лавной отличительной чертой данного периода стали частичное изменение парадигмы, в рамках которой воспринималась Орлеанская Дева, и определенный спад интереса к ее личности и деяниям (в частности, к ее возможной святости). Связано это оказалось, на мой взгляд, не столько с радикальными изменениями политического климата в стране, как считалось до сих пор в современной историографии, сколько с изменением принципов французского историописания, испытавшего на рубеже XV–XVI вв. сильнейшее влияние итальянской гуманистической мысли. Героизация прошлого и, как следствие, фиксация внимания большинства авторов на фигуре правителя на какое-то время превратили Жанну д’Арк во второстепенного персонажа национальных «Историй» первой половины XVI в. Однако обращение к жизнеописаниям знаменитых людей, в большом количестве появившимся в это время во Франции под влиянием итальянского Возрождения, позволяет, как мне кажется, опровергнуть распространенное в историографии мнение о том, что Орлеанская Дева полностью исчезла из исторических сочинений раннего Нового времени, поскольку в источниках данного типа она продолжала оставаться одним из главных действующих лиц.
Изменения в жанровой принадлежности текстов, посвященных отныне истории Жанны д’Арк, породили, тем не менее, совершенно особенные стилистические приемы, используемые авторами этих произведений. Агиографический дискурс, в большей степени присущий сочинениям XV в. (будь то богословские труды или хронистика), оказался в определенной мере вытеснен дискурсом героическим с его вниманием к античной истории и ее персонажам, с последовательной и весьма глубокой разработкой параллелей в судьбах Орлеанской Девы, с одной стороны, и Камиллы, Афины Паллады, Пентесилеи и Беллоны, с другой. Иными словами, французские авторы первой половины XVI в. стремились в первую очередь подчеркнуть в своей героине не столько ее христианские добродетели (исключительную набожность, целомудрие, ненависть к богохульникам, милосердие, и т. д.), сколько прежде всего ее доблесть, смелость в бою и ненависть к врагам, доходящую порой до кровожадности, наделяя ее при этом совершенно мужскими чертами и превращая из Virgo (девственницы) в Virago (женщину-воина).
Тем не менее, сборники жизнеописаний знаменитых людей, в которых излагались события жизни Жанны д’Арк, наравне с рассказами об античных героях включали в себя, причем буквально с начала XVI в., и истории библейских и средневековых святых, часто становившиеся основным (если не единственным) контекстом для изложения деяний Орлеанской Девы. Иными словами, даже в этот период всеобщей героизации истории и связанного с ней преимущественного внимания к фигурам правителей прошлого парадигма discretio spirituum, как мне кажется, не вполне исчезла из сочинений, посвященных Жанне, хотя и отошла в них на второй план. Соответственно, представления о девушке как о святой также не были полностью забыты.
С очередной актуализацией данной темы оказался связан третий этап процесса мифологизации образа Жанны д’Арк во Франции, пришедшийся на вторую половину XVI — первую половину XVII в. Историки этого времени находились под сильнейшим влиянием «теологического поворота», явившегося своего рода осмыслением Религиозных войн и характеризующегося повышением внимания к провиденциализму и роли пророков в истории общества. Именно он спровоцировал новые изменения в том числе и в понимании личности и деяний Орлеанской Девы, вызвав к жизни своеобразный «симбиоз» героического и агиографического дискурсов, в рамках которого рассматривался отныне ее образ. В нем сочетались гуманистическая идея личной ответственности людей за происходящее и христианское понимание исторического процесса как воплощения в жизнь замыслов Господа.
В тот же период, согласно решениям Тридентского собора, доктрина discretio spirituum получила статус единственно возможного способа доказательства святости того или иного человека и вновь заняла центральное место в оценке образа Жанны д’Арк. Признавая свою героиню пророком, авторы второй половины XVI — начала XVII в. особое внимание уделяли возникшей в период становления абсолютизма идее о том, что только святая Дева могла прийти на помощь истинному правителю. Как следствие, в их произведениях вновь актуализировалась дихотомия «святая/ведьма», имевшая первейшее значение в оценке деятельности Жанны в XV в. В XVI–XVII вв. в ее трактовке, однако, сказывалось прежде всего влияние «охоты на ведьм», пришедшейся во Франции на 1560–1650 гг., демонологических концепций этого времени, а также первых массовых процессов над одержимыми. Важной особенностью созданных в рамках данного дискурса текстов, как мне представляется, являлось крайне жесткое и последовательное противопоставление французов-католиков и англичан-протестантов, военные столкновения которых в ходе Столетней войны отныне рассматривались как непримиримая борьба истинных христиан с неверными пособниками дьявола.
Своеобразным развитием этой темы в конце XVI — первой половине XVII в. стал спор о Жанне д’Арк между французскими католиками и протестантами, интерпретировавшими историю Орлеанской Девы согласно своим религиозным установкам. В их сочинениях, в определенной мере воспринявших проанглийски ориентированную историографическую традицию XV в., девушка представала не в привычной ипостаси «святой» или «ведьмы», но рассматривалась как обманщица, утратившая девственность в войсках и ставшая пешкой в политических интригах королевских советников и капитанов. Для католических авторов, в большинстве своем почитавших протестантов еретиками и приспешниками Сатаны, делом чести оказалось восстановление доброго имени их героини. Таким образом, на период так называемого «католического Возрождения» во Франции (первая половина XVII в.) пришелся настоящий «прорыв» в развитии представлений о святости Орлеанской Девы. Кардинал Ришелье, с именем которого следует, как мне кажется, в первую очередь связать эти изменения, попытался превратить Жанну д’Арк в идеальную героиню эпохи абсолютизма — добрую христианку и провидицу, которая оказала неоценимую помощь королю и избавила его страну от захватчиков, не только посягнувших на чужие земли, но и предавших (приняв протестантизм) истинную веру. Таким образом, для Ришелье и целого круга авторов, произведения которых были созданы по его прямому указу, Жанна являлась уже не просто Божественной избранницей и истинным пророком, но превратилась в мученицу за веру и, как следствие, в святую. Наиболее ярко этот образ был очерчен в поэме «Освобожденная Франция» Жана Шаплена, также написанной по заказу кардинала Ришелье. В ней святость Девы уже не рассматривалась как возможность, но постулировалась как данность, не подлежащая сомнению.
Таким образом, главной отличительной чертой третьего этапа формирования представлений о Жанне д’Арк следует, на мой взгляд, назвать готовность французского общества к ее официальной канонизации, его открытое стремление к провозглашению ее святой. Помимо внушительного корпуса различных по жанровой принадлежности произведений на это в не меньшей степени указывали активный сбор ее возможных реликвий, включение ее имени в мартиролог французских святых, а также прямой призыв к ее канонизации, впервые прозвучавший из уст представителя церкви в 1672 г.
Впрочем, панегирик отца Жана Франсуа Сено, произнесенный им в соборе св. Креста в Орлеане, не получил должного ответа, и никаких официальных шагов в отношении признания святости Орлеанской Девы ни церковью, ни светскими властями во Франции предпринято не было. Как мне представляется, подобное «молчание» было вызвано с изменившейся политической и общей культурной ситуацией. Усложнение канонического права в вопросе о канонизации и очередное ухудшение отношений с Ватиканом стали причиной практически полной остановки такого рода процессов во Франции. Смена всей системы мировосприятия, постепенный отказ от средневековой схоластики и неоплатонизма XV–XVI вв. в пользу механистической философии Декарта и Гоббса с характерным для нее неверием в сверхъестественное, в участие Бога в жизни людей и с ее скептическим отношением к магии и любого рода «чудесам», также привел к падению интереса к истории Орлеанской Девы.
Так начался четвертый (и один из самых сложных) период процесса мифологизации личности Жанны д’Арк, занявший вторую половину XVII в. и весь XVIII в. С развитием литературы и, в частности, с отказом от эпического жанра, в котором творил Ж. Шаплен, оказалась связана жесточайшая критика, которой была подвергнута «Освобожденная Франция», а образ святой Девы, обретший в поэме полностью законченный вид, не получил признания у французских читателей. В рамках общей смены всей мировоззренческой системы радикальные изменения коснулись и принципов историописания, для которого стало характерно рационалистическое понимание исторического процесса. Именно это обстоятельство, как кажется, стало причиной появления критического отношения к феномену Орлеанской Девы: оценка ее роли в судьбах Франции как сугубо инструментальной. Важнейшее место в новом прочтении образа Жанны заняли произведения Вольтера и особенно его поэма «Орлеанская девственница», полностью лишавшая главную героиню ореола святости.
Творческое наследие философа и, в частности, его трактовка Столетней войны и роли, сыгранной в ее ходе Девой, оказали огромное влияние не только на его современников. С ними, насколько можно судить, был целиком связан и следующий, пятый этап развития образа Жанны д’Арк в представлениях французов, пришедшийся на самый конец XVIII — первую половину XIX в. Ни события Революции 1780-х гг., ни приход к власти Наполеона I, ни Реставрация, ни даже либеральные революции 1830 и 1848 гг. не имели столь существенного значения для оценки деяний Орлеанской Девы, как идеи великого мыслителя. Они оказались восприняты прежде всего республиканской, а затем и либеральной историографией, представители которой последовательно выстраивали образ Жанны как простой девушки из народа, противопоставляя ее образованным людям XV в. и, прежде всего, королевскому окружению. Ее оценка как инструмента, использованного в своих политических интригах приближенными Карла VII, в работах этих историков полностью вытеснила образ святой, сложившийся в эпоху «католического Возрождения».