une impulsion nouvelle) исследованиям по истории французской героини, снабдив ученых столь необходимыми документами[2734]. Тем не менее, он полагал, что данные источников позволяют рассматривать Жанну не как порождение «народного духа», но прежде всего как истинное «чудо»[2735]. В связи с этим основное внимание Валлон уделял материалам процесса по реабилитации 1455–1456 гг. уже сам факт того, что эти документы сохранились и могут быть использованы, являлся для него свидетельством Божественного вмешательства в историю[2736]. Именно в них, с его точки зрения, проявлялась «двойственность» Жанны д’Арк, ее воинственность и практически «монашеский» образ жизни (la ferveur dune nonne), в полной мере демонстрирующий набожность девушки, ее подчинение церкви и ее безусловную святость[2737].
Именно эти качества Валлон почитал главными отличительными свойствами своей героини, «примера набожности» (un modèle de piété) как для ее современников, так и для всех последующих поколений[2738]. Она не являлась мистиком, поскольку ее откровения не были ни иллюзиями, ни суевериями[2739]. Ее стремление помочь своей стране нельзя было объяснить одной лишь любовью к родине, ибо в таком случае «спаситель» мог появиться в любом уголке Франции[2740]. Божественный характер миссии Жанны, по мнению автора, был напрямую связан с тем, что она являлась невинной и святой (chaste et sainte) с самого детства[2741]: весь образ жизни ее был таков, что Господь просто не мог не остановить на ней свой выбор и не помогать ей на протяжении всего ее трудного пути[2742]. Именно в рамках этой, совершенно новой для французской историографии парадигмы, когда святость Жанны д’Арк уже не подразумевалась, но проговаривалась эксплицитно, и строил свое повествование А. Валлон. Для него все этапы жизни его героини были не доказательством, но подтверждением ее статуса: узнавание Робера де Бодрикура в Вокулере, чудесное путешествие в Шинон[2743] и даже личное отношений к девушке ее спутников, которых от посягательств на ее целомудрие удерживал не столько ее мужской костюм, сколько уже тогда чувствовавшаяся в ней святость[2744].
С этой же точки зрения Валлон рассматривал и discretio spirituum, проведенное в Шиноне и Пуатье. Как и его коллеги-католики первой половины XIX в., он обращал внимание на многоэтапность данной процедуры, которая включала в себя расспросы спутников Жанны, встречу с дофином и допросы ее самой[2745]. Он также — впервые с середины XV в. — поднимал вопрос о короне, якобы принесенной ангелом Карлу[2746]. Впрочем, он рассматривал эту историю, скорее, как сознательный обман (une allégorie fort transparente) со стороны девушки, не желавшей указывать судьям в Руане истинный знак своей избранности[2747], и отмечал, что в действительности discretio оставалось незавершенным вплоть до победы французских войск под Орлеаном[2748]: снятие осады с города заставило поверить в Жанну не только простой народ (который верил в нее и без особенных «знаков»), но даже теологов и, в частности, Жана Жерсона, посвятившего данному вопросу специальный трактат[2749].
Весьма специфически рассматривался в рамках новой парадигмы, предложенной Валлоном, и вопрос о возможном предательстве, совершенном в отношении Жанны Карлом VII и его приближенными. Для историка данная проблема заключалась не в том, закончилась ли миссия Жанны коронацией в Реймсе и кто именно не позволил ей оставить военную карьеру[2750]. Значительно важнее для Валлона было представить пленение, суд и казнь девушки совершенно отдельным периодом ее жизни. Как и историки-католики, как и авторы орлеанских панегириков первой половины XIX в., он — в полном соответствии с христоцентрической религией данного периода — настаивал на том, что гибель Жанны ни в коем случае нельзя рассматривать как свидетельство ее провала в качестве пророка[2751]. Напротив, писал он, обвинительный процесс 1431 г. стал еще одним (причем лучшим, нежели процесс по реабилитации) доказательством святости ее дела и ее личной святости[2752]. Сравнимая с гибелью Христа[2753], мученическая смерть девушки (son martyre) привела ее к вратам Рая, что и было ей обещано чуть ранее в откровении[2754]. Ее останки были выброшены по приказу англичан в Сену потому, что должны были стать реликвиями[2755], ибо все современники Жанны как при ее жизни, так и после ее смерти почитали ее как истинную святую[2756].
Именно поэтому, полагал Валлон, реабилитация их героини французам была практически не нужна[2757]. Однако, она оказалась полезной для самой Церкви, которая не только оправдала Жанну, но и поняла, что имеет дело со святой, пусть даже и не признала это официально[2758]. Впрочем, процесс 1455–1456 гг., по мнению историка, который повторял в данном случае выкладки Ле Брюн де Шарметта, и не мог стать канонизационным, учитывая сложные отношения между Англией и Францией в тот период. Тем не менее, учрежденный епископом и отмечающийся каждый год в Орлеане праздник «святой Девы» являлся лучшим доказательством наличия во Франции культа Жанны д’Арк[2759]. Именно поэтому, рассуждал Валлон, для незамедлительной канонизации девушки, которая «при жизни была святой, а в смерти — мученицей» (par sa vie, une sainte, et par sa mort, une martyre)[2760], уже существуют все необходимые предпосылки, и главная из них — материалы дел 1431 г. и 1455–1456 гг.[2761] Эти последние можно было, с его точки зрения, рассматривать как основу для организации так называемого ординарного процесса канонизации (procès de l’ordinaire), представляющего собой сбор предварительной информации и опрос свидетелей.
Данный вопрос Валлон поднял в переписке с епископом Орлеанским. В письме от 15 августа 1867 г., ссылаясь на панегирик Дюпанлу 1855 г., он писал, что представителям церкви будет достаточно лишь внимательно проанализировать эти документы, чтобы прийти к однозначному выводу о святости французской героини. Не менее существенным представлялось знаменитому историку и то, насколько подобная канонизация укрепит позиции самой Церкви, которую «все еще продолжают обвинять в том, что она ее (Жанну — О. T.) приговорила к смерти»[2762]. Дюпанлу принял предложение А. Валлона близко к сердцу. В ответном письме он сообщал, что именно тему святости Девы он собирается сделать центральной в панегирике, который произнесет 8 мая 1868 г. Он также просил именитого историка кратко указать ему те основные моменты жизни французской героини, которые, с его точки зрения, наглядно демонстрировали бы ее святость в «каноническом смысле». В ответ Валлон перечислил следующие составляющие образа святой Жанны: ее исключительную набожность, имевшиеся у нее видения и откровения, чудо с ожившим ребенком в Ланьи, а также собственно традицию почитания девушки простым народом на протяжении веков[2763].
Тем не менее, советами историка монсеньору Дюпанлу воспользоваться не удалось: в связи с визитом императора Наполеона III в Орлеан все политические выступления и процессии весной 1868 г. были запрещены[2764]. Как следствие, панегирик Жанне д’Арк, который в этот год читал аббат Луи Боннар, был посвящен традиционной теме роли Девы в освобождении города от англичан и не содержал ни малейших намеков на ее возможную святость[2765].
Свое собственное выступление епископ Дюпанлу перенес на следующий, 1869 г. При подготовке панегирика, главной темой которого на сей раз действительно стала святость Девы, он не ограничился информацией, полученной от А. Валлона, но прибег к самому лучшему источнику — пятитомному изданию Ж. Кишра. В конце февраля или в начале марта 1869 г. он написал знаменитому шартисту личное письмо, в котором просил указать, где именно он мог бы ознакомиться с откликами на деяния Жанны пап Пия II и Каликста III[2766]. Кишра не замедлил ответить. Он сообщал своему именитому респонденту, что оба интересующих его текста действительно были им опубликованы, однако они ни в коем случае не носят апологетического характера: «достойные всяческого уважения» заметки Пия II были созданы им «не в качестве папы, но в качестве историка» и опубликованы только в конце XVI в., а булла Каликста III всего лишь подтверждала реабилитацию Жанны д’Арк после «лживого обвинения» (