Столь своенравной, дерзкой деве
Высокомерья не простит
И непременно отомстит.
Смеясь над гордостью былою,
Пронзил он деве грудь стрелою;
Она дрожит, она бледна,
Любить она принуждена.
Нет на земле недуга злее.
Стал Александр ей всех милее,
Но как взглянуть ей на него?
Говена, брата своего,
Золотокудрая стыдится.
Гневить Амура не годится!
Амур безжалостно казнит.
Она глаза свои винит
В том, что теперь она сгорает.
(Амур заносчивых карает!)
В слезах глаза свои виня,
Скорбит она: «Предать меня
Вы, вероломные, решили.
Передо мной вы согрешили.
То, что я вижу, мне во вред.
Во вред мне зренье? Это бред!
К моей погибели пристрастны,
Глаза мне разве не подвластны?
Да если я моим глазам
Хоть на мгновенье волю дам,
Сама-то я чего же стою?
Амур овладевает мною,
Привык он слабых побеждать.
Не видеть — значит не страдать.
Ах, если бы я не глядела,
Своим бы сердцем я владела.
Не вопрошать же мне самой,
В кого влюблен любимый мой.
Любимый? Пусть я не любима,
Но если мною только зрима
Пленительная красота,
Люблю я? Вот уж клевета!
Такое утвержденье ложно,
Когда тремя словами можно
Подобный вымысел разбить:
Нельзя глазами полюбить!
Глаза-то в чем же провинились?
Лишь в том, что сердцу подчинились.
Повиновенье — не вина.
Винить безвинных я должна?
Конечно, нет! Я засмотрелась
И ненароком загорелась
В угоду сердцу моему.
Никак я сердца не пойму.
Его судить мне надо строже.
Ему меня пытать негоже.
Меня пытать? А я сама?
Я, кажется, схожу с ума!
Как будто нет мне больше воли,
Как будто хочется мне боли!
Мне хочется? Да я в бреду!
Такую одолеть беду!
Нет без Амура мне подмоги.
Других сбивает он с дороги,
А мне укажет верный путь?
Мне, наконец, к нему примкнуть?
Мне, пострадав от вероломства,
Искать подобного знакомства?
Нет, это вовсе не по мне!»
Сама с собой наедине
С душой своей вступает в споры
И с ней ведет переговоры,
И ненавидя, и любя;
Она, как будто вне себя,
Себе самой противоречит;
Амуру, бедная, перечит,
Не ведая, что в свой черед
Над Александром верх берет
Завоеватель непреклонный.
В нее, влюбленную, влюбленный,
Царевич не подозревал,
Что вместе с нею тосковал.
Любовь такая превосходна,
Когда в признаниях свободна;
Безмолвием облечена
Страдать любовь обречена.
И королева замечает:
Обоих что-то удручает.
Он бледен, и она бледна;
И в нем и в ней болезнь видна,
И королева в этой хвори
Винить предпочитает море[135],
Хотя надежда не слабей
Среди обманчивых зыбей.
Амура море не порочит,
Лишь соглядатаев морочит,
Амур влюбленных заморит,
А в море марево царит,
Так что не видно супостата,
Как будто море виновато.
Невиноватого корят.
При этом оправдаться рад
Тот, кто действительно виновен.
Запятнан тот, кто безгреховен,
А кто греховен, тот лукав,
И виноватый словно прав.
Пусть море синее бурливо,
Винить его несправедливо.
Золотокудрая бледна
Лишь потому, что влюблена.
Когда корабль достиг причала,
Бретань властителя встречала.
Достойный всяческих похвал,
Народ бретонский ликовал.
Понятен мне восторг подобный,
Но, посвятить рассказ подробный
Предпочитая королю,
Вниманья больше уделю
Теперь не королю Артуру,
А тем, кто бой дает Амуру.
Любовью Александр томим.
Недугом одержим таким,
Безмолвно боль превозмогая,
Судьбы своей не постигая,
Вздыхает он, тоскует он,
Красавицы со всех сторон,
Благовоспитанны, спокойны,
Своей монархини достойны.
Одна из них всему виной.
Себе на горе с ней одной
Царевич говорить не смеет,
При ней, застенчивый, немеет.
Молчит она сама при нем.
Обоих жжет любовь огнем,
Открыться только невозможно.
Блаженству противоположно
Горенье, скрытое в груди,
Когда велит любовь: «Гляди!»
Хотя глядеть не подобает,
И беззащитный погибает:
Взглянуть желая, не глядит,
А поглядев, себе вредит,
Как будто мучает подмога.
Не уберечься от ожога
Вблизи подобного огня,
Который жжет, к себе маня.
Сама себя любовь питает
И неуклонно возрастает.
На убыль не пойдет она.
Пускай стыдом затаена,
В безмолвии любовь окрепла.
Огонь, покрытый слоем пепла,
Отнюдь не склонный потухать,
Напротив, рад заполыхать.
Тоску влюбленные скрывали,
Без всяких жалоб тосковали.
Когда придворные вокруг,
Таила тягостный недуг
Невозмутимость напускная.
Тем тяжелее скорбь ночная.
Судьба влюбленных такова.
Я вам поведаю сперва,
Как Александр в ночи томится
И как Амур над ним глумится,
Внушив отчаянье и гнев,
Украдкой сердцем завладев,
Которое всего дороже,
Так что покоя нет на ложе.
Царевич, глядя в темноту
И вспоминая красоту,
Скорбит среди уединенья!
«Я полоумный? Нет сомненья!
Безумец я? Безумец, да!
Я сам себе хочу вреда.
Вслух объясниться не умею,
Заговорить — и то не смею.
Я, затаив болезнь мою,
Себя безумцем признаю.
Незнанье собственных желаний —
Причина бедствий и страданий.
Как можно боль свою скрывать
И на подмогу громко звать?
Безумец чахнет и слабеет,
Подмоги попросить робеет,
Хоть помощь есть наверняка.
А как назвать мне чудака,
Который лучшего взыскует
И скорбь находит и тоскует?
Кто даст ему благой совет,
Когда надежды нет как нет?
Вот в чем скорбей моих причина,
И тут бессильна медицина.
Когда укоренится хворь,
Не помогают, спорь не спорь,
Бальзамы, корни, зелья, травы
От этой пагубной отравы;
И безнадежно мы молчим,
Когда недут неизлечим.
Неизлечим? Неправда это!
Да попросить бы мне совета,
Пойти бы вовремя к врачу,
Чьим наставлениям хочу
Довериться душою всею.
Хочу и все-таки не смею!
А кто не смеет уповать,
Тому в беде не сдобровать.
Не диво, если я страдаю,
Когда в отчаяньи гадаю,
Каким я горем омрачен.
Не знаю, чем я удручен.
Не знаю? Нет, я знаю, знаю,
Амура в муках обвиняю.
Амура? Что за ерунда!
Он милостивым слыл всегда,
Мол, все в Амуре благотворно.
К другим он милостив, бесспорно.
А мне преподал злой урок;
Амур, по-моему, жесток,
Амур не милует, карает!
Безумец тот, кто с ним играет.
Я незадачливый игрок.
Игра мне, грешному, не в прок,
В нее втянулся я невольно,
И вот Амур мне сделал больно.
Что если бросить мне игру?
Я исцелюсь, а не умру,
Но как добиться исцеленья?
Амур мне делал наставленья,
Он должен был меня карать.
И мне Амура презирать?
Клянут бездумные науку.
Претерпевать согласен муку
Я в чаяньи грядущих благ.
Амур — наставник мой, не враг!
Не враг? Но бьет он смертцым боем,
Пытает хладом, жжет он зноем.
И мне пожаловаться грех?
Нет! Враг подобный злее всех.
Меня, свирепый, истязает,
Он сердце мне стрелой пронзает.
Для человека плоть — броня.
Как супостат попал в меня?
Я вовремя не отвернулся,
Он в плаз попал, не промахнулся,
В глаз? Но тогда бы глаз болел!
И правый глаз, и левый цел,
Тогда как сердце заболело.
Весьма запутанное дело!
Попал стрелок не в бровь, а в глаз,
Но цел мой глаз на этот раз!
Через него проникло жало,
Но только сердце пострадало,
Как будто легче ранить в грудь,
Чем беззащитный глаз кольнуть.
И подтверждают рассужденья:
Свет не наносит поврежденья
Глазам, не ведающим зла.
Глаза для сердца — род стекла.
Стекло как прежде невредимо,
Хоть пропускает все, что зримо:
Стекло зовется фонарем,
Коль за стеклом свечу зажжем.
Свеча в груди — вот сердце наше.
Я фонаря не знаю краше.
Фонарь погаснуть обречен,
Когда со свечкой разлучен.
Но тем светлей фонарь зажженный,
Во тьму ночную погруженный;
И свечка, за стеклом горя,
Не повреждает фонаря.
Окно блистает по-иному,
Открытое лучу дневному.
Пускай стремителен и жгуч,
Окна не разбивает луч;
И не своим, а внешним светом
Живет окно по всем приметам.
Конечный вывод предварю:
Окну, а также фонарю,
Зерцало сердца, глаз подобен,
Воспринимать вполне способен
Он свет в сердечной глубине
И виды разные извне;
Открытый каждому предмету,
Он различает их по цвету;
Распознает он цвет любой:
Зеленый или голубой,
Пурпурный цвет и цвет багряный,
Умеет выявлять изъяны,
Благое к сердцу приближать,
Стремясь дурного избежать.
Мой глаз, по-моему, предатель.
Ему милее неприятель.
Мой глаз впустил мне в сердце луч,
Который слишком был могуч;
Мне сердце мигом изменило,
Себя плененным возомнило,
И предалось оно врагу.
Своим я верить не могу,
Когда приходится мне туго.
Три самых верных в мире друга,
Глаза и сердце на войне
Питают ненависть ко мне.
О боже, боже! Что такое?
Со мной враждуют эти трое,
Убить грозят меня свои,
Со мной ведут они бои.
Передо мною провинились,
С моим врагом объединились.
Когда на стороне врага