Директор откинулся в кресле и, отдуваясь, расстегнул пуговицу на жилетке. Можно было бы подумать, что он устал от усилия, которое затратил на вызов, не будь оно столь незначительным.
— Видимо, цветность, — Люсину новый термин пришелся по вкусу, — влияет не только на ювелирные, так сказать, свойства камней? — Он задал вопрос, чтобы заполнить паузу в разговоре.
— Ювелирное дело нас не интересует. — Фома Андреевич пренебрежительно поморщился. — Пустая забава… Аркадий Викторович этим увлекался, в старых книгах рылся, рецепты какие-то выискивал… Но я не одобряю… Вижу в том эдакий, знаете ли, фетишизм.
— Очень интересная точка зрения! — поддакнул Люсин, хотя слабо понимал, о чем идет речь.
— Что же тут интересного? Это только естественно… Ковский химик, понимаете ли… Отсюда все последствия.
— Это плохо, — осторожно спросил Люсин, — что химик?
— Нет, само по себе разумеется, не плохо. Наоборот. На своем месте Виктор Аркадьевич… Аркадий, простите, Викторович соответствовал… М-да… Но химики — они все еще немножко и алхимики тоже. — Он вдруг довольно хихикнул. — Романтика там, ползучий эмпиризм… А я физик, сухарь, признающий только число и меру. Иные методы! Да и время теперь другое. В век научно-технической революции наука стала самостоятельной производительной силой общества. Производительной! — Он поднял палец. — Это значит — производство, завод, комбинат… О чем это мы с вами? — Фома Андреевич вдруг потерял нить разговора.
— Ювелирное дело, цветность камней… — подсказал Люсин.
— Да, цветность… — Директор сгреб кристаллы и медленно разжал полные, любовно ухоженные пальцы. — Радуга, — усмехнулся он, глядя, как прыгают, дробно постукивая, самоцветы по стеклу на его столе. — Возьмите в качестве сувенира. — Он щелчком толкнул к Люсину крупный голубой гранат.
— Что вы, товарищ директор! — смутился инспектор. — Неудобно!
— Берите, берите… Для нас это брак.
— Но это же ценная вещь! Ювелиры…
— Пустое! Ювелиры — профессия вымирающая. Ей пришел конец вместе с эрой природных кристаллов.
— Спасибо. — Люсин сунул камень в карман и неловко почесал макушку.
— Перстни и серьги всякие — это варварство. Пережитки. Все равно как кольцо в носу. — Фома Андреевич даже показал пальцами, как это выглядит. — Для меня, физика-инженера, алмаз интересен только своей непревзойденной твердостью, точно так же, как, допустим, прозрачностью для ультрафиолета — кварц. Не более. Можно лишь сожалеть о том, что долгие годы ценнейшие минералы разбазаривались ради украшения всяческих модниц, а не шли по назначению. Впрочем, все равно природный флюорит, алмаз и горный хрусталь могут удовлетворить лишь ничтожную долю потребностей современной науки и техники.
— К счастью, существуют такие учреждения, как ваш институт, — очень уместно ввернул Люсин.
— Это необходимость, — отмахнулся Фома Андреевич. — Наш институт является научно-исследовательским, и чисто производственные вопросы имеют для него второстепенное значение. Главное — это наука, познание новых явлений и свойств материального мира… Не случайно же, — он удовлетворенно улыбнулся, — Академия наук осуществляет над нами общее методическое руководство… Да, так вот, дорогой товарищ, главное для нас
— наука! Нас привлекают не столько утилитарные свойства кристаллов, сколько их удивительная способность менять свои характеристики под влиянием внешних воздействий: механических напряжений, света и других электромагнитных волн, различных полей и ядерных излучений, температуры и электрического тока. Одним словом, все, что позволяет кристаллам быть естественными источниками, приемниками, преобразователями и усилителями разнообразных физических процессов. Надеюсь, я говорю понятно? Вы следите за моей мыслью?
— Стараюсь, Фома Андреевич.
— Тогда вам должен быть понятен и основной вывод. Для романтика удивительная игра цветов в драгоценном камне в некотором роде самоцель, я же вижу в этом лишь следствие внутренних, куда более важных для практики изменений… Аркадий Викторович запекал аметисты в хлеба, варил в меду изумруды… — Фома Андреевич беспомощно развел руками. — Запретить ему я не мог. Тем более, что все эти дедкины-бабкины рецепты иногда давали любопытные результаты… Но разве это наука? А если даже и наука, то достойна ли она нашего великого века атома и космоса?
Люсин невольно обернулся на скрип медленно открываемой двери.
— Разрешите к вам, Фома Андреевич? — спросил, просовываясь в кабинет, сравнительно молодой брюнет в тонких золотых очках.
— Рекомендую! — Фома Андреевич поднялся с места. — Старший научный сотрудник Сударевский, кандидат химических наук… Временно замещает Аркадия Викторовича.
Сударевский с вежливым смущением потупился, но тут же вопросительно глянул на Люсина и протянул руку.
— С кем имею честь?
— Люсин. — Он не отрекомендовался более подробно, полагая не без оснований, что Сударевский, как и Дербонос, предупрежден о его посещении и прекрасно подготовлен к встрече.
Но Марк Модестович явно стремился выказать свою полную неосведомленность.
— Люсин? — Он наморщил лоб, силясь припомнить. — Вы не у Геокакяна работаете?
— Товарищ из органов, — пояснил директор. — Из МУРа.
— Из МУРа? — Сударевский, казалось, был удивлен.
— Когда вы узнали об инциденте в Жаворонках? — прямо и резко спросил Люсин, чтобы положить конец всей этой наигранной жеманности.
— Ах, эта трагедия… — Сударевский посуровел лицом и понимающе кивнул. — Почти всю прошлую неделю, вторую ее половину, я находился в командировке — это поблизости, но в других учреждениях, Фома Андреевич знает, — поэтому я узнал позже всех. Это невероятно!
— Что именно? — спросил Люсин.
— Простите?
— Что именно вы находите невероятным?
— Ну, весь этот… антураж, таинственное исчезновение, запертый дом… Прямо как в детективном романе!
— Вот как?.. Вы, кажется, учились у Аркадия Викторовича?
— Да, он мой учитель. — Марк Модестович с чуть наигранной горделивостью вскинул голову. — А что?
— С Людмилой Викторовной, конечно, виделись? — Спрашивая, Люсин знал, что Сударевский у сестры пропавшего Ковского не был.
— Понимаете ли…
— Не виделись? — Люсин сдержанно выразил удивление. — А она мне говорила, что вы для них чуть ли не сын… Разве не так?
— Не совсем… то есть я хотел сказать, что был очень потрясен страшным известием… Аркадий Викторович действительно родной и близкий мне человек, но сейчас, понимаете, лето, мы живем на даче, где нет телефона, и поэтому…
— Где у вас дача? — невзначай осведомился Люсин и стал разглядывать горку с сувенирами.
— Что? Ах, дача… По Савеловской дороге… Лобня… такая есть.
— Как же, знаю! — обрадовался Люсин. — Там уникальный пруд, на котором гнездятся чайки.
— Да, конечно… Дача эта принадлежит не нам, мы только иногда снимаем…
— Я вижу, — с улыбкой прервал его Люсин, — что мы своей болтовней мешаем Фоме Андреевичу. Он очень занят, время его дорого, а нам надо еще о многом поговорить. Может быть, пройдем куда-нибудь, где никому не станем мешать?
— С удовольствием! — обрадовался Сударевский. — Можно к нам, в лабораторию. Вы позволите, Фома Андреевич?
— Зачем же? Вы меня ничуть не стесняете… Я привык размышлять на людях…
— Нет-нет! — запротестовал Люсин. — Я и так казню себя, что отнял у вас столько времени.
— Пустое. Вы же на работе, как и все мы… Беседуйте сколько влезет. Когда я сосредоточиваюсь, то забываю обо всем, ничего не вижу и не слышу.
— Мне так неудобно…
— Ничего. — Фома Андреевич покровительственно помахал рукой. — Меня просили оказать вам содействие, и я выполняю свое обещание. Так что сидите.
— Ну, раз вы настаиваете… — Он сделал вид, что покорен и растроганно сдается. — Воспользуемся вашим гостеприимством… Значит, с Людмилой Викторовной вы с тех пор не виделись, Марк Модестович?
— Совершенно верно, в последний раз я был у них на даче в позапрошлую пятницу… С тех пор я Аркадия Викторовича не видел. — Выражая покорность судьбе, Сударевский развел руками.
— А в каком состоянии вы нашли его?.. В ту позапрошлую пятницу?
— В каком? — переспросил Марк Модестович, припоминая. — В обычном… Как всегда. Знаете, я ничего такого не заметил. А скажите, если это не военная тайна, что-нибудь узнать уже удалось?
— Да, — односложно и холодно ответил Люсин. — Кто уведомил вас о происшедшем? — спросил он после многозначительной паузы. — Не Людмила Викторовна?
— Я же говорю, что не виделся с ней, — с легким раздражением отозвался Сударевский.
— Ах да, конечно… Простите. Я просто хотел спросить, не сказала ли она вам это по телефону.
— Нет… Возможно, она и звонила мне, но не смогла застать.
— А вы? Вы не пытались позвонить ей?
— Честно говоря, не пытался. — Он виновато улыбнулся. — Очень занят был… Эх, если бы я только знал! Конечно, я бы тут же нагрянул в Жаворонки.
— Где же вам было знать, — посочувствовал Люсин.
— Вы меня простите, товарищ инспектор, но позвольте и я задам вам вопрос.
— Я старший инспектор, — как бы между прочим, пояснил Люсин.
— Виноват, — вздохнул Сударевский. — Так, можно вопрос, старший инспектор?
— Отчего нет?
— Тогда скажите, какая вам разница, кто, где и когда сообщил мне об этом несчастном случае? Неужели это имеет хоть какое-то значение?
— Объясняю по пунктам. — Люсин начал загибать пальцы. — Разница есть, и большая. Вы могли узнать о случившемся либо от очевидцев, либо, как говорится, из вторых и третьих уст, либо, наконец, от… непосредственных инициаторов.
— Это смешно! — перебил его Сударевский. — От каких инициаторов?
— Инициаторов того, что вы назвали несчастным случаем. Хотя у меня нет пока оснований предполагать худшее… Как видите, значение имеет все… Я удовлетворил вас?
— Вполне. — Сударевский пожал плечами.
— Тогда попробуйте вспомнить, от кого вы узнали о событиях на даче.