Алаэтэль присела на край постели, нащупала биение пульса на шее барона Гуго, долго прислушивалась, потом молча встала и уступила место Уте. Девушка тоже начала с изучения пульса больного, но на запястье, потом откинула одеяло, послушала клокочущее дыхание старика, тихонько вздохнула, встала и уступила место Вольфгеру.
Барон, которому на своём веку пришлось множество раз оказывать первую помощь раненым, понятия не имел, как следует исцелять внутренние болезни. Его знания о медицине ограничивались несколькими прочитанными от скуки лечебниками.
Поэтому он, подражая Уте и в душе проклиная себя за длинный язык, наклонился над старым бароном, но совершенно неожиданно почувствовал нечто такое, от чего чуть не вскрикнул. Это было похоже на удар незримого ножа. Его сознанием стремительно завладела некая чуждая этому миру сущность, холодная, властная, всезнающая и решительная, которой невозможно было сопротивляться. Она вошла без спросу и заполнила собой то место, где, как казалось Вольфгеру, пребывала его душа. Барон ощутил себя марионеткой, которая выламывается на потеху публике в руках умелого кукольника.
Подчиняясь незримым приказам сущности, Вольфгер завёл руки за шею больного, подождал, пока она ощупает ведомые только ей точки, потом откинул одеяло и, причудливо сложив пальцы, осторожно помял вялый живот старика, принюхался к запаху пота и дыхания. И тут сущность исчезла из сознания Вольфгера так же внезапно, как и появилась. Барон встал и слегка дрожащим голосом произнёс:
— У вас есть отдельная комната? Нам нужно посоветоваться.
Баронесса ничего не заметила. Она прошла через спальню и откинула драпировку, за которой оказалась дверь. Вольфгер толкнул её и вошёл в маленькую, совершенно пустую комнату без окон, по виду — чулан.
— Что с тобой случилось, Вольфгер? — тревожно спросила Ута. — И зачем ты выдал себя за целителя?
— Я отвечу чуть позже. Сначала скажите мне, что вы думаете о болезни Фюрстенберга?
— Этот человек не способен дожить до завтрашнего утра, — спокойно сказала Алаэтэль, — его витальные силы исчерпаны, это есть видимое чудо, что он вообще ещё жив.
— Я тоже бессильна, — беспомощно пожала плечами Ута, — мы опоздали. Больной обречён.
— Раз так — плохо дело — вздохнул отец Иона, — его сынок, заполучив целителей, похоже, не намерен выпускать их из спальни до полного излечения папаши. Придётся его скрутить, а если ещё вмешается дворня….
— Теперь послушайте, что я вам скажу, — прервал его Вольфгер, — со мной только что случилось нечто чрезвычайно странное…
— Я заметила, — сказала Ута, — ты чуть-чуть не закричал.
— Именно, скажу больше: чуть было не завопил от страха. И было от чего… Вы же знаете, какой из меня лекарь? То есть, я могу, конечно, помочь костоправу — рану там забинтовать или лубок наложить…. А тут я наложил на больного руки и вдруг узнал, чем болен этот человек и как его вылечить!
— Как это может быть? — поразилась Ута.
— Ну, мне трудно это описать…. Это… как будто в меня вселился чей-то разум, мощный, холодный, мудрый и очень древний. Ведь на самом-то деле, это не я знаю, как лечить старого барона, это он знает…. И я думаю, что это он подтолкнул меня к тому, чтобы выдать себя за целителя. Я сам от себя таких слов не ожидал, клянусь вам!
— Кто это он? — напряжённо спросил монах.
— Ты угадал, отец мой, — невесело ответил Вольфгер. — Он, опять он, тот самый он, который призвал к нам в лесу гоблина, тот самый он, который поднял из-под креста призрак смерти с косой… Только давайте сейчас не будем спорить, кто он на самом деле, нам надо решить, возьмёмся мы лечить барона Фюрстенберга, или нет.
— А что, разве у нас есть выбор? — спросила Ута, — И вообще, пора возвращаться в спальню, наш консилиум слишком уж затянулся, хозяева, наверное, уже нервничают.
— Ладно! — отчаянно сказал барон, — делать нечего, будем лечить! Помоги мне, Господи…
Вольфгер подошёл к постели умирающего, положил одну руку на лоб барона, другую на грудь и подвигал пальцами, отыскивая активные точки, сосредоточился, выбрасывая из головы мусор посторонних мыслей, и внезапно сущность опять вошла в его сознание. На этот раз барон не запаниковал, а, напротив, ощутил даже некоторое облегчение.
«Сейчас, — прозвучало у него в голове, — будет тяжело, но ты должен выдержать. И не отпускай рук ни в коем случае, иначе ты убьёшь его, а может, и себя. Готов? Готов!» — мысленно ответил Вольфгер.
И через сознание барона, через его руки хлынула сила. Вольфгер закрыл глаза, и перед его внутренним взором возникло тело больного, ставшее как бы полупрозрачным. Он видел, как холодные, бело-голубые потоки силы, истекающие из его рук, рвали в клочья, выгоняли из крови багрово-чёрные кляксы недуга, которые не могли устоять перед мощным напором магии неведомого существа.
«Всё! — внезапно прозвучало в голове у Вольфгера, и поток силы истаял. — Ты выдержал, молодец. Больной будет жить. Через три дня процедуру повторим, но не пугайся, будет гораздо легче»
И голос исчез.
Вольфгер открыл глаза.
Отец Иона стоял на коленях и молился, прижав к груди Библию, баронесса, не скрываясь, плакала, а Ута смотрела на Вольфгера с изумлением и страхом.
Отец Иона громко и торжественно прочитал:
Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками;
Будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы.[63]
Вольфгер взглянул в лицо старика. Тот по-прежнему лежал с закрытыми глазами, но предсмертная бледность исчезла, щёки порозовели. Теперь больной дышал свободно и ровно.
В порыве благодарности госпожа Ульрика сползла с кресла, поймала руку Вольфгера и попыталась поцеловать.
— Что вы, фрайфрау, зачем это? — испугался барон, осторожно высвобождая руку.
Он внезапно почувствовал, что по лбу у него струится пот, он весь, до белья промок, во рту страшно пересохло, и почему-то дёргается левое веко.
— Вина, — прохрипел он, — скорее, и побольше!
Август сорвался со своего поста у двери и выбежал из спальни.
Вольфгер бессильно осел в кресло, которое ему поспешно пододвинул отец Иона.
— Мой господин, вы, наверное, величайший целитель! Скажите, он… он… мой супруг будет жить? — со страхом спросила баронесса, заглядывая в глаза Вольфгеру.
— Он будет жить, — кивнул Вольфгер, — но мы успели в самую последнюю минуту. Благодарите Господа, что мы проплывали мимо, и ваш сын догадался остановить барку.
В спальню вбежал Август с кубком в руках. Услышав последние слова барона, он с благодарностью посмотрел на него и передал вместительный кубок.
Вольфгер отхлебнул и начал жадно пить, гулко глотая и давясь. В кубке было отличное красное вино, густое, терпкое и ароматное.
— Превосходное вино, молодой человек, — сказал Вольфгер, слегка задыхаясь и с сожалением возвращая пустой кубок.
— Это с нашего лучшего виноградника, — гордо пояснил Август, — он совсем маленький, поэтому его вино мы бережём для исключительных случаев. Я подумал, что сегодня как раз такой….
Вольфгер кивнул.
— Вот что, сегодня ваш батюшка будет спать, не надо его тревожить. Но будьте готовы к тому, что когда он проснётся, он будет постоянно мочиться, простите меня, за натурализм, фрайфрау. Это нормально — вместе с мочой я выгоню из него болезнь. Когда же он придёт в себя, поите его этим же вином, разведённым в пять раз водой. Из еды — только размоченные в вине сухари. На следующий день можно давать куриный бульон, потом — белое куриное мясо. В вино — никаких специй, ни в коем случае! Специями вы убьёте его.
Баронесса мелко кивала, утирая непрерывно катящиеся слёзы.
— Через три дня лечение нужно будет повторить, поэтому мы, с вашего разрешения, задержимся в замке до тех пор, пока не будем уверены, что ваш супруг окончательно победил хворь. Прикажите приготовить нам комнаты. А мне пусть натопят мыльню и приготовят свежее бельё.
После невероятно длинного и скучного ужина, состоящего из множества скверно приготовленных блюд, которые подавали неловкие крестьянские девушки, гостей наконец-то отвели в предназначенные им комнаты. Выяснилось, что в полуразрушенном замке пригодных для нормальной жизни комнат осталось немного, поэтому отец Иона ушёл спать на барку, а Ута и Алаэтэль должны были ночевать в одной спальне и даже в одной постели. Ута немедленно фыркнула и ушла спать к Вольфгеру, который, как главный лекарь, удостоился отдельной комнаты.
Они долго с подозрением рассматривали древнюю, изъеденную жучками кровать, прикидывая, не рухнет ли она под их тяжестью, наделав шума на весь замок.
— Не приведи господь, у нашего мебельного чудища отвалятся ножки, на шум прибежит этот потешный Август в кольчуге и с мечом, а мы тут…. Не вполне… гм… одетые, — хихикнула Ута.
— Что бы такого подложить под кровать? — задумчиво спросил сам себя Вольфгер, бродя по комнате, — может, поленья?
— Знаешь, на дровах мне ещё спать не доводилось, — заметила Ута, — на сеновале — было, а на дровах — нет. Кстати, разожги камин, здесь сыро и холодно, как на этой проклятущей барке! Хоть бы протопили комнату! Хотя, чтобы её прогреть, этой малости всё равно не хватит, — сказала она, указывая на поленницу, сложенную в камине, вот скупердяи!
Вольфгер похлопал себя по карманам:
— Проклятье! Забыл огниво в своём мешке….
— Пошарь на каминной полке, — посоветовала Ута.
Вольфгер подошёл к камину и встал на цыпочки.
— Умница! — сказал он, нащупав на полке допотопное огниво.
— Фу, какая гадость! — брезгливо пробормотала Ута, ныряя под одеяло, — бельё сырое, а от подушки несёт псиной, я, наверное, не засну здесь!
— Можно пойти спать на барку, — предложил Вольфгер, — но будет неудобно перед хозяевами, да и поздно уже.