— Что?!
— Ну да, а ты не знал, как его казнили? По преданию, святому Маврикию вспороли живот и намотали кишки на ворот, — тут Альбрехт осенил себя крестным знамением.
— Но на картине он, как бы это сказать, целый! — наивно удивился барон.
— Ну-у, Вольфгер, подумай сам, как я могу повесить у себя дома картину, на которой будет изображён человек со вспоротым животом? И потом, — усмехнулся Альбрехт, — он же в латах, под латами всё равно не видно, цел у него живот или нет.
— Ну, разве что… — согласился барон, разглядывая картину новым взглядом. Несмотря на мрачный сюжет, полотно радовало глаз. Похоже, неизвестный Вольфгеру Грюневальд, действительно, был стоящим художником.
— Обед ещё не скоро, — с сожалением завзятого обжоры сообщил Альбрехт, — поэтому мы успеем наговориться натощак. Где предпочитаешь, здесь или у меня в кабинете?
— Лучше, наверное, в кабинете, потому что разговор у нас будет серьёзный.
— Тогда прошу! — курфюрст энергично показал на дверь, из которой вышел, — я работаю там. — А кто это с тобой? — курфюрст, наконец, соизволил заметить монаха, скромно стоящего у стены.
— Это настоятель моей замковой церкви, отец Иона, собственно, по его делу мы и приехали.
Монах подошёл и поцеловал руку Альбрехта, унизанную перстнями и кольцами.
— По его делу? А почему он не приехал один?
— А ты бы его принял? — усмехнулся Вольфгер. — Какого-то никому неизвестного монаха…
— Да, ты прав, кругом прав, — всплеснул руками Альбрехт. — Представь: ужинал у меня вчера Антон Фуггер, знаешь его? — Вольфгер кивнул. — Ну, так вот, он мне и говорит, а вы, дескать, знаете, что в Дрезден приехал барон фон Экк и подал в вашу канцелярию прошение об аудиенции? Нет, говорю, конечно, не знаю. Вызываю секретаря, даю ему поручение найти твоё прошение. Представь: эта ленивая обезьяна искала его полколокола и едва-едва нашла! Ну, я, конечно, не медля, послал к тебе гонца, и вот ты здесь! Ах, Вольфгер, как я рад тебя видеть! Словно наша с тобой молодость вернулась!
— Да ты и сейчас не старик, — заметил Вольфгер.
— Увы, старик, совсем старик, — скорчил жалобную мину курфюрст: — у меня ведь подагра, бессонница, желудочные колики…. У тебя бывают желудочные колики?
— Да вроде нет… — осторожно пожал плечами Вольфгер.
— Счастливец! Счастливец! Это потому, что ты живёшь в своей глуши, ни о чём не беспокоишься, у тебя нет ни сварливой жены, ни надоедливых детей…
Альбрехт, казалось, уже забыл, что совсем недавно собирался приискать Вольфгеру невесту.
— Знаешь, вот как раз насчёт беспокойства я и хотел с тобой поговорить… — сказал барон.
— Ну что ж, пойдём, — сказал Альбрехт и первым вышел из комнаты, шелестя полами своего роскошного одеяния.
Кабинет Альбрехта Бранденбургского являл собой разительный контраст с парадной залой: здесь всё было скромным и рассчитанным на работу: стол без скатерти, пюпитр у окна, лавки вдоль стен, голый пол, специальный стеллаж с ячейками для свитков и книг. Курфюрст уселся за стол, ловко и привычно расправив мантию, и указал Вольфгеру и монаху на кресла по другую сторону стола.
— Вина? — коротко спросил он.
— Не откажусь, — кивнул Вольфгер, в горле у него давно пересохло.
Курфюрст позвонил в колокольчик, у двери немедленно возник монах.
— Вина и сластей, — приказал Альбрехт, — и никого сюда не пускать, я занят!
— Итак? — спросил он, подперев кулаком жирный подбородок.
Вольфгер вспомнил длинный, утомительный и уклончивый разговор с Антоном Фуггером, поэтому решил сразу начать с главного:
— Ты слышал что-нибудь о плачущих кровью иконах?
Альбрехт резко откинулся в кресле:
— Вот как! Значит… значит, и у вас тоже?
Вольфгер кивнул.
Архиепископ Майнцский помрачнел и тяжело задумался. Барон не верил своим глазам: добродушный, чудаковатый, хвастливый и немного напыщенный барин куда-то исчез. Перед ним сидел совсем другой человек: хитрый, умный, жестокий, знающий цену каждому слову.
«Берегись, барон! — подумал он, — Этот господин за прошедшие годы много чему научился. Как бы он не отправил нас с монахом в застенки к братьям-инквизиторам…»
Вольфгер взглянул на отца Иону. Испуганный монах робко сидел на самом краешке дорогого кресла.
— Да, я знаю про иконы, плачущие кровью, — нехотя молвил курфюрст. — Я расскажу тебе, Вольфгер, но, конечно не всё, а только то, что имею право рассказать человеку, не имеющему церковного сана. Но прежде я хочу спросить у тебя: а что ты сам об этом думаешь? Ты и твой почтенный монах.
— Я рассказал тебе ещё не всё, — продолжил Вольфгер, — отец Иона пришёл ко мне в великом страхе. Он поведал, что из храмов исчезла, как бы это сказать?.. Святость.
Вольфгер остановился и вопросительно взглянул на Альбрехта, правильно ли тот понял его слова, но курфюрст кивнул и сделал рукой приглашающий жест, мол, продолжай.
— Так вот, мы долго думали над тем, что произошло, судили, рядили, рассматривали вопрос и так, и этак, у нас получилось несколько версий, но они… ну… одна хуже другой. Продолжать?
— Продолжай, — сухо сказал Альбрехт и пододвинул к себе лист пергамента и чернильницу.
— Хорошо…. Итак, первая версия заключается в том, что грядёт конец света.
Курфюрст заметно вздрогнул.
— Да, грядёт конец света, — отчётливо повторил Вольфгер, — и тому явлены пророчества, которые упоминаются в Откровении Иоанна Богослова. Ты сам их знаешь: голод, чума, восстания черни, плачущие иконы, отпадение от христианской церкви целых провинций, появление ложных верований, я имею в виду, прежде всего, учение Лютера.
— Что же могло явиться причиной этого?
— Кто знает? — задумчиво сказал Вольфгер, — возможно, грехи рода человеческого переполнили чашу Его терпения, возможно, виной тому богопротивное учение Лютера, а возможно… прости меня, Альбрехт, проступки князей церкви — симония,[44] торговля индульгенциями, нарушение целибата…
— Что ж, если это так, то нам остаётся только смиренно молиться и ждать, ибо точный час начала светопреставления неведом никому, кроме Него, — осенил себя крестным знамением Альбрехт.
— Но хотелось бы всё-таки быть уверенным, — сказал барон.
— Зачем? — удивлённо поднял брови курфюрст.
— Чтобы завершить свои земные дела и уйти в вечность не как баран, которого влекут на бойню! — неожиданно рассердился Вольфгер.
— Ты богохульствуешь, друг мой, — с мягким укором сказал Альбрехт, — впрочем, твоя запальчивость так понятна…. Продолжай, прошу тебя, — и он что-то записал на пергаменте.
— Хорошо. Вторая версия состоит в том, что Он решил отвратить свой взгляд от римской курии и обратиться к Лютеру.
— Вот как! — от неожиданности Альбрехт уронил каплю чернил на пергамент. — Это… смело! Более чем смело! А третья версия?
— Что ж…. Она проста. Господь решил отобрать длань свою от нашего бренного мира, его более не заботят наши печали. А мир, который оставил бог, немедленно будет захвачен дьяволом.
Альбрехт Бранденбургский долго молчал. В кабинете установилась тяжёлая тишина, только громко тикали настенные часы — редкая и дорогая игрушка, до которых был так охоч хозяин замка.
— Признаюсь, ты удивил меня, Вольфгер фон Экк, — наконец, медленно сказал курфюрст.
Он встал и подошёл к окну. Вольфгер и отец Иона тоже поднялись на ноги, но Альбрехт усадил их обратно движением руки.
— Ты ясно и чётко выразил то, над чем я, князь церкви, наместник Папы, размышляю уже давно и страшусь признаться себе в том, что вот так, легко и просто сейчас услышал от тебя.
— Значит… значит, это всё правда, ваше высокопреосвященство?! — фальцетом воскликнул отец Иона, — горе, о горе нам, грешным….
— Я не знаю, что из сказанного бароном фон Экк истина, — невесело сказал курфюрст, — но я знаю, что признаки непредставимого несчастья налицо, отовсюду ко мне стекаются доклады об этом.
Настоятели монастырей и приходские священники в панике, миряне, к счастью, ещё почти ничего не заметили. Ты можешь гордиться собой и своим капелланом, Вольфгер. Вы явили больше ума и наблюдательности, чем все мои учёные монахи, вместе взятые. Признаться, я давно потребовал от них разобраться в происходящем. Даже три колдуна-еретика, сидящие в темнице в ожидании костра, пытаются решить эту задачу в обмен на жизнь, но, увы, никто не продвинулся ни на волос. И, сдаётся мне, вас послало ко мне само Провидение. Возможно, именно вы поможете мне раскрыть эту мрачную тайну.
— Мы?! — удивился Вольфгер, — но что мы можем? Мы сами приехали испросить совета….
— Увы, — развёл руками Альбрехт, — сами видите, пока мне нечего ответить вам.
Каждый день и каждую ночь я молюсь, горячо, искренне, как не молился с детства, но не получаю ответа! Значит, нам остаётся надеяться только на себя. И, прежде всего, я полагаю, нужно вступить в переговоры с Лютером. И вы для этой цели люди самые подходящие.
— Почему подходящие? — спросил немного осмелевший монах.
— Ну конечно, подумай сам, мой любезный капеллан, — повернулся к нему Альбрехт. — Мне ехать нельзя, я не могу также послать кого-нибудь из своих епископов, ведь Папа неосмотрительно отлучил доктора Мартинуса от церкви, а тот, в свою очередь, отлучил Папу. Такой визит вызвал бы грандиозный скандал.
Да и потом, учение Лютера не признаёт ни Папы, ни почитания святых, ни икон, ни монахов, ни иерархов церкви. Он просто не станет с нами разговаривать.
— Ну, допустим, — сказал Вольфгер, который ещё не осознал всей тяжести свалившегося на него поручения, — а мы-то зачем поедем? Какова будет цель нашего посольства?
— Во-первых, вы расскажете Лютеру всё, что рассказали мне. Можете также пересказать ему то, что рассказал вам я. Поинтересуйтесь его реакцией.
Икон у лютеран нет, поэтому вам предстоит решить весьма щекотливую задачу: как-то установить, не возлегла ли длань господня на евангелические храмы? Потому что если это так, проблема Светопреставления отдаляется от нас в неопределённое будущее и становится со всей очевидности ясно, что в споре между римской курией и Лютером правда на стороне Лютера.