись на них сразу после заката, – ответил татарин. – Слишком долго искали место для ночевки. Замешкались. Не успели поставить курень[29]. Не огородили вовремя стан кострами, не оплели арканами.
– Арканами? – удивился Всеволод. – Как это? Зачем?
– Пойдем со мной – увидишь и поймешь.
По сбитой из жердей, скользкой от упыриной крови приставной лестнице они спустились на межвратный двор. Татарин подошел к ближайшему низкорослому степному коньку, взял конец намотанной на седельную луку веревки. Протянул Всеволоду.