Хоть я с моею красотою
Его, прекрасного, не стою.
Что я такое перед ним?
Одной любовью объясним
Его привет неизъяснимый.
Моим Клижес непобедимый
Не стал бы называть себя,
Меня при этом не любя;
Я правильно себе сказала:
Любовь его со мной связала.
Вот почему Клижес робел.
Но есть, как правило, пробел
В наистройнейшем рассужденьи.
Вдруг я в приятном заблужденьи?
Иной твердит: «Я предан вам!»
Всем посторонним тут и там,
А сам при этом лжет, как сойка,
Такая у него «настройка,
И невозможно правдой счесть,
Его бессовестную лесть.
Так что сомненье неизбежно.
Вдруг мне Клижес польстил небрежно?
Тогда мне больше свет не мил.
Но он при этом слезы лил,
В лице при этом изменился.
Мне скорбный плач его приснился?
Пожалуй, говоря всерьез,
Подделать невозможно слез,
И побледнеть нельзя притворно.
Такое подозренье вздорно.
Словами лгут, а не лицом.
Грех мне считать его лжецом,
Но я в любви не разбираюсь.
Что мне подумать? Я теряюсь.
Сгореть недолго со стыда.
Произошла со мной беда.
Беда? Беда! Меня прельстили,
Обманом сердце захватили
Пустые льстивые слова.
Он мне польстил, а я мертва!
Как только слово поманило,
Мне сердце сразу изменило,
В разладе гибельном со мной,
Возненавидев дом родной.
И слезы, стало быть, поддельны?
Я знаю, только враг смертельный
Способен был средь бела дня
Похитить сердце у меня.
Я знаю? Нет, все это ложно.
Подделать слезы разве можно?
Но почему заплакал он?
В меня, наверное, влюблен.
Заплакал он перед разлукой;
Слывет разлука тяжкой мукой.
Расплакаться немудрено.
При этом, как заведено,
Я с ним учтиво распростилась,
Потом, однако, спохватилась,
Неискушенная, в беде:
Пропало сердце. Сердце где?
Вернуть я сердца не пыталась.
Без сердца, значит, я осталась?
За что Клижес меня казнит,
В чем неповинную винит?
Я перед ним не виновата.
За что подобная утрата?
Клижес пустился в дальний путь,
И сердце, стало быть, ничуть
В его груди с моим не схоже?
Спор заводить себе дороже.
Расстаться двум сердцам нельзя,
У них навек одна стезя,
Нельзя разрознить их для пробы,
Без сердца сердце не ушло бы;
Я сердцем брошена моим,
Которое ушло с другим.
Какое меж сердцами сходство?
Различны служба и господство.
Одно другому не равно.
Мое служить обречено.
Смиряться верным слугам впору.
Слуга сопутствует сеньору,
Свои бросает он дела,
И это я пережила:
Мне сердце больше не подвластно,
К сеньору своему пристрастно;
Два сердца было до сих пор,
А почему один сеньор?
Наверно, так судьбе угодно:
Из двух сердец одно свободно.
Мое сеньором пленено,
Ему сопутствует оно.
Сеньор в пути, слуга в дороге,
А я, печальная, в тревоге;
Где господин, там и слуга;
Дорога, видимо, долга,
И заключенье непреложно:
Вернуть мне сердце невозможно.
Вернуть? Какой безумный бред!
Я принесла бы сердцу вред.
Умрет в неволе ретивое,
По доброй воле пусть, живое,
Закабалится навсегда;
Служить сеньору — не беда;
Сеньор мирволит слугам верным,
Он дорожит слугой примерным,
Особенно в чужом краю;
Любезность выказал свою
Он перед тем как отлучиться,
И там сумеет отличиться.
Кто господином дорожит,
Как верным слугам надлежит,
Тот рад сдувать с него пылинки,
Сеньора славя без запинки,
В чем воля добрая видна,
Но есть задоринка одна:
Лоск наведет слуга снаружи,
И хорошо, когда не хуже
Лощеный господин внутри.
Не слишком пристально смотри,
Не то придется отвернуться,
Чтоб ненароком не запнуться,
Распространяя похвалы
Во избежание хулы,
Мороча всех, себе не веря,
Когда гораздо хуже зверя
Сеньор, который нечестив,
Труслив, как заяц, прихотлив,
Коварен, жаден, криводушен;
Сеньору скверному послушен
Слуга, почтительный на вид,
Отворотившись, рот кривит,
Но продолжает восхваленья
Во избежание глумленья
И притворяется глухим,
Когда другие спорят с ним,
Но, замечая невниманье,
Он погружается в молчанье;
Слуга сеньора бережет.
Когда сеньор его солжет,
Он ложь немедля подтверждает,
Сеньору этим угождает;
Чтобы сеньора не ругать,
Слуге придется вечно лгать.
Лгать сердцу моему придется,
Иначе блага не дождется,
Слуга всегда сеньору льстит;
Клижес, однако, даровит,
Он честен, доблестен, прекрасен,
Хорош Клижес без всяких басен.
В разлуке сердце я пойму.
В дороге сердцу моему
Усовершенствоваться нужно;
И развлекаться недосужно;
Простая истина строга:
«Каков сеньор, таков слуга».
Томят Фениссу рассужденья,
В которых столько наслажденья,
Что можно рассуждать весь век,
А в это время пересек
Клижес бушующее море,
Достиг он Валлингфорда[152] вскоре,
И там, на берегу морском,
Он снял себе роскошный дом,
Но было бы скрывать напрасно:
Фениссу вспоминал всечасно
Клижес влюбленный день и ночь,
Не в силах грусти превозмочь;
Превозмогал он грусть едва ли;
Его сопутники узнали,
Что королевский близок двор,
Где рыцарям назначен сбор.
В Оксфорде будет состязанье,
Четырехдневное ристанье;
Оксфорд как будто недалек.
Клижеса город этот влек,
И был Клижес почти у цели.
До состязанья две недели;
Доспехи надо заказать,
Чтоб на победу притязать.
Наш рыцарь медлит неслучайно.
Он посылает в Лондон тайно
Оруженосцев трех своих.
Доставить как бы для троих
Доспехи нужно без огласки
Неодинаковой окраски:
Доспехи черные нужны,
Доспехи зеленей весны
И ярко-красные доспехи
Отнюдь не просто для потехи;
Доспехи следует притом
В дороге прикрывать холстом,
Оруженосцы постарались:
Не слишком долго собирались
И в Лондон съездили стремглав,
Доспехи лучшие достав,
Вооружение на славу,
Доспехи рыцарю по нраву;
Клижес велел припрятать их,
Доспехов не забыв других:
Они лежат, напоминая,
Как был на берегу Дуная
Под сенью греческих знамен
Он в рыцари произведен.
А по какой такой причине
Клижес держал доспехи в скрыне?
Я вам ответить не спешу.
Я вам сначала опишу,
Как благородные бароны,
Минуя разные препоны,
Съезжаются со всей земли.
Баронов почести влекли.
С простолюдинами не схожи,
В Оксфорд съезжаются вельможи,
Король Артур в Оксфорде сам,
Баронов принимал он там.
В Оксфорде столько всякой знати,
Что мне вопросы ваши кстати.
Спросить бы вы меня могли:
«Откуда эти короли»?
И был бы мой ответ подробен.
Такой предлог весьма удобен:
Рассказ бы я замедлить мог.
Однако наступает срок,
И первый рыцарь выезжает.
Другим он явно угрожает,
Он страшен рыцарям другим,
Никто не смеет биться с ним,
Хоть это рыцарь превосходный
И, несомненно, благородный.
Нельзя вопроса не задать:
«Кого изволит рыцарь ждать?
Зачем изволил показаться?
Кто с ним намерен состязаться?
И на вопрос дают ответ:
«Ему, пожалуй, равных нет.
Зачем пустые отговорки?
Он из блистательной четверки,
Непревзойденной до сих пор».
«Как он зовется?» — «Сагремор!
Вы Сагремора не узнали?
Вам присмотреться не пора ли?»
«Сам Сагремор?» — «Сам Сагремор!»[153]
Услышав этот разговор,
Пугавший рыцаря иного,
Сесть на Мореля вороного,[154]
Весь в черном, поспешил Клижес.
Он сразу вызвал интерес.
Конь вороной вперед рванулся,
Народу рыцарь приглянулся;
Все говорят наперебой:
«Он, кажется, хорош собой,
Блистает рыцарской сноровкой,
Копье держать умеет ловко,
Щит у него хорош весьма,
Должно быть, он сошел с ума,
Исполнен пылкого задора,
Он вызывает Сагремора,
Хоть Сагремор внушает страх
Всем рыцарям во всех краях,
А этот, рвущийся к победам,
Неведом нам... И нам неведом!
Да он чернее чернеца!»
И пересудам нет конца.
Пока в народе рассуждали,
Клижес и Сагремор не ждали;
Они пришпорили коней.
(Кто победит, судьбе видней.)
Отвагой рыцари пылали,
Друг друга испытать желали.
Клижес держал копье и щит,
В искусстве бранном даровит,
Намерен яростным напором
Взять верх над гордым Сагремором,
Который думал в свой черед,
Что верх в бою всегда берет;
И закипело состязанье,
В котором взяло верх дерзанье;
Был неспособен Сагремор
Дать неизвестному отпор
И вскоре сдался, побежденный;
Клижес, победой награжденный,
Признание завоевал,
Другим он спуску не давал.
Смешалось рыцарство, смутилось,
И состязанье прекратилось.
Никто не рвался больше в бой.
С Клижесом рыцарь никакой
Не смеет больше состязаться,
Боясь побитым оказаться.
Себя приезжий показал.
С ним состязаться не дерзал
Никто из рыцарей покуда,
Побитым в состязаньи худо.
Отваги не хватало всем,
К тому же черный рыцарь нем,
Для всех остался он загадкой,