Я — Усабиус, полузабытое воспоминание о мертвеце, слившееся с моей собственной личностью.
Мы жили в аду — аду из чёрного стекла, где всё было неправильно и вело к безумию. Даже такой закалённый воин как космодесантник мог сойти с ума от такой подлости.
Мысль вернулась, необычайно соответствуя моменту.
— Ты умер, брат, — обращаясь к проявлению своего разума, выглядящему как труп Усабиуса, сказал я.
Оно кивнуло.
— Мне жаль.
Оно не ответило, лишь продолжало смотреть.
— Хоть что-нибудь из этого реально? Пещера, Железные воины, выжившие?
Как призрак из древних терранских мифов, Усабиус вытянул размытый палец, указывая на окружавшее меня пятно выжженной земли.
Истина лежала там. Как утопающий, чьи чувства притупились от воды, я вынырнул из мрачного сна в ещё более мрачную реальность.
Пока я думал, что значит отметка, то услышал сзади топот ног, громыхающих по коридору. Железные Воины были уже почти здесь, такие же реальные, как пот на моих бровях или земля подо мной.
— Осталось уже недолго, — заговорил было, но осёкся.
Усабиус исчез, и я был один — впрочем, как и всегда.
Хаукспир отдал жизнь, да и Рууман, скорее всего, тоже, следуя за безумцем в бой. Они наверняка это знали. Думаю, что где-то внутри я и сам это знал, но прятал мысль поглубже, туда, где мог не обращать на неё внимания.
Я оттолкнулся от земли рукой, вставая, и сжал меч второй. Я встречу этих ублюдков стоя.
Сломленный или нет, я всё ещё воин Легионес Астартес, всё ещё Саламандр.
Оставалась лишь одна загадка, сокрытая от меня в таинственной пещере.
Круг выжженной земли хранил секрет, который я должен выведать, чтобы узнать истину. Вопрос был очевиден.
Что же случилось с Вулканом?
У меня был дар, о котором я забыл и которым наделил другого. С его помощью я мог бы прочесать эту землю от края до края в поисках ярко сияющего светоча — моего отца. Так много горя и смерти. Воздух вокруг был наполнен психическим эхом предсмертных криков моих братьев. Лазурный огонь вспыхнул у меня в глазах. Я почувствовал, как он обжигает, увидел, как растекается за пределы пещеры, освещая убийц, подбирающихся всё ближе.
Если я полностью раскрою свой разум ужасам Исствана, пытаясь найти отца… Разразившаяся психическая буря уничтожит меня и всё вокруг.
Лазурный свет осветил вышедшего из темноты Воина. В оставшиеся мне мгновения я увидел, как он замешкался. И, запрокинув голову, я освободил свой дар, чтобы он показал мне всё. Раскрыв тайну круга выжженной земли, он показал мне последнюю истину, так долго сокрытую от меня.
Белый свет, жар, потеря ориентации и перемещение.
Он исчез. Вулкан исчез.
Огонь охватил тело, и я опустил взгляд, чтобы увидеть, как враги тщетно пытаются скрыться. Прежде чем мы все умрём, прежде чем пещера, тоннель и несколько километров исстванской равнины станут почерневшей воронкой…
Я поведаю им истину.
Я не жалею о том, как умер, равно как и не жалею о том, как жил. Хотелось бы в последний раз встретиться с отцом, но это будущее создано не нами и не для нас.
Мы идём вперёд, к тёмному, мрачному горизонту. Там пылает галактика.
Но всё ещё есть надежда…
— Всё ещё есть надежда, — громко сказал я, срываясь на крик.
Железный Воин остановился и обернулся. Думаю, когда посмотрел мне в глаза, то понял, что обречён.
Вот истина, вот то, что я сказал ему.
— Вулкан жив!
Ник КаймВулкан жив
Действующие лица
Вулкан, примарх, Владыка Змиев
Артелл Нумеон, капитан Погребальной стражи и советник Вулкана
Леодракк, Погребальный страж
Скатар'вар, Погребальный страж
Варрун, Погребальный страж
Ганн, Погребальный страж
Игатарон, Погребальный страж
Атанарий, Погребальный Страж
Неметор, капитан, 15-я разведывательная рота
К'госи, капитан, пирокласт 21-й роты
Шен'ра, технодесантник
Конрад Кёрз, примарх, Ночной Призрак
Феррус Манус, примарх, Горгон
Домад, боевой брат и неофициально исполняющий обязанности квартирмейстера
Веруд Пергеллен, легионер-снайпер
Корвус Коракс, примарх, Повелитель Воронов
Хриак, библиарий, кодиций
Авус, боевой брат
Эреб, темный апостол, опальный первый капеллан
Вальдрекк Элиас, темный апостол, в услужении у Эреба
Бартуса Нарек, Охотник, бывший легионер-вигилятор
Сериф, летописец
Вераче, летописец
Керен Себатон, археолог фронтира
С выжженной земли
— Вулкан жив.
Два слова. Два скрежещущих слова. Они сомкнулись вокруг меня, как тиски ржавого капкана, вгрызлись, как клыки свирепого зверя. Так много мертвых… Нет, убитых. И все же…
Вулкан.
Жив.
Они отдались в голове с мощью свайного молота, бьющего по камертону, сдавили виски, каждый слог вспыхнул в голове красной болью. Но эти два простых слова были лишь насмешливым шепотом, и насмехались они надо мной, потому что я выжил, хотя должен был умереть. Потому что я был жив, а остальные — нет.
Удивление, благоговение или же простое нежелание быть услышанным заставили говорящего произнести слова тихо. Но в любом случае голос, их озвучивший, был полон уверенности и неоспоримой харизмы.
Я помнил эти модуляции и этот тембр так же хорошо, как свои. Я узнал голос своего тюремщика. И тоже проскрежетал, произнеся его имя.
— Хорус…
Явная и демонстративная мощь моего брата проявилась и в его голосе, я же едва мог говорить. Словно я был долгое время погребен, и горло исцарапалось из-за всей проглоченной земли. Я еще не открыл глаза: веки казались свинцовыми и горели, будто их промыли чистым прометием.
Прометий.
Это слово вызвало воспоминание-ощущение: поле битвы, окутанное дымом и запахами смерти. Кровь насытила воздух. Пропитала черный песок под ногами. Дым льнул к знаменам, окаймленным огнем. Из фрагментов складывалась картина сражения, подобного которому до сих пор не знали ни я, ни мой легион. Эти гигантские армии, эта мощь вооружения, едва ли не стихийная в своей ярости… Братья убивали братьев, жертвы насчитывали десятки тысяч. Возможно, и больше.
Я увидел, как погиб Феррус. Я не был рядом, когда его убили, но сцена возникла в сознании. Меня с ним связывали узы куда более крепкие, чем те, что выковываются в пламени простого братства. Мы были слишком похожи, чтобы их не иметь.
Передо мной был Исстван-V. Черный, погруженный во мрак мир, захлестнутый морем легионеров, которые жаждали друг друга уничтожить. Сотни боевых танков, смертоносные стаи титанов, рыщущих на горизонте, десантные корабли, заполоняющие небеса и отравляющие его предсмертным дымом и выхлопами.
Хаос. Абсолютный, немыслимый хаос.
Теперь это слово имело другое значение.
Ко мне возвращались новые обрывки воспоминаний о резне. Я увидел склон и роту боевых танков на вершине. Направив вниз орудия, они обстреливали снарядами наши ряды, ломали нас на наковальне.
Раскалывались доспехи. Дождем лил огонь. Перемалывались тела.
Я бросился в наступление вместе с Погребальной стражей, но вскоре мой гнев заглушил способность рассуждать, и они отстали. Я в одиночку обрушился на танки, как молот. Я руками рвал их броню, разбивал ее, ревел, бросая вызов небесам, залитым алым цветом.
Когда мои сыны нагнали меня, нашу атаку встретили свет и пламя. Они разорвали небо, оставив в нем гигантскую полосу ослепительного, магниево-белого цвета. Все, кто был рядом, зажмурились, но я увидел, как ударили ракеты. На моих глазах произошел взрыв, и огонь растекся по миру кипящим океаном.
А потом опустилась тьма… но лишь на время, и я помню, как очнулся, все еще ошеломленный. Моя броня почернела. Меня отбросило с поля битвы, и рядом никого не было. Покачиваясь, я поднялся на ноги и увидел павшего сына.
Это был Неметор.
Я прижал его к себе, как ребенка, поднял Несущий рассвет к небесам и закричал в отчаянии, словно это могло что-то изменить. Ведь мертвые не вернутся, как бы сильно нам этого не хотелось. По-настоящему не вернутся. А если это все же случится, если с помощью какого-нибудь противоестественного искусства получится их воскресить, они уже никогда не будут прежними. Они будут призраками. Лишь бог может вернуть мертвым жизнь, но нам всем говорили, что богов не существует. Мне только предстояло узнать, каким ужасным заблуждением и какой неоспоримой истиной были эти слова.
Враги хлынули на меня волной, пронзая ножами и избивая дубинками. Одни были закованы в ночь, другие окутаны железом. Я убил почти шесть десятков, прежде чем они вырвали Неметора из моих рук. А когда я рухнул на колени, побитый и окровавленный, на меня упала тень.
Я спросил:
— Почему, брат?
И слова, которые Кёрз произнес, нависая надо мной, врезались в память сильнее всего:
— Потому что здесь только ты.
Не этого ответа я ожидал. Мой вопрос был куда более общим, чем подумал Кёрз. Возможно, ответа на него и не существовало, ведь разве не суждено сыну рано или поздно взбунтоваться против отца и попытаться превзойти его, даже если для этого потребуется совершить отцеубийство?
Хотя я остался без шлема и веки мне склеила кровь, готов поклясться, что Кёрз улыбался, смотря на меня сверху вниз, словно я был одним из его рабов. Ублюдок. Я и сейчас думаю, что его это веселило — весь этот ужас, этот позор предательства, грязью приставший ко всем нам. Мы, примархи, должны были быть лучшими из людей, но оказались самыми худшими.
Конраду всегда нравилась подобная ирония. Она опускала нас до его уровня.