Память чародея пробудилась вновь. Он вспомнил длинные, бесконечные ночи в разрушенной Тизке. Он вспомнил, как пришли сыновья Чогориса и их командир в драконьем шлеме, что прогнал темноту. Он вспомнил долгую войну, полную потерь, колоду Таро, которую забрал у своего учителя и отдал другу.
Потом Арвида вспомнил дорогу в ад, что погубила этого друга, и то, как он пожертвовал своей величественной и благородной душой ради выживания собратьев. И во всех воспоминаниях жила боль, боль, постоянная и неослабевающая ни на мгновение, которая не давала отдыха, не позволяла расти над собой. Бытие Ревюэля отныне повиновалось единственной мантре: продолжать двигаться, продолжать бороться, ничему не доверяя и нигде не находя прибежища.
А еще были слова его друга.
«Надеюсь, ты перестанешь убегать, брат».
Арвида почувствовал, что скалы движутся под его весом. Обернувшись, он увидел, что за спиной открылся пролом, широкий зев которого вел в пустоту. Над головой чародея ярилась буря. Души кричали. Звезды неслись всё быстрее.
Ревюэль держался на краю, глядя, как судьба приближается к нему.
— Тебе некуда больше идти. Я же говорил, это твой предсмертный бред. — Очертания фантома дергались, скользили, мерцали.
— Я не сражался на Просперо, — произнес Арвида, вновь и вновь переживая стыд. — Я должен жить, чтобы достичь Терры.
— Ты уже там.
— Но этого мало.
Меч духа завис над чародеем. Длинный кривой клинок походил на тот, которым бился воин-дракон, и на секунду Ревюэль услышал сквозь бурю голос Хана, воющего от ярости, как и в тот миг, когда Йесугэй пожертвовал собой.
— Ты пытался сохранить прошлое, — сказал призрак. — Ты продолжаешь носить прежнюю броню, но другие выжившие оставят эти цвета позади. Ты был последним сыном Просперо, но сейчас это больше не важно. Просперо больше нет, и все должно изменится.
— Кроме тебя, — возразил Арвида. — Они хотят сохранить тебя.
— Это невозможно.
— Тогда все было зря.
— Ничего из того, что я сделал, не было зря. — Меч фантома распался в воздухе, выскользнув из реальности, словно вздох, а затем призрак протянул чародею раскрытую ладонь. — Где твой тутиларий, сын мой?
Арвида быстро огляделся, неожиданно вспомнив об утрате, но увидел лишь черные небеса, вопящие на него.
— Я никогда не спрашивал у него, что он такое, — произнес чародей в замешательстве. — Мы задавали им множество вопросов, но этот — никогда.
Теперь он испытывал усталость. Многолетняя изможденность лишала его сил. Дух подступил ближе, протягивая к нему руку, и странные звезды бешено завертелись над головой Ревюэля.
— Но ты же знаешь ответ.
Фантом обволок тело Арвиды, вытягивая его страдания, иссекая их и бросая в бездну благословенного забвения.
— Ты — корвид. Ты всегда знал ответ.
Но даже тогда Ревюэль мог еще воспротивится.
— И что же останется? — спросил он, наконец теряя сознание, стиснутый между виной и болью. — Что останется после?
— Перерождение, — ответил разбитый осколок Магнуса Красного.
Рванувшись вперед, Хан принялся крушить блоки варп-механизмов и кристаллические колонны, разнося их на части, вырывая кабели и снося эфирные ловушки.
Малкодор заковылял к нему.
— Попытка не удалась! — Крикнул он, пытаясь остановить бушующего гиганта, перед которым разбежались чтецы заклятий. — Нельзя позволить ему…
— Он был моим подопечным! — взревел Каган, отталкивая Сигиллита и опрокидывая исчерченную рунами колонну. Крутнувшись на месте, примарх снес включенным силовым клинком ряды склянок с пузырящимся зельем.
— Он находился под моей защитой! — Пылающие символы обратились в дымящиеся куски оплавленного металла, потолочные перегородки треснули. — И у него будет шанс!
Сигиллит дернулся ему наперерез, воздев посох, вокруг которого дрожал воздух, но наткнулся на искрящийся тальвар Хана.
— Еще один шаг, — предупредил примарх голосом ледяным, как пустота космоса, — и твоя голова украсит одну из пик на дороге к Хум-Карте.
Пораженный Малкадор отступил, его взгляд метнулся к пошатывающемуся чудовищу.
— Джагатай, что ты наделал? — Тихо спросил он.
Каган обернулся и воззрился на создание. Хасан, с трудом поднимаясь на ноги, тоже не отрывал от него глаз. Оставшиеся служители не двигались и молчали, испуганные недвусмысленной угрозой примарха, но смотрели туда же.
Измученное существо-слияние, освобожденное от сдерживающих полей и нуль-оберегов, вновь задвигалось. Черты его лица изменялись с болезненной плавностью. Невероятная энергия пульсировала внутри него, вырывалась изо рта, глаз, распростертых пальцев, но некому было контролировать её. Она переливалась синим, фиолетовым и другими цветами, многие из которых не имели названия.
— Ты знаешь меня, брат… чародей, — произнес Хан, подходя ближе. Пламя опадало пред ним, разлеталось на язычки. — Ты пересек владения богов. Ты не погибнешь здесь.
Создание отшатнулось, цепляясь за невидимые кошмары, а затем огонь начал затухать. Калейдоскоп лиц замедлился, пока не остались лишь два: раздутый от изменения плоти монстр и одноглазый призрак — они врастали друг в друга и разделялись снова с невероятной скоростью.
Малкодор подошел ближе, хромая, со смесью дурного предчувствия и любопытства на иссохшем лице, но не стал вмешиваться.
Создание вновь начало изменяться, разбухать и прорываться. Кожа его потемнела, выгорая в псионическом пламени, которое поглощало наросты, извергавшиеся вулканами кости и крови. Вопли существа стали поистине жалобными стонами экзистенциального ужаса. Его оболочка мерзостно изгибалась, будто пытаясь вместить нечто большее, чем способно было удержать смертное тело. Плоть расправилась, сухожилия сплелись заново, раздробившиеся кости срослись по-новому — белоснежное пламя неразбавленного имматериума изменяло всё.
Пусть и медленно, но потоки излишней энергии завернулись обратно и затвердели, обретя форму плоти. Существо упало на колени, затерянное в мире собственного разрушения и сотворения. Отдельные вспышки пламени еще пробегали по его спине.
Дергаясь и пошатываясь, создание вновь поднялось и выпрямилось в полный рост. Оно стряхнуло с себя некротические массы удушающего варп-огня… и оказалось человеком.
Он был живым. Он был цельным. Он обладал могучим коренастым телом, квадратным подбородком и бычьей шеей. Тугие мышцы оплетали крепкие кости. Язвы исчезли, раны излечились. Человек был обнажен — его лохмотья сгорели, — и Хан с Малкадором увидели мускулистого легионера. Один его глаз был кривым, едва заметной щелкой в наслоении шрамов, но другой — совершенно здоровым. По только что созданной коже метались заряды энергии, искрившиеся такой силой, что больно было смотреть. Воздух вокруг него дрожал, словно над раскаленными от жара древними пустынями Просперо.
Человек поднял глаза, и в них не было боли.
Малкадор молчал. Последние обломки эфирных ловушек со стуком падали на камни пола. Мерно гудели устройства для переливания крови. В бронзовых чашах подрагивало ритуальное пламя.
Хан внимательно вгляделся в человека перед собой. Лицо его было одновременно лицом Арвиды, и не Арвиды, Магнуса и не Магнуса. Это был не примарх, но и не смертный. Воины изучали друг друга в течение многих ударов сердца, не шевелясь и не говоря ни слова.
Вихри энергии танцевали вокруг новорожденного создания, словно всполохи молний в грозу. Человек медленно согнул руки, сначала одну, затем другую, и посмотрел на них в немом изумлении. Каждое его движение было прерывистым и сопровождалось потусторонними вспышками варпа.
Малкадор обхватил посох двумя руками, готовясь применить его. Наполнившая зал сила, от которой трещал воздух, могла в любой момент обратиться в пламя.
Каган так же медленно опустил клинок. Он прищурился, словно осматривая ловчего сокола перед охотой. В представшем ему теле не было тени примарха, но не было и чудовищной жертвы изменения плоти. Хан видел нечто другое. Нечто новое.
— Ты не Арвида, — произнес Джагатай.
Человек взглянул на него в ответ.
— Не совсем.
— Твоя хворь?
— Ушла.
Малкадор оставался настороже.
— Не приближайся к нему, — предупредил он.
— Я не тот, кем ты хотел меня сделать, Сигиллит, — произнесло неидеальное создание. — Я понимаю, что это для тебя значит, и я сожалею. Верь мне.
Какое — то мгновение Регент выглядел удивленным, но затем сухо улыбнулся, признавая поражение.
— Самый деликатный из всех, — пробормотал он.
Хан убрал тальвар в ножны, всё ещё сомневаясь, глядит он в лицо товарищу, брату или обоим.
— Как мне тебя называть?
Создание взглянуло в лицо примарху, и в его взоре мелькнуло узнавание. Оно вспомнило славу Великого Крестового похода, вспомнило пепел сожженной Тизки. Часть воспоминаний, по-видимому, пережила сотворение, но от других остались лишь грёзы на краю памяти.
Но, впервые за долгое время, человек не испытывал боли, и это многое изменило.
Когда он заговорил снова, его голос был мягким и успокаивающим, хотя и раздваивался.
— Называй меня так, как меня звали всегда, — ответил человек. — Зови меня Яниус.
Грэм МакниллАлый король (не опубликовано)
Еще не опубликовано.
Энди СмайлиДолг Крови
Самопожертвование. Сражаться и умирать во имя другого. Это бремя воина, суть его долга, добродетель, объединяющая нас, и предателей, и лоялистов. Все мы были рождены заостренными щитами Императора, призванными служить, пока нас не повергнет клинок или пуля.
Все действия Хоруса Луперкаля говорили о том, что он понимал эту правду.
Он отвернулся от Императора, уничтоженный и развращенный, принял ложных богов, в поиске более славного конца. Когда Хорус погиб, это случилось не во имя его отца. Опутанный отчаянной самоуверенностью Воитель принёс в жертву всё, в тщетном сражении со своей неотвратимой судьбой.