И все же, признавая дьявольскую природу любых суеверий, Жерсон отмечал, что не всегда участие демонов в жизни людей связано исключительно с легковерием и необразованностью последних. Часто сам Господь допускает подобное вмешательство для наказания упрямцев или грешников, для испытания верных католиков или ради демонстрации собственной славы. И происходит это не только в «неблагоприятные» дни, как полагают недалекие люди, но постоянно[575]. Все, таким образом, по мнению Жерсона, зависело от самого человека, от его ума, сообразительности и наблюдательности, которые должны были помешать ему поверить в обман[576]. Ибо любые знания, полученные от дьявола и его демонов, с точки зрения парижского теолога, являлись не более чем иллюзией, игрой воображения, фантазмами[577]. Не случайно в трактате «De erroribus circa artem magicam» он полностью приводил текст всех 28 статей «Determination» выпущенного его университетскими коллегами[578].
Как мне представляется, данная, совершенно особая позиция Парижского. Университета и его канцлера в понимании сущности колдовства, их открытое противоборство со светскими властями по данному вопросу и, соответственно, по вопросу юрисдикции имели решающее значение для процесса Жанны д’Арк[579]: прежде всего для формулировки предварительного обвинения и, как следствие, для выбора судебной инстанции, представители которой могли бы довести до конца столь сложное дело.
§ 3. Процесс против Жанны д’Арк 1431 г.: начало
Следует признать, что в специальной литературе не существует на сегодняшний день сколько-нибудь внятного ответа на вопрос, почему дело Жанны д’Арк рассматривал именно церковный суд: этот факт обычно принимается как данность. Тем не менее, обстоятельства пленения девушки под Компьенем и передачи ее в руки англичан указывают на то, что ее процесс в принципе должен был стать светским[580].
Как известно, Жанну захватили в плен на поле битвы, следовательно, она являлась военнопленной, что подтверждается тем фактом, что за нее был уплачен выкуп[581]. Этого, однако, не полагалось делать в том случае, если человек обвинялся в преступлениях против веры и должен был быть выдан церковным властям. Впрочем, о якобы еретических воззрениях девушки весной 1430 г. знал мало кто из ее противников: ее основным занятием на тот момент было ведение разнообразных военных кампаний, т. е. обвиняться она могла теоретически лишь в преступлениях, подпадающих под юрисдикцию светского суда: убийствах, разбоях, грабежах, несоблюдении перемирия, и т. п. Наконец, уже попав в руки епископа Кошона, Жанна на протяжении всего процесса оставалась в светской тюрьме, ее охраняли английские солдаты, хотя церковный характер ее дела предполагал помещение обвиняемой в церковную тюрьму — с более мягким режимом содержания и охраной, состоящей из женщин.
И все же дело Жанны рассматривал именно церковный суд — мало того, суд Инквизиции: на этом с самого начала настаивал Парижский университет. Уже в первых строках письма, направленного столичными теологами герцогу Бургундскому 14 июля 1430 г., говорилось о необходимости подобного расследования, поскольку Жанна подозревалась в «идолопоклонничестве и других преступлениях, затрагивающих нашу святую веру»[582]. С точки зрения членов университета, следовало незамедлительно передать девушку Инквизиции, а также епископу Бове, в юрисдикции которого она на тот момент находилась[583]. Та же просьба была адресована и Жану Люксембургскому (в чьей власти Жанна пребывала до передачи ее герцогу Бургундскому), которому сообщалось, что только эти представители церкви «являются ее судьями по делам веры, и любой христианин, к какому сословию он бы ни принадлежал, должен им повиноваться в данном случае под страхом наказания»[584].
Впрочем, изначально университет планировал провести процесс против Жанны д’Арк самостоятельно, в Париже, о чем свидетельствует послание генерального викария инквизитора Франции герцогу Бургундскому от 26 мая 1430 г.[585] От своего плана столичные теологи не желали отказываться вплоть до конца осени того же года. В письме епископу Кошону от 21 ноября они выражали крайнее удивление и неудовольствие от кажущихся им чрезмерными проволочек в начатом расследовании[586]. Они требовали незамедлительно доставить Жанну в Париж, «где достаточно образованных и ученых людей для того, чтобы ее дело было более тщательно изучено и было вынесено более взвешенное решение»[587]. Однако, планам их не суждено было осуществиться: регент Франции герцог Бедфорд не мог выпустить столь важную и опасную, с его точки зрения, пленницу из своих рук и позволить провести процесс против нее в столице, где действовали профранцузски настроенные группировки. Значительно надежнее было оставить Жанну в Руане, где англичане чувствовали себя в безопасности и куда уже прибыл к тому времени Генрих VI[588]. В письме, отправленном от имени английского короля епископу Кошону 1 января 1431 г., речь также шла исключительно о церковном инквизиционном процессе, которого так жаждали противники Карла VII. Утверждая, что Жанна «подозревается в [следовании] суевериям, в [распространении] лживых учений и прочих преступлениях, касающихся оскорбления Божественного величия (autres crimes de lese majesté divine)»[589], Генрих VI обращался к «почтенному отцу, возлюбленному и верному советнику епископу Бове», которому была передана обвиняемая, и повелевал ему «допросить и освидетельствовать ее и провести ее процесс, согласно Божественным установлениям и священным канонам»[590].
Как мне представляется, решение о передаче Жанны д’Арк в руки церкви и Инквизиции и соответствующим образом сформулированное предварительное обвинение объяснялись прежде всего весьма специфической репутацией девушки, в которой ее противники видели ведьму, чьи злодеяния имели для них вполне реальные последствия (потеря Орлеана, неудачные военные кампании, смятение в войсках, случаи дезертирства[591]). Членам университета все это было хорошо известно: в «Ответе Парижского клирика» совершенно ясно говорилось о том, что в данном случае ересь «дополнялась» колдовством, т. е. Жанна обвинялась сразу в двух различных преступлениях. Однако, столичные теологи не могли официально назвать девушку ведьмой, поскольку существовала вероятность того, что ее дело затребует себе на рассмотрение Парижский парламент, продолжавший весьма активно функционировать и во время английской оккупации[592]. Именно этим объясняется, на мой взгляд, упор, изначально сделанный в письмах, которыми обменивались накануне процесса представители университета, английской администрации и французской Инквизиции, на обвинениях в «ереси», «идолопоклонничестве и других преступлениях против нашей святой веры», «суевериях, лживых утверждениях и прочих преступлениях, касающихся оскорбления Божественного величия», предполагавших проведение церковного процесса. Официальная позиция Парижского университета, рассматривавшего колдовство как иллюзию, как одну из разновидностей ереси, являлась совершенно законным основанием для подобного шага.
Впрочем, существовало и еще одно обстоятельство, делавшее обвинение в ереси и рассмотрение дела в церковном суде единственно возможными в случае Жанны д’Арк: оно заключалось в особенностях процессуального права эпохи. Средневековое светское законодательство признавало проведение уголовного процесса только по месту жительства обвиняемого или по месту совершения преступления, т. е. в суде первой инстанции, куда следовало направить арестованного. В основе этой нормы лежали принципы действия сеньориального суда, обладавшего правом юрисдикции над всеми местными жителями, как свободными, так и зависимыми, а также над вассалами сеньора. Передача преступника в суд вышестоящей инстанции (каковым во Франции первой трети XV в. являлся лишь Парижский парламент) могла состояться только в случае подачи этим человеком апелляции, что само по себе предполагало проведение предварительного следствия на месте[593]. Таким образом, рассмотрение дела Жанны д’Арк в светском суде оказывалось крайне затруднительным: ее невозможно было отправить ни в Лотарингию (откуда она была родом), ни в Компьень (где она была схвачена), поскольку эти территории находились под властью французского короля, а не английских войск.
Что же касается церковного процессуального права, то оно базировалось примерно на тех же принципах, что и светское. Согласно 37 канону IV Латеранского собора (1215 г.), официалам запрещалось вызывать в суд людей, проживавших на расстоянии двух или более дней пути от места заседания[594]. Однако при рассмотрении «дел о вере» принято было считать, что преступник совершает свои злодеяния постоянно и повсеместно — везде, где находится[595]. Судить его, таким образом, мог любой суд, в том числе и тот, который произвел арест