[654], из чего проистекали соответствующие вопросы о материальности «голосов» (которые не могли быть видимы и осязаемы, если бы являлись Божественными созданиями)[655]; о непосредственных телесных контактах с ними Жанны, об объятиях и поцелуях, которыми она с ними якобы обменивалась и которые больше всего напоминали клятву верности, приносимую на шабаше дьяволу[656]; о температуре их тела (ибо считалось, что Сатана и его демоны холодные на ощупь)[657]; о самостоятельном вызове голосов, идентичном вызову Нечистого или демонов[658]; и даже об их запахе, поскольку, как хорошо было известно в XV в., дьявол и его приспешники пахли плохо, в отличие от настоящих святых[659].
Весьма характерным, с точки зрения «ученой» концепции колдовства, был и вопрос о том, испытывала ли Жанна страх при встрече со своими «голосами». Ответив утвердительно, девушка явно усугубила свое положение, поскольку страх перед дьяволом или его представителями (и одновременное ожидание встречи с ними) являлся устойчивым топосом французских ведовских процессов, как светских, так и церковных[660]. Как, впрочем, и договор, заключаемый новыми членами «секты» лично с дьяволом или с его подручным-демоном: Жанну дважды спрашивали о наличии у нее неких «писем» (licteras), якобы полученных от «голосов»[661].
Важными, на мой взгляд, представляются и вопросы о «личных» отношениях, связывавших Жанну с ее святыми: о невозможности кому бы то ни было рассказать об их визитах (как невозможно было любым другим «ведьмам» и «колдунам» рассказывать о своих посещениях шабаша)[662]; о запрете, наложенном «голосами» на Жанну, которой якобы не разрешалось отвечать на вопросы в суде (так же, как нельзя было в суде говорить о встречах с дьяволом)[663]; об избиении, как о предполагаемом наказании Жанны за непослушание (что регулярно, если довериться свидетельствам обвиняемых на ведовских процессах, происходило с ними на шабаше)[664]; об обязательном исполнении их приказов (прежде всего, ношении мужского костюма) и полагающемся за это вознаграждении (что в равной степени предусматривалось договором между дьяволом и его адептами)[665].
Наконец, вопросы б знакомстве и отношениях с братом Ришаром и Екатериной из Ларошели, объявленными молвой колдуном и ведьмой[666], настраивали и самих судей, и окружающих на восприятие этой троицы как настоящей ведовской секты[667], тем более, что две ночи подряд Жанна и Екатерина пытались вместе увидеть некую «белую даму» (domina alba), навещавшую последнюю[668].
Таким образом из вопросов, задаваемых судьями на процессе, а также (и даже, может быть, в большей степени) из ответов Жанны д’Арк складывалось, как мне представляется, вполне законченное, логически обоснованное обвинение в колдовстве, никоим образом не противоречившее папскому законодательству и полностью подпадавшее под юрисдикцию Инквизиции.
Столь целостная картина колдовства, с которым, с точки зрения судей, была хорошо знакома их обвиняемая, не исключала, тем не менее, вопросов, посвященных другим преступлениям, направленным против христианской веры. Наиболее четко и кратко оказывались при этом изложены соображения, касавшиеся приверженности Жанны д’Арк схизме: обсуждению проблемы одновременного существования сразу трех пап и необходимости подчиняться лишь одному из них было отведено заседание 1 марта[669]. Точно так же 3 марта судьи уделили специальное внимание идолопоклонничеству. Они ясно дали понять обвиняемой, что не одобряют ее культ, начавший складываться во Франции, и подозревают ее в сознательном потворстве тем людям, которые поклонялись ей лично, ее изображениям или вещам: заказывали ее портреты, службы и проповеди в ее честь, целовали ей руки, ноги и одежду, прикасались кольцами к ее кольцу[670]. Еще только раз судьи вернулись к этому обвинению: 17 марта они уточнили у Жанны, не coбиралась ли она превратить свои доспехи, преподнесенные ею церкви Сен-Дени, в объект поклонения[671].
Что же касается прочих вопросов, так или иначе имеющих отношение к проблеме веры, то здесь, как мне кажется, судьи не придерживались какой-то особо строгой схемы и вели допросы достаточно беспорядочно. Тем не менее, следует отметить следующие важные темы: расспросы о прыжке из башни замка Боревуар, рассматриваемом как попытка самоубийства (3 и 13 марта)[672]; вопрос о возможном богохульстве (следствие интересовало, не поносила ли Жанна имя Господа после неудачного падения, а также во время боевых действий и в руанской тюрьме), который поднимался на заседаниях 3 и 14 марта[673]; вопрос о штурме Парижа, недопустимом, с точки зрения судей, в праздник Рождества Богородицы (22 февраля и 13 марта)[674]; сюжеты, связанные с намеренным пролитием крови, недостойным истинного христианина: об отказе от перемирия с капитаном Жарго (27 февраля)[675], о смертном приговоре, вынесенном военнопленному Франке из Арраса (14 марта)[676], о ненависти к врагам (17 марта)[677]; наконец, вопрос об отъезде Жанны из отчего дома без согласия родителей, т. е. о нарушении дочернего долга[678]. Даже такому важному моменту, как ношение Жанной мужского костюма, не было выделено в ходе следствия специального заседания: вопросы о нем задавались 22, 24 и 27 февраля, а также 3, 12, 15 и 17 марта[679].
Впрочем, ни один из перечисленных выше сюжетов не мог сам по себе перерасти в полноценное обвинение. Проступки, приписываемые Жанне д’Арк, — попытка самоубийства, презрение к нормам военного времени, богохульство, нарушение библейского запрета на ношение женщиной мужской одежды и прочее — являлись всего лишь грехами, но не преступлениями «против веры». Об этом прекрасно знали руанские судьи, поскольку сами в ходе допросов так называли якобы совершенные девушкой действия[680], которые никак не соответствовали принятой в папском законодательстве градации деликтов, подпадающих под юрисдикцию Инквизиции[681]. Единственным (если не считать приверженности схизме и поощрения идолопоклонничества), действительно чрезвычайно важным вопросом, грозящим обвинением в ереси, следует назвать спор, возникший у обвиняемой с судьями относительно ее подчинения воинствующей церкви.
Неподчинение католической церкви, папе римскому и прелатам, а также отказ от следования догматам христианской веры, включавшим почитание Бога-Отца, Сына и Святого Духа, блаженной Девы Марии, таинства Воплощения, Страстей Христовых, Воскресения, Вознесения, таинства святого крещения, истинного покаяния, евхаристии и таинства брака, являлись, с точки зрения средневековых теологов и инквизиторов, общим местом всех без исключения еретических течений: будь то катары, вальденсы, апостольские братья или бегины[682]. Отношение к церкви Жанны д’Арк стало предметом специального рассмотрения во второй части процесса, проходившей в тюрьме. Однако, как мне представляется, весь ход следствия способствовал возникновению этого вопроса.
Необходимо отметить, что важной особенностью допросов девушки являлось ее регулярное нежелание давать какие бы то ни было показания по интересовавшим судей сюжетам. При этом 97 подобных отказов оказались переданы в материалах дела в форме прямой речи, что лишний раз подчеркивало их совершенно особую роль[683]. Подобные «ответы» были сформулированы по-разному, но смысл их от этого не менялся. Жанна могла просто отказаться говорить на заданную тему: «Я вам не скажу», «Это не касается вашего процесса», «Я ничего не знаю об этом», «Я не помню», «Я не знаю, что вам еще сказать», «Переходите к следующему вопросу»[684]. Она могла попросить об отсрочке (чтобы затем никогда больше не возвращаться к тому или иному интересовавшему судей сюжету): «Дайте мне 15 дней, и я отвечу», «Вы пока не получите моего ответа», «Спросите меня через три месяца, тогда я отвечу»[685]. Она также могла ответить вопросом на вопрос: «Если голоса запрещают мне [отвечать], что вы можете с этим поделать?», «А я должна вам ответить?», «Вы будете довольны, если я нарушу клятву, [ответив на вопрос]?»[686].
К отказам давать показания следует, как мне кажется, отнести еще одну группу «ответов» обвиняемой: пословицы, присловья, поговорки и афоризмы, часто также оставленные в тексте протокола в форме прямой речи. Несмотря на то, что эти клишированные выражения хорошо известны ученым и давно изучены ими на материале других средневековых текстов, специалисты по истории Жанны д’Арк никогда, насколько можно судить, не обращали внимания на эти весьма специфические высказывания французской героини. Так, анализируя ее рассказ о встрече с Робером Бодрикуром зимой 1429 г., Франсуаза Мишо-Фрежавиль указывала на то обстоятельство, что капитан Вокулера обращался к девушке на «ты». На основании фразы «Иди, иди, и будь что будет»