— Взялись, — сказал я, вместо этого приподнимая Гвардейца Ворона.
— Но он мёртв.
Никогда меня не ставили перед более очевидным фактом.
— Хаукспир заберёт его геносемя, — ответил я.
Если Усабиус что и подумал, то промолчал, и просто подхватил мёртвого воина под другую руку.
Броня наша была измазана в крови и пепле, когда-то бывшем нашими братьями.
Когда мы вытаскивали труп из ямы, я поморщился.
— Нога? — спросил Усабиус.
Рука почти непроизвольно опустилась вниз, к грубому каркасу, охватившему левую ногу.
— Рууман отлично поработал, но в этом аду даже его умения недостаточно, — ответил я.
Моя нога сломана в трёх местах. По словам Хаукспира — четыре радиальных трещины в бедренной, оскольчатые переломы малой и большой бедренных костей. Часто представляю, как под бронёй кость выпирает из-под кожи. Болеутоляющие системы брони, улучшенные тем, что сумел найти наш апотекарий, поддерживали меня в сознании; металлический протез Руумана позволял мне ходить, но боль и повреждения ограничивали способность к передвижению.
Вдалеке дым застилал воздух — выхлопные газы танкового отряда. Во мраке двигались и другие тени, некоторые в нашем направлении. Ещё истребительные отряды, предположил я. И что-то покрупнее, неуклюже ковыляющее на длинных, похожих на ходули ногах. Я уловил красную вспышку в рецепторных впадинах, прежде чем голос брата отвлёк меня.
— Без тела было бы легче, — слова Усабиуса выдавали его мысли, которые вторили моим.
Мой ответ был непреднамеренно резкий: «Было бы легче, если бы всё это безумие вообще не случилось».
Слепой фатализм был бессмысленным. Я уже видел, как некоторые из легиона Железных Рук поддались ему лишь для того, чтобы ненужно, по-геройски покончить с собой. Салнар тоже бы поступил так, если бы Хаукспир не затащил его на борт нашего десантного корабля. Не думаю, что медузец по-настоящему простил его за это. Измал хотел умереть с честью, а сейчас даже этого не мог. Предположил, что смерть отца может сотворить такое с сыном, толкнуть его на безумные поступки — и постарался не задумываться об участи собственного отца.
— Я всё же справлюсь, — сказал я со знанием того, что нам нужно хоть что-нибудь принести с собой, полностью вылезая из воронки.
— Даже если придётся избегать их? — ответил Усабиус, показывая пальцем в направлении двух шагоходов, безо всякого предупреждения повернувшихся к нам.
Мы разом присели, на этот раз пригнувшись. Бесформенные шагоходы быстро обратили своё багровое внимание на что-то другое. Слышали, как они «разговаривают» друг с другом: наполовину машинный код, наполовину животный лай. И опять с трудом удержался, чтобы не сравнить эту мерзость с другими творениями Механикум. Даже истребительные отряды и кибермастифы-забойщики опасались слепь-охотников. Другие тени мчались прочь или просто отходили в сторону, если были достаточно смелыми, позволяя им делать своё жуткое дело. Я не видел слепь-охотников во время начального приступа, и подозреваю, что их прислали потом — вычищать и жечь.
Выжечь землю, потом посыпать солью.
Жестом показал на восток. Так будет дольше, и там свои опасности, но, по крайней мере, мы будем удаляться от слепь-охотников, а не приближаться к ним. На том пути не было сбитых десантных кораблей, кроме нашего собственного. Большинство кораблей и то, что осталось от их защитников, были на западе.
Усабиус согласился, и мы устало побрели по чёрному песку в выбранном мною направлении.
На этих нехоженых равнинах, куда ещё не добрались истребительные отряды, должно быть спокойнее. Спустя пятнадцать минут, хотя я уже давно не доверял встроенному хрону, пустыня сменилась каменистой почвой, затем появились скалы. На горизонте появились горы, которые мы назвали Чёрными Клыками.
Мы пробирались сквозь узкие проходы, ущелья и расщелины, и почти час спустя дошли до «Чистилища».
Это был ещё один обычный камень среди множества других, укутанный серыми и белыми песчаными заносами — они хорошо скрывали зелёный цвет Саламандр. Крылья давно сломаны и уже осыпались в глубокие овраги внизу. Когда-то это была «Грозовая птица», кодовое обозначение «Боевой ястреб VI», но дни, когда она парила в небесах и несла ангелов смерти, остались в далёком прошлом. Даже если бы её двигатели не были повреждены, они всё равно полностью выгорели — почерневшие, безо всякой надежды на ремонт. На искорёженном носу и обтекателе борта практически отсутствовали. Осталось лишь несколько зубцов бронестекла — как клыки в пасти побитого зверя. Я заметил одинокого воина, стоящего на кабине, с которой давно сняли всё полезное. Таркан поприветствовал нас, подняв железную руку, снайперское ружьё с длинным стволом мирно покоилось у него на колене. Потом снова исчез, слился с тенями — но всегда настороже. Наш терпеливый караульный занял это орлиное гнездо, и оно стало его постом с тех пор, как после крушения восстановилось хоть какое-то подобие порядка.
Это он язвительно назвал наш корабль и убежище «Чистилищем».
Никто не возразил. Хаукспир даже иронически похлопал ему.
Усабиус и я пронесли нашего остывшего мёртвого пассажира под аркой, соединявшей две вершины, между которыми накрепко застрял наш корабль. Здесь хвост и дверь грузового отсека примыкали к широкой каменной тропке, бегущей через гору. Как крепость из старых добрых времён, наша металлическая твердыня свысока взирала на землю и на неспешно собирающихся далёких врагов, невольно осаждающих её.
Усабиус поднял руку к небу.
И сказал, показывая на белые хлопья, падающие на броню: «Снег? Наверное, время года меняется».
— Нет, брат, — поправил я. — Просто пепел. Костры в холмах снова горят.
Он не ответил.
Поднимался холодный ветер и высоко вздымал пепел — прямо к вершинам.
Склонив головы, мы прошли оставшиеся несколько метров до ворот «Чистилища». Даже в относительном уединении гор, далеко от Ургалльской впадины крики мёртвых и умирающих преследовали нас.
II
Дверь грузового отсека скрипнула на несмазанных петлях, открывая проход в широкий отсек, в котором стояли воины.
Я кивнул Вогарру и Э'нешу, и Железная Рука с Саламандром ответили на приветствие — не переставая, впрочем, целиться из болтеров в пустоту за опускающейся аппарелью. И расслабились лишь когда зашипела пневматика, подтверждая, что десантный корабль снова закрыт.
Оба караульных выглядели потрёпанными, их броня держалась лишь на непрекращающемся ремонте и надежде. У каждого была связка гранат, и нужно было выдернуть лишь одну чеку, чтобы взорвать все и обрушить дверь и большую часть потолка на любого незваного гостя.
Мигающие люмен-полоски вряд можно было назвать радушным приглашением, но, когда Вогарр махнул нам заходить, я и Усабиус с шумом и топотом пошли к свету, от нашей тяжёлой поступи звенела металлическая палуба под ногами.
Нас встретил Хаукспир, стоящий в проходе между каталками и сваленными койками, и холодно посмотрел на принесённый нами труп.
— Ясно же, что он мёртв, — сказал апотекарий, вытирая капельки пота со лба. В мрачном освещении грузового трюма его белое как мел лицо наводило на мысль о выпотрошенном трупе. А угольно-чёрные глаза не выдавали никаких чувств.
Мы осторожно положили воина, дав другому сыну Коракса осмотреть его. На лице Морвакса были багровые пятна, позади него виднелся небрежно затёртый кровавый след — там протащили смертельно раненного.
Резким движением запястья Хаукспир задействовал похожий на копьё шприц редуктора. И когда присел на корточки, то попросил: «Пожалуйста, можно отстегнуть нагрудник?»
Морвакс потерял руку, и теперь выше локтя был лишь прижжённый обрубок. Но на его эффективность как апотекария это не повлияло. Своим мастерством он вытащил с того света не меньше семнадцати боевых братьев, и многие другие продолжали жить лишь благодаря его постоянному вниманию. Не меньше шестидесяти лежали на койках вокруг нас. Это был лазарет Хаукспира, и он использовался на все сто. Некоторые раненные лишились конечностей или страдали от обширных ожогов. Были там слепые и парализованные. Апотекарий поддерживал в них жизнь, хотя большинство сражаться не могло. Это были не воины, а заготовки для морга. И Хаукспир это знал. Я видел это в его глазах — с каждым бесцельно прожитым днём в них росла усталая покорность. Это не сопротивление, а существование. Те несколько пехотинцев Имперской Армии, что мы спасли, быстро умерли, а те, кто выжил, впали в оцепенение, вызванное страхом и отрицанием. Некоторые работали как подручные: носильщики и посыльные, могли вытереть кровь — и на этом их полезность заканчивалась.
Но тому Гвардейцу Ворона, которого мы принесли, даже он помочь не мог.
Я снял нагрудник, и Хаукспир извлёк геносемя. Когда оно было в безопасности в одном из цилиндров на его перчатке, Морвакс осмотрел страшную рану на шее мертвеца. Посмотрел на силовой кулак Усабиуса, прочитал по языку тела, насколько тот напряжён. Я знал, что апотекарий сделал вывод, и думал, что собирается что-то сказать.
Он и сказал, но совсем не то, что я ожидал.
— Рууман ждёт в оружейной, — и отвернулся, вновь погрузившись в работу.
Мы зашагали сквозь ряды коек к задней стенке грузового отсека, к находящейся за ним оружейной — и от Хаукспира.
— Он знает, — сказал Усабиус, когда отошли достаточно далеко.
Я кивнул. Из-за моего соучастия, из-за того, что это я дал добро, чувствовал себя так же плохо, как выглядел Усабиус, но говорить ничего не стал. Теперь значения это не имело. Даже не уверен, зачем мы вообще несли несчастного Гвардейца через пески Исствана — ещё одно оскорбление вдобавок к его ранам.
И удивился, когда легионер протянул руку и схватил меня за запястье.
Я не узнал его, но понял, что он из моего легиона. Не было одного глаза — его грубо выдавили, и правая нога была ампутирована чуть ниже живота. Поток болеутоляющих, поступающих прямо в руку, поддерживал воина в сознании, но затуманивал разум. Такое было повсюду в грузовом отсеке, сейчас использовавшимся как лазарет.