Немало горожан богатых
И юных дев, милей всего,
И в замке том и близ него.
В пути из рыцарей своих
Эрек вперед послал двоих.
Едва король о нем узнал,
Он сразу рыцарей созвал,
Священников, девиц и дам,
Трубить велел он трубачам,
Украсить все дома коврами,
И разноцветными шелками,
Чтоб сына встретил стольный град,
Одетый в праздничный наряд.
И сам он выехал верхом.
Ученых клириков при нем
Там было семьдесят и боле
В плащах с опушкою собольей,
Пятьсот дворян на вороных
Конях, на серых, на гнедых.
А дам, девиц и горожан
Встречал Эрека целый стан.
Так быстро кони их скакали,
Что вмиг друг друга увидали
Эрек и Лак, сын и отец,
Вот спешились и наконец
Друг друга долго обнимают
Целуют, словно и не знают,
Как с места им теперь сойти,
Где повстречались их пути.
Все ждут, но вот король очнулся,
Оставив сына, повернулся
Он к новой дочери своей,
И кто из них ему милей
Сам не поймет, Эниду с сыном
В объятьи сочетав едином.
Все в замок радостно спешат.
Навстречу им поют, гудят
Колокола церквей святых,
Усыпаны в честь молодых
Цветами улицы, и мятой,
И зеленью, дома богато
Украшены: ковры, атлас,
Шелк – наслаждение для глаз.
Со всех сторон сюда идет
В великой радости народ, –
И старики и молодежь:
Им всем, конечно, невтерпеж
Увидеть юного сеньора,
Эрек с женой идут к собору.
Собрался у дверей святых
Весь клир с почетом встретить их.
Пред алтарем в дыму кадил
Эрек колена преклонил[72].
В придел, Марии посвященный,
Эниду привели бароны.
Пред статуей она склонилась,
Пречистой деве помолилась
И, строго правила блюдя,
Назад немножко отойдя,
Перекрестилась под конец.
Все переходят во дворец,
И там веселье наступает.
Эрек подарки получает:
От горожан – скакун лихой.
Тот дарит кубок золотой,
Тот сокола подносит, тот
Коня испанского ведет,
Один – красавца-пса борзого,
Легавый кобель – от другого,
От тех – красивый ястребок,
Парадный для копья значок,
От этих – щит, и шлем, и меч.
Да, никогда подобных встреч
От подданного, от вассала
Другим сеньорам не бывало,
Но не было и человека,
Который больше, чем Эрека,
Не славил бы его жену,
И не за красоту одну –
В ней чуют сердце золотое.
Вот в праздничном она покое
Сидит на шелковой подушке,
И с нею – новые подружки.
Но как алмаз мы не сравним
По блеску с камешком простым,
Как лютик с розой не сравнится,
Так в целом мире ни девицы
Ни юной дамы не найти,
Чтоб ей Эниду превзойти,
Где ни ищи по всей вселенной;
Такой прелестной неизменно
И ласковой была она,
Мила в беседе и умна,
Добра душой и в обхожденьи,
При всех стараньях и уменьи
Никто б не обнаружил в ней
Ни мыслей злых, ни злых затей,
И так воспитана была,
Что ни одна бы не могла
Из дам похвастаться такой
И щедростью и прямотой.
Эниду каждый почитал,
Счастливым тот себя считал,
Кто мог ей услужить с любовью,
И не было о ней злословья –
Ведь пищи для злословья нет:
Не видывал весь белый свет
Жены столь честной и примерной.
Такой любовью нежной, верной,
Эрек жену свою любил,
Что об оружьи позабыл.
Да и турниры не нужны
Тому, кто для своей жены
И рыцарь и поклонник страстный,
И были в эти дни так властны
Все радости любви над ним,
Что стал он в них неутомим.
Товарищи его корили
Промеж себя так говорили,
Что в страсти меру надо знать:
Он за полдень привык вставать
С кровати, где лежал с Энидой, –
Казалось это им обидой.
Жену он редко оставлял,
Но как и прежде одарял
Оружьем, платьем и деньгами,
И резвыми снабжал конями
Он добрых рыцарей своих,
Достойно отправляя их
На все турниры, чтоб доспех
На них был лучше, чем у всех
Участников потешных дел.
И, щедрый, денег не жалел.
Бароны заворчали вскоре, –
Ведь это же беда и горе,
Что рыцарь доблестный такой
И щит и меч забросил свой.
Бранили все его тогда –
Простые люди, господа,
И вот Энида услыхала,
Что муж ее радеет мало
О славе воинской своей,
Изнежился в угоду ей,
И крепко этим огорчилась,
Но слова молвить не решилась,
Чтоб не разгневался супруг,
Все от нее узнавши вдруг.
И вот однажды поутру,
Когда любовную игру
Они, усталые, прервали
И без движения лежали
Грудь ко груди, к устам уста –
Он спал, но думой занята
Все той же, не спала она,
Ей речи не давали сна,
Что слышала она о нем
Вот здесь, в краю его родном.
И довели ее до слез
Слова, что вспомнить ей пришлось.
Печалилась она, тужила,
И за собой не уследила,
И долго после горевала,
Что лишнего она немало
Промолвила в недобрый час.
А было так: не сводит глаз
Она с супруга своего,
И с тела стройного его,
И с милого его лица, рыдает
И слезы горькие роняет
Ему на грудь. И вот тогда
И вырвалось у ней: «Беда,
Увы, беда и горе мне,
Что с ним я в этой стороне,
Уж лучше б молнией летучей
Меня сожгло! Ведь самый лучший
Из рыцарей, что всех храбрей,
И благородней, и верней,
Из-за меня во цвете сил
О рыцарстве своем забыл!
Стыдом покрыла я его,
А хуже нет мне ничего».
И тут прибавила, стоня:
«В недобрый час ты взял меня».
И смолкла. Но некрепко спал
В тот миг Эрек. Он услыхал
Ее сквозь сон и пробудился,
Слезам любимой удивился
И горечи ее речей,
И ласково промолвил ей:
«Скажи, голубка, дорогая,
О чем ты плача и рыдая,
Сейчас так горестно скорбишь?
Ты от меня не утаишь,
Любимая, свою кручину,
Я должен знать ее причину!
В недобрый час, что сделал я?
Ты так сказала про меня
И ясно я расслышал это».
Она ж не в силах дать ответа,
И в страхе говорит ему:
«Мой господин, я не пойму,
О чем ведешь ты речь такую?»
«Нет, отговорок не хочу я!
И правды от меня не скрыть:
Ты плакала, что тут таить?
А зря ты плакать бы не стала,
Да я и слов твоих немало
Сквозь свой услышал полусон».
«Мой друг, тебя морочил он.
Все это только сновиденье».
«Ты лжешь, нет у меня терпенья
Бессовестную слушать ложь,
Беда тебе, коль не найдешь
Ты для меня правдивых слов».
«Супруг мой, раз ты так суров,
Я душу облегчу свою
И ничего не утаю.
Боюсь лишь огорчить тебя.
Мой друг, повсюду слышу я,
И каждый тут и там твердит,
Что ты забросил меч и щит,
Что жалко это, и что, право,
Твоя отныне меркнет слава.
Молва еще недавно шла –
Всех доблестней – твои дела,
Легко признал бы целый свет:
Как ты – нигде такого нет.
Теперь судачить всякий рад,
Простой и знатный, стар и млад,
Что будто ты не так уж смел –
Изнежился и оробел.
Подумай, каково же мне-то
О милом муже слышать это?
Ведь то, что занят ты женой,
Моей считается виной,
И осуждая и виня,
В том упрекают все меня,
Что, отдавая мне свой пыл,
О славе ты своей забыл,
И вот грозит тебе презренье.
Прими же новое решенье,
Чтоб мог, молву развеяв злую,
Ты славу обрести былую.
Немало пролила я слез,
Но все, что слышать мне пришлось,
О чем здесь смеют говорить,
Тебе не смела повторить.
Такую тяжесть приняла,
Что удержаться не могла
И вслух сказала те слова».
А он в ответ ей: «Ты права,
И правы, кто сейчас глумятся.
Тебе же надобно собраться
В дорогу дальнюю. Вставай
И поскорее надевай
Свое наряднейшее платье,
Скажи слуге: велел седлать я
Тебе красавца-жеребца».
А на Эниде – нет лица:
От страха горького дрожит –
Лихой беды наворожит
Безумье речи неуместной.
Молчанье – золото, известно.
«Ах, безрассудная, дурная,
Да, слишком счастлива была я,
Чего уж только не имела!
С какой же стати вдруг посмела
Подобный вздор нагородить?
Да, меньше должен был любить
Меня мой муж! Теперь жена
В изгнание идти должна!
А мне мучительней всего,
Что не увижу я того,
Кому все эти дни и ночи эти
Была дороже всех на свете.
Он, самый лучший из людей,
Так отдался жене своей,
Что и не думал о другом.
Нужды мне не было ни в чем,
Вот так бы в счастьи и жила.
Увы! Гордыня подвела.
Она виною, что Энида
Эреку нанесла обиду.
Не разумеет счастья тот,
Кто вдосталь горя не хлебнет».
Словами гневными казнясь,
Она, однако, облеклась
В свой самый дорогой наряд,
Но ей ничто не тешит взгляд,
Вся жизнь кругом омрачена.
Потом слугу зовет она,
Велит ему седлать скорей
Прекраснейшего из коней,
Таким хвалиться не могли
Ни герцоги, ни короли.
Он, выслушав ее приказ,
Седлает серого тотчас.
Оруженосцу своему
Велит Эрек, чтоб тот ему
Доспехи все принес во двор.
Лиможский дорогой ковер[73]
Расстелен под аркадной сенью[74].
На тканое изображенье
Красавца-барса сел Эрек.
Приносит верный человек
Сюда, к ногам его доспехи,