Под силу только двадцати;
Предотвратят они потери,
Тогда как десять возле двери
Дадут изменникам урок,
Чтобы коварный граф не мог
С другими в башне запереться.
Успел, должно быть, осмотреться
Во вражьем замке Небунал.
Он толк в искусстве бранном знал.
Остались возле двери десять,
Чтобы врагам не куролесить,
Тогда как двадцать у ворот.
Валит вооруженный сброд,
Все рвутся в бой, покуда целы;
У многих были самострелы,
У многих острые клинки;
Идут, рассудку вопреки,
Вооруженные холопья;
У них мечи, секиры, копья.
Дойти дерзнули до ворот,
Но был закрыт надежно вход.
У входа верная застава.
Ждет нападающих расправа.
Все козни вражьи Небунал
Заранее предугадал,
И не пробилось подкрепленье,
И захлебнулось наступленье,
И нападенье сорвалось.
Прорваться им не удалось,
И было каждому заметно:
Они в проход ломились тщетно,
Напрасно лезли на рожон.
Раздался плач детей и жен,
И, безутешные, в печали
Юнцы и старцы закричали;
Был даже небу слышен крик,
Однако в башню не проник;
И, значит, графу в башне худо,
Не ускользнуть ему оттуда.
Бойцов довольно четырех,
Чтоб не напасть врагам врасплох,
Своих не вызволить обманом
И не пробить стены тараном;
И чтобы в башне бой вести
К неустрашимым десяти
Шестнадцать присоединились.
Все двадцать шесть не поленились.
Там десять яростно дрались
И даже в башню ворвались;
Однако, словно в исступленьи,
Граф оказал сопротивленье.
Решается его судьба.
Стоит он около столба,
Секирой машет, полон гнева,
Разит направо и налево.
Дают изменники отпор,
Жестоко мстят за свой позор,
Смертельные наносят раны;
Хоть люди Александра рьяны,
Но вместо двадцати шести
Должны тринадцать бой вести.
Таким подсчетом огорченный,
Сражением разгоряченный,
Наш Александр схватил бревно
(Чем в битве биться, все равно)
И за своих вступился смело,
Отвагою решая дело
Уже в преддверьи торжества,
Хотя, по-моему, сперва
Им был сражен вояка жалкий,
Который вряд ли стоил палки,
Хотя носил он шлем и щит;
На графа Александр сердит.
Бревном разит он супостата.
Для графа тяжела расплата.
Сраженный пошатнулся вдруг,
Секиру выпустил из рук
И на ногах не удержался.
Изменник больше не сражался.
Тут Александр его схватил
И этим битву прекратил.
Изменники как по приказу
Оружие сложили сразу.
И то сказать: зачем отпор,
Когда захвачен в плен сеньор?
Итак, оружие сложили.
Они позор свой заслужили,
Им кары страшные грозят.
О том, что вражий замок взят,
Не знали в королевском стане.
Лишь поутру на поле брани
Средь мертвых тел, в крови, в пыли
Щиты знакомые нашли
И о своих затосковали.
Скорбели греки, горевали;
В тоске не помнили себя;
О предводителе скорбя,
На щит его в слезах склонились
И в том, что живы, повинились.
Скорбят Корнелий и Нерей,
Желая умереть скорей;
Поражены как будто громом
Скорбят Корней[141] с Акоридрмом;
Им всем сердца тоска теснит;
Рыдает горько Парменид,
Рвет волосы свои, тоскуя,
Страданий в горести взыскуя;
Всем пятерым сеньора жаль,
Одолевает их печаль;
Пять греков не подозревали,
Что понапрасну горевали,
Что мертв совсем не их сеньор,
Что в заблужденье вводит взор
Знакомый щит, который брошен,
Как будто смертью грек подкошен,
Что принимают за своих
Они покойников чужих
И что настигла злая доля
Там только грека Нериоля[142];
Они, по правде говоря,
Других оплакивали зря.
Всех мнимое постигло горе,
Все громко зарыдали вскоре;
Так целый королевский стан
Щитами был введен в обман,
Которого не отличали
От правды в тягостной печали,
И целовали каждый щит,
Как сердце скорбное велит.
Скорбело войско в заблужденьи,
И не нуждалась в подтвержденьи
Распространившаяся весть.
Всех плакавших не перечесть,
Но громче всех рыдали греки,
Оставшись якобы навеки
Без государя своего.
Золотокудрой каково,
Когда скорбят по всей округе
И слышен плач о мертвом друге!
Печали дева предалась
И, пожалев, что родилась,
Внимала воплям и рыданьям,
Сама подавлена страданьем,
Которое должна скрывать,
Как будто стыдно горевать
И скорбь таить при людях нужно;
Спокойна вроде бы наружно,
Немного разве что бледна,
А в сердце боль затаена.
Однако все вопят уныло,
Не до нее скорбящим было;
У каждого была тогда
Своя печаль, своя беда;
У каждого своя утрата.
Кто друга потерял, кто брата.
Телами берег был покрыт,
И люди плакали навзрыд.
Всех обездолила судьбина:
Отец оплакивает сына,
А сын — убитого отца.
Нет причитаниям конца.
Своих оплакивают кровных,
Сановных или несановных,
Двоюродных или родных.
От этих новостей дурных
Струятся слезы, словно реки;
Не знали плачущие греки,
И не предвидели войска,
Что радость общая близка.
Свои своих не известили
О том, что замок захватили;
Не знали, как подать им знак,
Хоть побежден лукавый враг.
Обезоруженных связали,
И те в отчаяньи сказали,
Что предпочли бы умереть;
Им стыдно, мол, на свет смотреть.
Так посрамленные терзались.
Казнить их, впрочем, отказались
До королевского суда,
Поскольку прав король всегда.
Сражен, обезоружен, связан,
Своим приспешникам показан
Изменник в башенном окне.
И убедились те вполне
Посредством собственного взора,
Что видят пленного сеньора.
Изменники удручены.
С высокой крепостной стены,
Не тешась баснями пустыми,
Поклялся богом и святыми
Им Александр, что всех сразит,
Кто королю еще грозит.
«На вас, — он молвил, — я ударю!
Сдавайтесь лучше государю,
К нему ступайте все скорей,
И станет государь добрей.
Все, кроме графа, будут живы —
Мои речения пе лживы
Смягчите сердце короля,
О милосердии моля;
Пред ним склонитесь вы смиренно,
И пощадит вас, непременно,
Король, мой праведный сеньор,
Смягчив суровый приговор.
Иначе жалости не ждите!
Оружие сложив, идите
И возвестите королю,
Что вас к его стопам я шлю,
Что Александр вас посылает,
Который вам добра желает.
Тех, кто победу возвестит,
Король, наверное, простит.
Со мной сражаться вам накладно.
Я всех прикончу беспощадно».
И в сокрушении своем
Склонились перед королем,
О милосердии молили
И победителя хвалили;
И к доброй вести слух склоня,
Король садится на коня;
Придворных он опережает,
И в замок первым он въезжает,
К царевичу благоволя,
Который встретил короля;
Был выдан королю изменник,
Преступный граф, злосчастный пленник
Но прежде чем его судить,
Героя надо наградить.
Все Александра восхваляли
И неумолчно прославляли.
Сменилась радостью тоска,
Возликовали все войска,
А греки верные тем паче.
Но как вознаградить богаче
Того, кто рисковал собой,
Добившись чаши золотой?
Преодолел он все препоны.
Лишь королевы да короны
Король герою не отдаст.
Тот, кто на подвиги горазд,
Заслуживает, несомненно,
Всего, что в мире драгоценно.
Но тот, кто замок с бою взял,
Просить награды не дерзал,
Хотя, блеснув отвагой бранной,
Желал он лишь своей желанной;
Победой восхищая всех,
Он предпочел бы неуспех,
Когда бы мог такой ценою
Соединиться с ней одною;
Хотя в сраженья был он смел,
Ее руки просить не смел,
Как будто воевал впустую,
И даже чашу золотую
Говену сразу же вручил,
Едва награду получил,
Как бы приписывая другу
Свою великую заслугу;
И в скрытности своей тверда,
Золотокудрая горда,
Успеху рыцарскому рада,
А где заслуга, там награда.
Прозреть бы рыцарю на миг!
Когда бы Александр постиг
Какие чувства возбуждал он!
Нет, не напрасно счастья ждал он!
Но в сердце помысел сокрыт,
А сердце вслух не говорит.
Сердца в смятении незримом,
Болят они в раздоре мнимом;
И Александру до сих пор
Милее всех шатров шатер,
Где с государыней девица.
Туда скорее бы явиться,
Но как на горе недосуг:
Героя чествуют вокруг,
А он почетом тяготится,
Спешит с придворными проститься
И королеву посетить,
Которую нельзя не чтить;
Он был весьма любезно встречен:
Его сердечный пыл замечен
Был государыней давно.
Не всем читать в сердцах дано,
И, как всегда, любовь стыдлива,
Но королева прозорлива;
Золотокудрая при ней,
Томленье в двух сердцах видней;
И началось в уединеньи
Спасительное объясненье.
Им королева говорит,
Что в них давно любовь царит,
Что дева рыцарем любима
И в ней любовь неодолима,
Но это вовсе не беда,
И не причина для стыда,
Поскольку этот юный воин
Ее любви вполне достоин,
Наверное, достойней всех,
И полюбить его не грех,
Красавица не возражала,
И королева продолжала:
«Друг Александр, вы сам не свой.
Поверьте мне, любовь порой
Страшнее ненависти лютой: