Хоть с ним дотоле незнакома,
В своих движеньях не вольна,
Принцесса тоже у окна
В тревоге сладостной садится.
Глядит она не наглядится
На молодого смельчака,
Любуется издалека,
Души не чая в благородном,
Чей образ в сердце несвободном;
Однако без обиняков,
Кто этот юноша таков,
Ей стыд спросить не позволяет
И в сердце радость подавляет.
В окно бросает робкий взгляд,
А за окном щиты блестят;
Блистают рыцари щитами,
Отвагой бранной блещут сами.
Принцессе, впрочем, не до них.
Не замечая остальных,
Смотреть старается принцесса
Не на других, а на Клижеса,
Она пленилась им одним,
Очами следует за ним;
Он перед битвой горячится,
Рад перед нею отличиться.
Он думает о ней одной
И потому стремится в бой,
Как торжествующий избранник.
Отважен герцогский племянник.
Он копий много поломал,
Урон для греков был не мал,
Но, в стременах упруго стоя,
Ошеломил Клижес героя,
Опустошил его седло,
Все это в миг произошло.
Был юный рыцарь опозорен.
Судьбе, однако, непокорен,
Своим подавленный стыдом,
Он снова сел в седло с трудом,
Как бы надеясь отыграться.
Не стоило ему стараться.
Копье свое склонил Клижес,
Он взял его наперевес,
И недруг больше не хвалился,
Опять на землю повалился.
Удвоен был его позор.
Юнец утратил свой задор;
Его соратники в смущеньи
Не смеют помышлять о мщеньи.
Им славы не завоевать,
Пожалуй, им не сдобровать.
Им не дает Клижес пощады.
Германцы рады, греки рады.
И растерявшихся врагов
До самых гнали берегов,
Побитых загоняли в воду,
Мол, поищите сами броду.
Захлебываются в воде
И даже тонут кое-где.
Был герцогский племянник с ними,
Гонимый наравне с другими.
Клижес копьем ему грозил,
Мальчишку в омут погрузил.
Юнец бежал, стыдом подавлен,
А победитель был прославлен;
И возвратился во дворец
Наш торжествующий храбрец.
И проходил он после боя
Вблизи девичьего покоя,
Где встречи трудно избежать
(Зачем на это возражать?).
Мгновенно взгляд ответил взгляду.
Так получил Клижес награду.
О нем германцы говорят,
И вопрошают все подряд:
«Кто этот юноша прекрасный?
С ним состязаться — труд напрасный!
Не победить его никак.
Откуда прибыл к нам смельчак?»
Был слышен говор повсеместный:
«Кто этот отрок неизвестный?»
Зажми попробуй людям рот!
И вскоре разузнал народ,
Кто этот юный триумфатор
И как приезжий император
Нарушил собственный обет.
Все это больше, не секрет.
Вняв, наконец, подобным слухам,
Воспрянула принцесса духом.
Амур над ней не подшутил:
Ей человек достойный мил.
Он всех отважней, всех красивей,
Знатнее всех и всех учтивей,
Ни с кем на свете несравним.
И кто равняться может с ним?
Тем более принцессе грустно.
Скрывать приходится искусно
Ей чувства нежные свои.
(Любовь, попробуй, затаи,
Скрываясь перед целым светом!)
А кто поможет ей советом?
Любовь принцессу тяготит,
При этом скрытность ей претит.
Принцесса юная страдает,
Она приметно увядает.
Ей жизнь как будто тяжела.
Красавица невесела.
Забыты прежние забавы,
Как под влиянием отравы.
Принцесса с каждым днем грустней.
Следит с тревогою за ней
Ее кормилица Фессала.
Толк в магии Фессала знала.
Фессалой женщина звалась
И, вероятно, родилась
Она в Фессалии недаром[147].
Весь этот край привержен чарам.
Известно всем давным-давно:
Колдуний там полным-полно.
Бледна принцесса, молчалива,
Зато Фессала прозорлива.
Ее вопрос направлен в цель:
«Скажите, мадемуазель,
Вас, может быть, околдовали?
Совсем зачахли вы в печали.
Я, право, удивляюсь вам.
Доверьте вашу боль словам,
Своих недугов не стыдитесь.
Вы очень скоро убедитесь:
Боль вашу можно утолить.
Сумею вас я исцелить.
Подагру, астму я врачую,
Излечиваю водяную;
Могу исследовать мочу,
Как полагается врачу.
В мои обширные познанья
При этом входят заклинанья.
Моя наука такова.
В хитросплетеньях ведовства
Не уступлю самой Медее[148].
Нет, я, наверное, мудрее.
Перед кормилицей своей
Стыдиться незачем скорбей.
Вы все равно не отмолчитесь.
Я вам советую: лечитесь!
Я вас прошу наедине:
Доверьтесь мне, откройтесь мне!
Когда признаться вы готовы,
Вы скоро будете здоровы.
Сама лечить я вас возьмусь,
За дело тщательно примусь,
А я считаюсь мастерицей.
Вы будете императрицей,
Не подобает вам болеть,
Нельзя мне вас не пожалеть.
Но вы признайтесь, что случилось.
Чем сердце ваше омрачилось,
И почему болит оно?»
Открыться деве мудрено.
Страшится дева порицаний,
Стыдится собственных желаний.
Ей слишком тяжело молчать,
И слишком страшно отвечать.
Но перед нею не болтунья,
А настоящая ведунья,
Искусная в делах людских
И в заклинаньях колдовских.
Девичья бледность ей заметна.
Уклончивость, пожалуй, тщетна.
Пожалуй, нечего хитрить.
Решилась дева говорить:
«По правде говоря, Фессала,
Я в общем-то не захворала,
Но мне порою тяжело,
А что со мной произошло,
Сказать я просто затрудняюсь.
Я так бессвязно изъясняюсь!
Сама не знаю, что со мной.
Нельзя назвать меня больной,
Но я при этом не здорова.
Точнее не найти мне слова,
Но мне болезнь моя сладка,
И веселит меня тоска,
И я страдаю добровольно,
Мне хорошо, когда мне больно.
Нельзя пожаловаться мне,
Когда болезнь моя вполне
С моим желанием согласна.
Любая жалоба напрасна.
По доброй воле я больна,
Страданьем вознаграждена.
В страданья вся моя отрада.
Моя болезнь —моя услада.
На это можно возразить:
Мол, все взялась я исказить,
Мол, все это невероятно.
Неужто мне болеть приятно?
Болеть приятно, спорь не спорь!
Не знаю, что это за хворь,
Но я ничуть не притворяюсь.
В догадках только я теряюсь,
И мне лечиться недосуг.
Мне слишком дорог мой недуг».
Все так подробно описала,
Что многомудрая Фессала
Игру Амура видит в том,
Чему присущ такой симптом:
Больную радует мученье,
И услаждает огорченье.
Из всех болезней не горька
Одна любовь наверняка,
Вернее, горе в ней порою
Сладчайшей кажется игрою,
А иногда наоборот.
Фессала это сознает
И отвечает: «Вне сомненья,
Понятны ваши затрудненья.
Я ваш недуг могу назвать
(Нам с вами нечего скрывать!)
Вы мне как будто бы сказали,
Что вы здоровы лишь в печали.
Вполне разумные слова!
Любовь, поверьте, такова.
В ней заодно печаль и радость,
В ней горечь, только в ней же сладость,
Нет, никакой другой недуг
Не услаждает наших мук;
Гнетут недуги остальные,
От них в отчаяньи больные.
Одна любовь не повредит:
И огорчит, и усладит,
И возразить на это трудно,
Но более чем безрассудно
Затаивать любовь свою».
«Искусница! Я не таю
От вас моей тревоги тайной.
Боюсь я только, что случайно
О ней проговоритесь вы».
«Сударыня, не для молвы
Столь откровенные признанья.
Доверьтесь мне без колебанья!
Доверьтесь, в этом нет вреда.
Я помогла бы вам тогда,
Желанье ваше зная точно,
И ваше счастье будет прочно».
«Не скрою помыслов моих.
Пусть император — мой жених,
От этого не веселее.
Его племянник мне милее.
И если я ему мила,
Я вряд ли буду весела.
Вот что особенно досадно.
Все это слишком безотрадно.
Скорей погибнуть соглашусь,
Чем с ним разыгрывать решусь
Роман Изольды и Тристана.
Страшусь подобного романа.
Судьба Изольды мне претит,
Напоминать Изольду — стыд.
Двоим она принадлежала,
Тристана сердцем ублажала,
А телом сладостным своим
Служила все-таки двоим
И ни с одним не порывала,
С двоими век бы вековала.
Любовь такая — мерзкий грех,
Я не хочу таких утех;
Я полагаю, счастье цельно,
И сердце с телом нераздельно,
Двоих не стану веселить
И самое себя делить;
Кому душа, тому и тело, —
Вот как любить бы я хотела.
Придется, видно, мне страдать.
Я тела не смогу отдать
Вовеки другу дорогому.
Я предназначена другому.
Отцовской воле покорюсь
С моей судьбою примирюсь.
Я буду верною женою
Тому, кто завладеет мною.
Но император согрешил:
Обет нарушить он решил.
Отцовскую исполню волю,
Но я Клижеса обездолю.
Когда бы ваше ремесло
В подобном случае могло
Оставить мне мою свободу,
Предотвратив мою невзгоду!
Фессала! Знает целый свет,
Что император дал обет
До самой смерти не жениться.
Перед Клижесом провинится
Он, заключив со мною брак.
Предотвратить нельзя никак
Такого клятвопреступленья.
Напрасны все мои стремленья.
Я предпочла бы умереть,
А мне рожать придется впредь.
Клижес лишается наследства.
Искусница! Найдите средства,
Чтобы могла я не родить.
Я вас готова наградить,
Я буду вашей до могилы!»
Призвав таинственные силы,
Искусница была не прочь
Своей питомице помочь.
Смешать она решила зелья