Изольде подражать не стану,
Вы тоже не чета Тристану,
Но если вместе с вами я
Отправлюсь в дальние края,
Осудят наше поведенье,
Как пагубное заблужденье,
По нашей собственной вине.
Скажите, кто поверит мне,
Что я была императрицей,
Оставшись чистою девицей?
Начнется сразу болтовня.
Сочтут распутною меня,
Тогда как вас — придурковатым
И вдвое больше виноватым.
Невинность лучше соблюсти
И праведно себя вести,
Не нарушая мудрых правил,
Как нам велит апостол Павел,[161]
А чтобы злые языки
Всем кривотолкам вопреки
Нам пристыдить, как говорится,
Мне лучше мертвой притвориться
Во избежании греха.
Мысль, согласитесь, не плоха!
Сперва для виду заболею. —
Обдумайте мою затею,
Задача ваша нелегка!
Склеп оборудуйте пока,
Чтобы лежать императрице
В благоустроенной гробнице,
Где можно будет мне дышать.
Вам только бы не оплошать!
Никто не хватится пропажи.
Меня похитив из-под стражи,
Доставьте вы меня тайком
В уединенный некий дом,
Где нас никто не обнаружит.
Всех смерть моя обезоружит,
И осчастливит нас побег:
Я буду вашею навек,
Вы будете моим по праву.
Мою постылую державу
Готова бросить я тотчас,
Чтобы не царствовать без вас.
Приют убогий и укромный
Милее, чем дворец огромный,
Вы только будьте там со мной.
Любовью вашею одной
Владея в бедности смиренной,
Владеть я буду всей вселенной.
Об этом людям не узнать.
Нас не посмеют запятнать
Своим поспешным осужденьем.
Гробница будет подтвержденьем
Того, что я погребена.
Поверит в это вся страна;
Моя кормилица Фессала
Поможет мне, как помогала
Своей премудростью всегда».
«В совете мудром нет вреда, —
Сказал Клижес. — Когда при этом
Искусница своим советом
Нам помогать благоволит,
Премудрость вещая сулит
Всем начинаниям успешность.
Недопустима здесь погрешность.
Есть у меня искусник свой,
Художник, только не простой;
Он живописью несравненной
Дает уроки всей вселенной;
Он как ваятель знаменит,
В искусстве чудеса творит.
Искусник мой зовется Жаном.
Он вашим хитроумным планам
Весьма содействовать бы мог.
Искусство — дорогой залог,
А перед Жаном остальные,
Как дети малые грудные.
Антиохия[162], как и Рим,
Благоговеют перед ним.
Жан — мой слуга, слуга примерный.
При этом человек он верный.
Когда позволите вы мне,
Как водится, наедине
С ним откровенно потолкую;
Беседу заводя такую,
Авось потом не поплачусь;
Сначала клятвой заручусь.
Наставив Жана речью строгой,
Я заручусь его подмогой».
Ответила Фенисса: «Да»!
Расстался с ней Клижес тогда.
Фенисса мешкать не желала.
Ее кормилица Фессала
При ней, как прежде, состоит,
Своих познаний не таит.
За ней Феписса посылает.
Фессала ждать не заставляет,
Всегда готова дать совет.
Ей доверяя с малых лет,
Фенисса с ней заговорила,
Ей мысль заветную открыла,
Своих желаний не тая:
«Искусница! Признаюсь я
В том, что скрывать пришлось доселе.
Вы показали мне на деле
Науку мудрую свою.
Премудрость вашу признаю,
И с вашим вечным попеченьем
Своим делюсь я злоключеньем;
Мне снова нужен ваш совет.
Для вас, конечно, не секрет,
Что для меня навек бесценно,
Что мне дороже всей вселенной,
Чему навек привержен взор;
Я знаю с некоторых пор,
Я вижу ясно, кто со мною
Живет надеждою одною,
Моим желанием томим,
Моим страданием гоним,
Моей тревогою встревожен,
И наш союз вполне возможен.
Соединиться как мне с ним?
Мне ваш совет необходим,
Которым я бы дорожила».
Свой план Фенисса изложила:
Для виду заболеть сперва,
Потом дышать едва-едва
И умереть потом притворно.
Клижес придет за ней, бесспорно,
Порою темною ночной.
«Навеки будет он со мной», —
Нетерпеливая мечтала.
Императрица ждать устала.
Как ей блаженство обрести?
Ей все заказаны пути,
Осталась ей одна дорога.
Нужна красавице подмога,
Иначе счастья не видать:
«Доколе в жизни мне страдать,
Мне жить без радости доколе?»
И сострадая скорбной доле,
Фессала говорит в ответ,
Что здесь наука не во вред
И что возможен хлад поддельный,
Такой же точно, как смертельный,
Как будто тело без души,
Окоченевшее в тиши,
Лежит в немом своем покое.
Имеется питье такое.
Питья подобного глотнуть
Достаточно, чтобы заснуть,
И тело будет в гроб готово,
Однако живо и здорово;
В гробнице после похорон
До срока не прервется сон.
Вот что ответила Фессала.
Тогда Фенисса ей сказала:
«Я вам вверяюсь, госпожа,
Путь в замогильный мрак держа;
Вы сторону мою держите
И обязательно скажите
Всем при дворе, что я больна
И что нужна мне тишина».
Фессала как бы в сокрушеньи
Придворным сделала внушенье:
«Шуметь не надо, господа!
Наделать может шум вреда.
Занемогла императрица,
У ней, должно быть, огневица;
Ей вреден громкий разговор.
Я не слыхала до сих пор
От госпожи подобных жалоб.
Вам удалиться не мешало б!
Вам прямо, господа, скажу:
Тревожусь я за госпожу!»
Фессале каждый подчинился,
И сам Клижес уединился;
Он Жана пригласил потом
И с ним беседовал тайком:
«Жан, знаешь ты, какое дело?
Принадлежишь ты мне всецело.
Тебя могу отдать я в дар,
Продать я мог бы, как товар,
Тебя со всей семьей твоею.
Ты знаешь, я тобой владею.
Жан! Слово я тебе даю:
Исполнишь волю ты мою,
Потрудишься ты мне в угоду
И обретешь навек свободу!»[163]
Жан молвил: «Сударь, я готов!
Бояться стыдно мне трудов.
Вам буду рад я пригодиться.
Конечно же, освободиться
С детьми моими и с женой
Я был бы рад любой ценой.
Располагайте, сударь, мною,
Увидите, чего я стою!
Работы тяжкой не страшусь.
Работать сразу соглашусь;
Исполнить ваши повеленья
Согласен я без промедленья».
«Жан! Верить я тебе привык,
Но не решается язык
В подобных мыслях сознаваться.
Дай клятву мне повиноваться,
Не выдавая никому,
Что я, быть может, предприму».
Ответил Жан: «Клянусь охотно.
Решаюсь я бесповоротно;
Поверьте, сударь, я не лжив.
Клянусь молчать, пока я жив,
Клянусь, что людям не открою,
Того, что вам грозит бедою».
«Жан! Я под пыткой промолчу,
Скорей позволю палачу
Железом выколоть мне око.
Пускай казнят меня жестоко,
Со смертью, Жан, я примирюсь,
На плахе не проговорюсь;
Я жизнь мою тебе вверяю.
Жан! Поклянись, я повторяю,
Мне послушаньем отвечать
И, помогая мне, молчать».
«Клянусь я, помоги мне боже!»
Доверие всего дороже.
Клижес отважился открыть
План, о котором говорить
Мне с вами довелось подробно,
И повторяться неудобно;
Клижеса заверяет Жан,
Что это превосходный план,
Осуществить его несложно.
Гробницу быстро сделать можно.
Жан показать бы мог притом
Клижесу загородный дом,
Дом не простой, чертог прелестный,
Покуда людям неизвестный,
Украшен росписью, резьбой.
Дом без жильцов, само собой.
Красива, но безлюдна местность.
Благоприятная окрестность!
Не грех наведаться туда.
Клижес, конечно, молвил: «Да!»
И показал ему строитель
Уединенную обитель;
Чертог достаточно велик,
Жан башню дивную воздвиг,
Прекраснее не сыщешь башен
Весь изваяньями украшен
Был многоярусный чертог,
Весь разрисован потолок;
Там днем светло, светло ночами.
Великолепными печами
Недолго башню обогреть.
Приятно было осмотреть
Клижесу роскошь разных горниц.
Нет места лучше для затворниц.
Клижес работу оценил.
Искусно Жан соединил
Уют, удобство и величье
Непринужденность и приличье.
«Скажите, сударь, — молвил Жан, —
Вы хоть какой-нибудь изъян
Находите в моей работе?
Ручаюсь вам, что не найдете.
Мой дом, поверьте мне, таков,
Что многих здешних тайников
Не разыскать вовек чужому,
Который рыскал бы по дому.
Не стыдно даму здесь принять.
Я вас не смею затруднять,
Но посмотрите, сударь, сами,
Как будет здесь удобно даме.
Здесь красота, уют, покой.
Притом сноровке никакой
Дверей не сокрушить подобных.
Вот где препятствие для злобных!
За мною следуя теперь,
Попробуйте найдите дверь!
Дверь отыскать вы не могли бы.
Дверь сделана из целой глыбы,
Так что немыслим даже взлом,
Проникнуть невозможно в дом».
«Взглянуть бы на такое диво! —
Сказал Клижес нетерпеливо. —
Туда скорей меня веди!»
Идет художник впереди.
Приказа нового не ждет он,
Клижеса за руку ведет он,
И вот они перед сплошной
Стеною гладкой, расписной;
Не видно трещин в монолите.
Жан молвил: «Сударь, посмотрите!
Вот настоящая стена.
Здесь нет ни двери, ни окна.
Здесь можно выйти нам из дома,
Не делая в стене пролома?»
Глазами по стене скользя,
Клижес ответил, что нельзя.
Покуда это говорилось,