Со второй попытки дело пошло вроде бы лучше. Вольфгер был так поглощён писанием, что не заметил, как в комнату вошла Ута. Девушка присела напротив барона, подождала, пока он, оторвавшись от письма, заметит её, и робко сказала:
— Прости, ты не очень занят? Нам надо поговорить.
Опыт общения с женщинами подсказывал Вольфгеру, что ничего хорошего от такого разговора ждать не стоит. Он положил перо и сказал:
— Доброе утро, любовь моя. Вот, наконец, собрался написать Фуггеру, надо же ему рассказать, как мы съездили в Прагу. Но ничего страшного, подождёт Фуггер. Да и у меня, по совести сказать, с непривычки уже пальцы свело, потом допишу. Я слушаю тебя. Что-нибудь случилась?
Ута явно нервничала и теребила в руках носовой платок. Вольфгер видел, что она хочет сказать ему что-то неприятное, но чрезвычайно важное для неё. Барон накрыл ладонью её руки.
— Да что с тобой? — встревоженно спросил он, — ты не заболела?
— Нет, я здорова, дело не во мне… Ну, то есть, во мне… Вернее, и во мне тоже…
Барон терпеливо ждал.
— Скажи, Вольфгер, ты знаешь, день какой святой отмечается первого мая? — наконец спросила Ута.
— Конечно, нет, католических святых сотни, разве можно их помнить наизусть? Спроси у отца Ионы, может, он знает.
— Да нет, ты не понял, я-то знаю, я хотела узнать, помнишь ли ты.
— Я уже сказал, что не помню, — пожал плечами Вольфгер, — а это важно?
— Очень важно. Первого мая — день святой Вальбурги.
— Ну и что? Вальбурги так Вальбурги. А кто она такая? Хотя, постой… А-а-а, вот оно что! Ну, конечно! Вальпургиева ночь, верно? Праздник ведьм. А ты же ведьма…
— Ты угадал, именно Вальпургиева ночь. И я должна быть там.
— Где это «там»?
— На горе Броккен.
— А где эта гора?
— Недалеко. От Вартбурга — два или три дня пути верхом, точно не знаю, я никогда не ездила туда на лошади.
— То есть, я так понимаю, ты уже бывала на Броккене в Вальпургиеву ночь? — поднял брови Вольфгер.
— Да, была, — коротко ответила Ута, — и в этот раз ты должен там быть со мной.
Вольфгер, который в это время потягивал вино, поперхнулся:
— Я?! А я-то зачем? Я же не…
— Пожалуйста, не спрашивай! — со слезами в голосе сказала Ута, — просто пообещай мне. Я не могу сказать зачем. Ты должен, я чувствую.
— Ну, хорошо, хорошо, конечно, — поспешно согласился барон, который, как и большинство мужчин, страшился женских слёз. — А как мы туда попадём? Полетим на мётлах? Ух ты!
— Если бы я была одна, я смогла бы пройти по моим путям, но тебя они не выдержат, — не приняла шутливого тона Ута. — Мы поедем на лошадях, только ты и я. Чтобы успеть к Вальпургиевой ночи, нужно выехать завтра. Так ты поедешь?
— Конечно, я же обещал. Но вдвоём сейчас ездить опасно, давай возьмём с собой Карла.
Ута хотела возразить, но Вольфгер знаком остановил её:
— Он проедет с нами столько, сколько будет можно, а потом останется и будет ждать нас. Дальше мы поедем вдвоём. Хорошо?
Ута кивнула, с облегчением вздохнула и вытерла глаза. Вольфгер обнял её, привлёк и хотел поцеловать, но девушка упёрлась ладонями ему в грудь:
— Нет-нет, Вольфгер, прости меня, но до ночи святой Вальбурги — нельзя.
— Ну-у, вот этого я ей никогда не прощу!
— Молчи! Нельзя про неё такое говорить! — с непритворным испугом воскликнула Ута и закрыла ему ладошкой рот. Вольфгер воспользовался оказией и поцеловал её в ладонь.
Ута неожиданно покраснела, как маленькая девочка.
Стояли чудесные, солнечные, не жаркие дни. Путешествие на Броккен могло превратиться в лёгкую и приятную прогулку, если бы не тревожное и мрачное настроение Уты. Девушка чего-то явно боялась, но о причинах своих страхов говорить отказывалась и сразу замыкалась в себе. Вскоре Вольфгер махнул рукой на попытки разговорить её, стараясь быть с девушкой ласковым и внимательным. Кот не отходил от Уты ни на шаг.
Карл сохранял обычное спокойствие, впрочем, держал секиру под рукой, а Вольфгер выбирал дорогу внимательно и осторожно, опасаясь встречи с какой-нибудь разбойничьей шайкой или с отрядом крестьянской армии.
Они выбирали узкие, заросшие кустарником, заброшенные дороги, объезжали стороной деревни и ехали так, чтобы в случае опасности можно было сразу нырнуть в лес. Для Уты на вьючной лошади везли маленький шатёр, мужчины спали на земле.
В полдень, не отходя далеко от дороги, сделали привал. Ута легла под тенистое дерево, накрылась плащом и задремала, а Вольфгер и Карл тихонько беседовали, разглядывая карту, взятую у Берлепша.
Вдруг Карл насторожился и привстал:
— Господин барон, слышите? Что это?
— Ничего не слышу, ты не сравнивай слух оборотня с человеческим. Что там?
— По-моему, по дороге идёт большой отряд, но какой-то странный, не пойму, кто это, очень уж шумят. Надо взглянуть на всякий случай.
Барон подошёл к Уте и дотронулся до её плеча. Она рывком сбросила плащ:
— Что случилось?!
— Тихо, тихо… На дороге какие-то люди, мы с Карлом пойдём посмотреть. Я тебя разбудил, чтобы ты не испугалась, проснувшись в одиночестве.
— Да я и не спала, так лежала… А можно мне с вами?
— Не надо. Во-первых, часть пути нам, может, придётся ползти, а потом, ты лучше последи за лошадьми, чтобы, спаси Христос, не заржали. Услышат с дороги — не миновать драки.
Ута кивнула и пошла к лошадям.
Вольфгер и Карл, пригибаясь, двинулись к дороге и залегли за кустами.
Шум нарастал. Слышался топот многих ног, громкие голоса, скрип телег и конское ржанье. Наконец из-за поворота появилась голова отряда. Это были не кнехты и не разбойники, а простые крестьяне, которые, загребая ногами пыль, без всякого порядка шли по дороге. Большинство было в обычной крестьянской одежде, но на некоторых были помятые, ржавые шлемы, куртки-бригантины, наручи и поножи, драные кольчуги. Всё это воинское имущество лязгало, скрипело и гремело, цепляясь друг за друга. Мужики были вооружены косами и серпами, насаженными на длинные, кривые древки, вилами и другим крестьянским инструментом, наскоро превращённым в оружие. У некоторых Вольфгер разглядел невесть как попавшие в крестьянские руки алебарды, мечи и даже моргенштерны. За пешцами ехали телеги, запряжённые одной крестьянской лошадью или о двуконь. В телегах сидели женщины, перекликавшиеся высокими, пронзительными голосами. Вдоль колонны с лаем носились тощие собаки, сновали грязные дети. С дороги потянуло едким лошадиным потом, дёгтем и немытым человеческим телом. Вольфгер поморщился:
— Экое пахучее войско, право слово…
— Тихо, господин барон, — прошептал Карл, — у них собаки, как бы они не почуяли нас…
— Не почуют, ветер же на нас.
Они лежали в кустах, боясь пошевелиться, и ждали, пока это странное войско не промарширует мимо. Наконец, когда последняя телега скрылась за поворотом, Вольфгер встал и сказал Карлу:
— Ну, кажется, все. Пошли обратно, а то Ута, наверное, волнуется.
— Пригнитесь, ваша милость, а то, не ровен час, какой-нибудь воин, отставший от отряда по надобности, увидит нас и поднимет тревогу.
— Ты прав, Карл, их слишком много, чтобы рисковать…
На поляне их ждала встревоженная Ута.
— Что случилось? Почему вы так долго? Я чуть с ума не сошла от тревоги!
— Нельзя было встать, пока отряд не пройдёт, — пояснил Вольфгер.
— Что за отряд? — удивилась Ута, — здесь, в лесу?
— Крестьяне, — коротко пояснил оборотень, — причём вооружённые, человек пятьдесят. Куда и зачем идут, не знаю.
— А я вот, пожалуй, догадываюсь, куда, — сказал Вольфгер. — Скажи, Карл, ты видел, что они тащили на пике в голове отряда?
— По-моему, драный башмак.
— Верно, а зачем?
— Понятия не имею! Я думал, подцепили по дороге, ну и тащат ради смеха…
— Нет, Карл, смеха тут мало. Башмак — это старинный символ крестьянского бунта.
— Башмак — символ бунта? — удивился Карл. — Но почему башмак?
— Не знаю, но насчёт символа — не сомневайся, про башмак мне Иегуда рассказывал ещё прошлой осенью. Интересно другое: вот откуда крестьяне, не умеющие ни читать, не писать, знают, что было символом бунта в прошлый раз, двадцать, тридцать, даже пятьдесят лет назад? И почему каждый раз, как только где-нибудь в Германии крестьяне начинают бунтовать, они поднимают над головами этот драный символ? А раз этот отряд не банда разбойников, то ясно как день, куда они идут. В Мюльхаузен они идут, в армию Мюнцера.
— А женщин-то они зачем с собой тащат? — поинтересовался Карл.
— Ну, как обычно: еду готовить, стирать и всё такое, но главное — грабить. Они, Карл, за добычей едут, а не просто так. Слава Богу, мы не встретились с ними на дороге… Давай-ка поищем тропинку в лесу. Что-то мне больше не хочется на дорогу выходить, думаю, что такой отряд не один…
К исходу второго дня пути Ута остановила лошадь и сказала подъехавшему к ней Вольфгеру:
— Дальше ехать нельзя, надо искать место для привала. Карл останется здесь, а мы продолжим путь пешком.
Вольфгер осмотрелся. Они стояли на небольшой, уютной полянке, за которой начинался густой ельник. Между деревьев вилась едва заметная тропа. Местность впереди заметно повышалась.
— Да можно прямо здесь остановиться, — сказал он, — как по-твоему, Карл? Воды только нет…
— Воду я найду, — ответил оборотень, — а поляна хорошая, другую искать, пожалуй, не будем.
— Ута, когда нам надо идти? — спросил Вольфгер.
— Как начнёт темнеть, так и пойдём, — ответила девушка, — только мне надо переодеться.
Она отвязала от седла мешок и направилась к кустам.
— Далеко не ходи! — крикнул ей в спину барон, — если что — кричи, мы рядом будем.
Ута повернулась, странно глянула на него и сказала:
— Здесь нам ничто земное уже не угрожает.
— Земное не угрожает… А какое угрожает? Что она хотела сказать? Как думаешь, Карл?
— Я чувствую магию этого места, — неохотно ответил оборотень, — сильную и очень недобрую. А дальше, наверняка, будет ещё хуже. Будьте осторожны, ваша милость. Я буду ждать вас здесь столько, сколько потребуется.