— Ну, обещали, — недовольно сказал Вольфгер, наливая себе и гному вина в кубки, — твоё здоровье! Но это же не значит, что для этого надо головой рисковать.
— Говорю тебе, никакого риска! Ты что, мне не веришь? — обиженно спросил гном, слегка задыхаясь, так как неосмотрительно выхлебал содержимое своего кубка залпом. — И кому? Мне, истинному философу?!
— Гм… Как-то мне тревожно, знаешь ли, — сказал Вольфгер. — Если в мире существует ходячая неприятность, то её зовут Рупрехт.
— Так дашь книгу? — насупился по-настоящему обидевшийся гном.
— Ладно, на, возьми, — вздохнул Вольфгер и достал из сундука книгу, завёрнутую в кусок ткани, — только…
— Спасибо! — завопил гном, поспешно выхватывая книгу из рук барона. — Сегодня ближе к полуночи я за тобой зайду. Отправим твою эльфийку в её план бытия в лучшем виде, даже не сомневайся!
Гном вскочил и, боясь, что Вольфгер передумает и отберёт книгу, юркнул за дверь, прижимая свёрток к груди.
Вольфгер вздохнул, покачал головой и налил себе ещё вина.
Приближалось обеденное время, и Вольфгер решил сначала зайти к коменданту, чтобы узнать, не прибыл ли гонец. Покои, которые занимал Берлепш, выглядели скорее как караульное помещение или шорная мастерская — большая комната была завалена оружием и конской сбруей. По углам, как жерди, стояли связки копий, на полу громоздились щиты самых разных размеров и форм, а на стенах висели подпруги, сёдла, стремена, какие-то кожаные ремни с пряжками и пара пробитых кольчуг. Пахло кожей, хорошо смазанным железом и почему-то опилками.
Комендант был занят очень важным и интересным делом: бросал метательные ножи в грубо размалёванную деревянную куклу в рост человека, стоявшую в углу комнаты. Судя по тому, что стена за болваном была изрядно выщерблена, получалось у него неважно.
Берлепш оглянулся на звук открываемой двери:
— А, ваша милость! Прошу, прошу! Я вот тут, ну, это… упражняюсь. Не желаете ли попробовать?
— Пожалуй, — сказал Вольфгер.
Комендант уступил ему место у столика, на котором лежали метательные ножи. Вольфгер взял один и взвесил на ладони. Нож был неудобным: слишком большой, с перетяжелённой рукоятью. Но делать было нечего. Барон пристроил нож на ладони, несколько раз качнул рукой для пробы и затем, вспомнив уроки старого десятника, который много лет назад учил его обращаться с метательными ножами, швырнул его в манекен. Раздался короткий сухой удар, и нож вонзился в деревянное горло.
— Ого, да вы, ну, значит, это, мастер! — с уважением сказал комендант. Он попытался выдернуть нож, но тот засел глубоко. Берлепш с некоторым трудом всё-таки выдернул его и осмотрел лезвие, не осталось ли на нём зазубрин.
— Говорят, умением метать ножи славятся сарацины, у неверного учились, господин барон?
Вольфгер рассмеялся:
— Видели бы вы этого сарацина: старый пьянчуга-десятник с красным носом и трясущимися руками. Я выставлял ему бочонок крепкого пива, и он за пару колоколов опустошал его. Но, странное дело, когда старый десятник брал в руки метательный нож, кинжал или меч, да вообще любое оружие, дрожь, как по волшебству, пропадала. Мне удавалось выиграть у него в лучшем случае одну схватку из пяти. Даже не знаю, что бы он сделал со мной в свои лучшие годы, если бы нас свёл бой. Кстати, сарацин я видел только на картинках.
— А что стало с этим десятником? — заинтересованно спросил комендант, — я бы взял его в замковую стражу, учить моих дуболомов.
— Не получится. Старик умер смертью истинного пьянчуги: зимой, выйдя из кабака, прилёг под кустом и заснул. Нашли его только утром, да и то случайно — споткнулись о его труп, который совсем замело снегом…
Берлепш перекрестился:
— Н-да, спаси Господь нас от такой смерти… А у меня для вас новость!
— Гонец прибыл? — быстро спросил Вольфгер, — откуда? Из Дрездена или Виттенберга?
— Из Виттенберга. Утром ворота открыли, а он уже ждёт… Вот грамота от советника Спалатина, капеллан мне её уже прочитал, сам-то я, ну, значит, это… слаб в грамоте.
«…а посему, учитывая тяжесть преступлений, совершённых Штюбнером и его богопротивным ковеном,[91] властью, препоручённой мне его королевским высочеством курфюрстом, определяю помянутого Штюбнера подвергнуть казни максимально суровой, коя будет возможна, а прочих повесить. Казнь Штюбнера должна совершиться на глазах разбойников, в замке. О казни разбойников жителей Айзенаха не оповещать, посторонних лиц на казнь не допускать».
— В замке есть палач? — спросил Вольфгер.
— Нет, — ответил Берлепш, — зачем он нам? Для того чтобы вздёрнуть вора или нищеброда, много умения не надо, а других преступников у нас не бывает. Я велел прийти городскому палачу, наверное, он уже ждёт.
Комендант постучал рукоятью метательного ножа по шлему, лежавшему на столе, и, не дождавшись ответа, заревел:
— Ганс! Ганс, дубина стоеросовая, ты что, не слышишь? Я же тебя зову!!!
Наконец в дверь заглянул стражник:
— Звали, господин комендант?
— Нет, хорал сочиняю!!! — ощерился на него комендант, — сколько можно орать?!!
— Дык я это…
— Что это, ну что?!
— Извиняюсь, за нуждой ходил…
— Тьфу! Ладно… Палач пришёл?
— А как же… Давно вас дожидается.
— Чтоб ты пропал! Не меня, идиотина, накаркаешь ещё! Почему сразу не доложил?
— Дык я это…
— Позови палача и убирайся с глаз моих, чтоб не видел!
Стражник, видимо, давно привыкший к манере коменданта выражать свои мысли, радостно осклабился, кивнул и исчез.
В комнату вошёл лысоватый человек лет пятидесяти, плотного телосложения, одетый добротно, но неброско, по виду — преуспевающий купец.
— Моё почтение, господин комендант, чем могу служить? — поклонился палач.
Увидев Вольфгера, стоявшего в стороне, он отвесил вежливый поклон и ему:
— Ваша милость…
Вольфгер в ответ небрежно кивнул.
— Вот что, Людвиг, — сказал комендант, — ну, значит, это, дельце есть по твоей части. У меня тут три преступника образовались, надо их того…
— Не извольте беспокоиться, господин комендант, всё сделаем в лучшем виде и по самой умеренной цене, — спокойно ответил палач. — Род казни? Топор? Виселица?
— Двое — мелкая сошка, этих надо просто вздёрнуть, — стал объяснять комендант, — а вот третий — главарь банды, с ним придётся повозиться. Оттуда (Берлепш с важным видом ткнул пальцем в потолок) пришёл приказ казнить его, ну, это, сурово. Что присоветуешь, Людвиг?
Палач пожал плечами:
— Да как обычно… Позвольте предварительно узнать, казнимый — мужчина?
— Мужчина, — кивнул комендант, — а какая тебе разница?
— Так если мужчина, значит, сначала его надо будет оскопить, — невозмутимо пояснил Людвиг, — а уж потом — колесование и сдирание кожи заживо. Ежели это была бы женщина, тогда, значит, сначала отрезание грудей…
— А он, ну, это, не помрёт после оскопления? — с сомнением спросил комендант.
— У меня не помрёт, — заверил палач, — я своим ремеслом почитай тридцать лет занимаюсь. Ещё можно сварить казнимого в масле, но сейчас холодно, надобно будет много дров, да и масло стоит недёшево. Распинание может вызвать ненужные ассоциации. Иногда практикуется посажение на кол и…
— Достаточно! — прервал его слегка побледневший комендант, которому предстояло руководить казнью, — делай, как сказал сначала.
— То есть оскопление, колесование и сдирание кожи?
— Да, да, вот тебе задаток! — сказал Берлепш и бросил на стол мешочек с монетами. — Когда всё будет готово?
— А где будем казнить, в замке или в городе?
— В замке, и чтобы никаких посторонних! В городе о казни, смотри, молчок!
— Господин комендант, я тружусь в Айзенахе вот уже пятнадцать лет, и никто не был в обиде на мою работу! Даже казнимые, — ухмыльнулся Людвиг. — Я знаю, что такое важная государственная тайна.
— Вот и хорошо, — облегчённо вздохнул комендант, — так когда будем казнить?
— Сегодня десятое, — стал загибать пальцы палач, — две виселицы надо изготовить и установить, колесо у меня есть, делать не надо, помост сколачивать будем?
— Нет, зачем? Зрителей же не будет.
— А, ну да, я и забыл. Можно тринадцатого на рассвете, но тринадцатое — нехорошее число, лучше четырнадцатого.
— Боишься, что тринадцатого осуждённым не повезёт? — захохотал комендант, — какая, ну, значит, это, трогательная забота!
Вольфгер от приступа комендантского юмора поморщился.
— В общем, решено: тринадцатого! — сказал Берлепш палачу, — и не затягивай дело!
— Слушаюсь, — поклонился тот, — но позвольте дать один совет. Главного приговорённого в оставшиеся дни кормите получше.
— Это ещё зачем?
— А чтобы на экзекуции дольше продержался, — невозмутимо пояснил палач. — Слабый помрёт быстро, и все старания напрасно. А сейчас позвольте мне откланяться, надо идти к плотнику.
— Постой-постой, Людвиг, ну, значит, это, о чём я ещё хотел тебя попросить-то? — поспешно сказал комендант, — чуть, понимаешь, не забыл! Спина же у меня, спина! Видно, от сырости — ноет, сил нет, особенно ночью. Уж и примочки делал, и камни тёплые прикладывал, ничего её, заразу, не берёт! А вы, палачи — костоправы отменные, это все знают. Может, по дружбе помнёшь спину, а?
— Конечно, господин комендант, о чём разговор? Пойдёмте, посмотрим, что с вашей спиной. У меня рука лёгкая, это все говорят, ничего даже и не почувствуете!
Палач хихикнул, а Берлепш радостно заржал.
После ужина в комнату Вольфгера, который, лёжа на кровати, мирно беседовал с Утой, ворвался возбуждённый гном. Постучать он, как обычно, забыл.
— Ну, у меня всё готово, — сообщил он, потирая руки. — Предупреди эльфийку.
— Что, прямо сейчас идти? — недовольно спросил Вольфгер, которому лень было выходить из тёплой и уютной комнаты.
— Нет, сейчас ещё рано, это ночная магия, пойдём ближе к полуночи. Я просто зашёл, чтобы предупредить вас, — пояснил гном.