— Почтительно приветствую вашу милость, — сдержанно поклонился купец.
— Рад тебя видеть в Альтенберге, уважаемый Иегуда бен Цви, — ответил Вольфгер, — садись к столу, выпей бокал вина с дороги. Карл, налей вина нашему гостю!
На столе морёного дуба с полированной столешницей красовался причудливый серебряный сосуд для вина мавританской работы: узкогорлый кувшин с длинным изогнутым носиком, подвешенный в рамке так, что вино можно было наливать, просто наклонив кувшин. Под кувшином источала тепло небольшая жаровня, наполненная тлеющими углями.
Карл снял с подноса кубок, наполнил его и поставил перед бароном, после чего налил второй кубок для купца и, поставив его на стол перед гостем, вопросительно посмотрел на барона.
— Иди, Карл, если будет нужно, я позову, — кивнул ему Вольфгер, и Карл спустился вниз.
Купец выглядел смертельно усталым, казалось, ему трудно сделать даже простейшее движение. С видимым усилием он потянулся за кубком, поднёс его к лицу и долго держал в ладонях, наслаждаясь ароматом горячего вина. Потом сделал маленький вежливый глоток, поставил кубок на стол и сказал:
— У вас превосходное вино, господин барон. Это, кажется, мадьярское?
— Да, это вино привезли мне из Альба Регии,[9] — подтвердил Вольфгер, отхлебнув из своего кубка. — Но в нём столько пряностей, что угадать происхождение не так-то просто. Оказывается, ты разбираешься и в винах?
— Я обязан разбираться во всём, чем я торгую, — пожал плечами купец.
— А чем ты торгуешь?
— С вашего позволения, всем.
Вольфгер рассмеялся:
— Стало быть, ты знаешь всё обо всём? Смело, смело, купец. Кстати, этой осенью ты приехал позднее, чем обычно. Почему?
— Возникли некоторые обстоятельства… — замялся Иегуда.
— Но ты привёз то, что обещал?
— Разумеется, в противном случае я не посмел бы отнимать у вас время, — опять поклонился купец. — К сожалению, мне удалось достать только пять книг, вот они.
Он положил на стол мешок, сильными пальцами распустил узел верёвки, стягивающей его горловину, и вытащил несколько томов разного формата. Вольфгер сразу же непроизвольно потянулся к ним. Купец откинулся на спинку кресла, пряча улыбку и наблюдая, как благородный господин радуется каким-то пыльным книгам, как ребёнок новой игрушке.
Первая книга в стопке оказалось Евангелием, отпечатанным с досок и раскрашенным от руки. Вольфгера оно не привлекло: во-первых, несколько экземпляров Евангелия у него уже было, а этот был изрядно потрёпан и не отличался аккуратностью печати: текст и рисунки кое-где были смазаны.
Вольфгер отложил эту книгу в сторону и потянул к себе следующую. И опять его постигло разочарование. Книга была написана на неизвестном ему языке, Вольфгер даже не смог разобрать название. Знакомые буквы латиницы складывались в непонятные слова. «Наверное, это мадьярский язык, — решил он. — На английский, французский и итальянский не похоже».
Третья книга была написана на латыни и представляла собой многоречивые комментарии какого-то учёного монаха к «Summa Theologica» Фомы Аквинского.[10] Вольфгер не особенно интересовался богословием, но книгу решил купить, чтобы сравнить выводы незнакомого исследователя со своими собственными — «Summa Theologica» он читал.
Четвёртая книга оказалась чем-то вроде пособия для костоправов, она была написана по-гречески и снабжена большим количеством рисунков. «Ага, а, вот это полезно, — подумал Вольфгер, — надо будет на досуге проштудировать её как следует, а то мало ли…»
Ни на что уже особенно не надеясь, со смешанным чувством надежды и разочарования Вольфгер потянул к себе пятую книгу, открыл её, и у него захватило дух.
Пятая книга в грубой деревянной обложке, собственно, не была книгой, это была пачка неровных листов пергамента, сшитых суровой нитью, нечто вроде лабораторного журнала какого-то безымянного мага, судя по неаппетитным рисункам и описаниям опытов — некроманта. Страницы были покрыты неровными строчками, прописями каких-то декоктов, причём некоторые записи были зашифрованы, стёрты или замазаны. Вольфгер мысленно потёр руки в предвкушении множества интересных вечеров и ночей, посвящённых разбору этой книги, посмотрел на купца, который молча ждал, пока барон разглядит всё, и сказал:
— Я покупаю эти три. Сколько ты хочешь за них?
— С вашего позволения, двадцать пять гульденов за все.
Вольфгер удивился: купец назвал сумму, в несколько раз меньшую той, которую он рассчитывал заплатить.
— Почему так дёшево? — поднял он брови. — Ты боишься меня разорить? Не бойся. Эти книги стоят гораздо больше, называй настоящую цену. А вот за это, — Вольфгер указал на последнюю книгу в стопке, — если бы у тебя её нашли отцы-инквизиторы, ты угодил бы прямиком на костёр.
— Господин барон, — спокойно ответил купец, поглаживая бороду, — если бы вы не выбрали ни одной книги, я бы отдал в дар вам все пять, но поскольку вы решили купить некоторые из них, я считаю неправильным брать полную цену. Я купец, а купец держит данное слово, прежде всего, данное себе.
— Подарить?! — удивился Вольфгер, — но почему? Что это с тобой, почтенный Иегуда? Я не замечал за людьми твоего племени склонности к расточительству!
— Ваш замок, господин барон, — конечный пункт моей поездки по Саксонии. Здесь я должен распродать остатки товаров. Если повезёт, продам и повозки, нет — брошу их, а дальше со своими приказчиками поеду верхом. Я не могу взять с собой книги — они слишком тяжёлые и громоздкие. Поэтому заплатите столько, сколько сочтёте нужным, фрайхерр Вольфгер, и возьмите себе все книги. У вас книгам будет хорошо, я знаю…
— Но всё-таки, что случилось? — настойчиво переспросил Вольфгер. — Должна же быть какая-то причина, заставляющего купца-иудея бросить свой обоз и спасаться бегством? Ведь я правильно понял смысл твоих слов?
— Как нельзя более, — вздохнул купец, — причина, конечно, есть. И заключается она в том, ваша милость, что в воздухе прекрасной Саксонии появились знакомые каждому иудею запахи. Пахнет дымом, кровью и смертью. Мы от века научены чувствовать эти запахи острее, чем вы, христиане, потому что первыми жертвами войн и смут всегда оказываются сыны Израилевы. Мы знаем, когда следует спасаться, бросив всё или почти всё, иначе мы не смогли бы выжить в чуждом для нас мире.
К тому времени, когда зима вступит в свои права и перевалы через Рудные горы закроются, мы должны пересечь Богемию и оказаться в Праге. Только за толстыми каменными стенами Жидовского квартала я и мои люди окажемся в безопасности. Но до Праги ещё ехать и ехать…
— Значит, война… — задумчиво сказал Вольфгер, поднявшись со своего кресла и расхаживая по залу. — Но с кем? С турками? Да нет, чепуха…
— Прошу меня простить, фрайхерр Вольфгер, — сказал купец, — я выбрал неудачное слово. Саксонию ждёт не война в обычном понимании этого слова, внешнего врага у неё, слава премудрому Соломону, нет. Саксония стоит на пороге бунта.
— Ещё того не легче… Какой бунт? Чей, почему? — растерялся Вольфгер.
Купец вздохнул и отпил из кубка.
— Ваша милость, вы слышали про Ганса Дударя? — неожиданно спросил он.
— Это ещё кто такой?!
— Мужик… Ганс Дударь был простым пастухом и вы, господин барон, конечно, ничего о нём и не должны были знать. Но, видите ли, какая штука… Этот самый Дударь, неграмотный и невежественный пастух, внезапно ощутил в себе дар проповедника. Он собирал вокруг себя крестьян и клялся, что ему являлась во сне Богородица и обещала, что для тех, кто уверует, отныне всё пойдёт по-другому: не будет ни церковной десятины, ни князей, ни налогов в казну, а пашни, леса и реки станут общими…
Такие люди время от времени появляются в любых странах во все времена, но обычно их полагают блаженными и либо убивают, либо просто не обращают на них внимания. А тут вышло наоборот. Дударь говорил так, что послушать его проповеди приходили со всей Франконии. Вюрцбургский епископ спохватился, но слишком поздно, проповеди Ганса Дударя слышали многие, недопустимо многие, я бы сказал. Конечно, пастуха схватили, пытали и сожгли на костре как еретика, но вот с его проповедями уже ничего сделать было нельзя, их шёпотом пересказывали и даже печатали тайком, печатают и до сих пор. А про «Заговор Башмака», осмелюсь спросить, господин барон тоже не слышал?
— Скажи-ка мне, любезный Иегуда, — прищурился Вольфгер, — а может, ты никакой не купец, а хитрый прознатчик? Уж больно много ты знаешь.
— Ой-ой-ой! — закатил глаза купец и рассмеялся. — Ну, какой из бедного купца прознатчик? Ваша милость мне льстит. Впрочем, вы правы. Старый Иегуда — прознатчик, только совсем чуть-чуть. Я ведь купец, а не приказчик. Чем рискует приказчик? Да ничем. А я, отправляясь в очередную поездку, рискую не только деньгами и товаром, но и своей головой. Так что…
— Ты говорил о каком-то «Башмаке», — напомнил Вольфгер.
— Воистину удивительно, что вы не слышали о нём, потому что «Заговор Башмака», как блуждающий нарыв, уже давно набухает то в одном курфюршестве, то в другом. Стоптанный крестьянский башмак — символ тайного общества, готовящего бунт против господ. Правда, ещё ни разу бунт не удавался — иногда заговорщиков выдавали предатели, а иногда крестьяне не могли сойтись друг с другом и кто-то переходил на сторону властей. Каждый раз дело кончалось пытками, кострами и казнями, и господа думали, что с «Башмаком» покончено навсегда, но он возникал снова и снова. Во многих вещах ваши князья наивны, как дети, простите меня, господин барон, за дерзкие слова.
— Не извиняйся, — поморщился Вольфгер, — здесь нет посторонних ушей, говори, как привык. А то, что наш император не блещет умом, я знаю и без тебя, чего ещё ждать от сына Хуаны Безумной?[11]
— Благодарю вас, господин барон, — кивнул Иегуда бен Цви, — в таком случае, я продолжу, — он заглянул на дно своего бокала и Вольфгер подвинул к нему кувшин: