[756], а также «ересью»[757]. «Знак», якобы данный Жанной дофину Карлу в Шиноне и представлявший собой корону, которую принес сошедший с небес ангел (статья II), также являлся «самонадеянной, тлетворной и опасной выдумкой», не имевшей отношения к действительно произошедшим событиям[758]. Ношение мужского костюма (статья V) предлагалось считать «оскорблением Господа и Его таинства», ересью, а также нарушением священных законов и церковных предписаний — иными словами, открытым неподчинением как торжествующей, так и воинствующей церкви[759]. Сюда же были отнесены и следующие статьи (VI–X): военные «преступления» Жанны; неподчинение воле родителей (уход из дома); попытка самоубийства; обет девственности, названный в письме знатоков теологии «опасным обманом»[760]. Даже заявление Жанны об особой любви Господа к французам был расценено как «нарушение заповеди о любви к ближнему»[761]. Итог всему сказанному подводила статья XII, в которой Жанна признавалась «схизматичкой, высказывающей дурные мысли о единстве и власти церкви и упорствующей в своих религиозных заблуждениях»[762]. Единственное упоминание о колдовстве уцелело в статье IV, где изначально речь шла о предсказаниях будущего и поисках пропавших вещей: веру в подобные способности Жанны сочли «суеверием»[763].
Таким образом в письме университета практически все без исключения «колдовские» наклонности Жанны, в существовании которых не сомневались изначально ее руанские судьи, получали совершенно иную интерпретацию: отныне они — в полном соответствии с торжественным «Determimtio» 1398 г. и практически дословно повторяя его — рассматривались как иллюзия, выдумки и заблуждения, имя которым ересь. Точка зрения специалистов по каноническому праву (представителей факультета декретов), чьи краткие выводы также были включены в письмо университета, полностью совпадала с мнением теологов[764].
После получения писем от экспертов на процессе в Руане сложилась, как представляется, крайне непростая ситуация. Судьи Жанны д’Арк с самого начала прекрасно знали, какая перед ними поставлена задача: они обязаны были не просто осудить свою жертву, но и приговорить ее к смерти. То, что Жанна должна была погибнуть, понимали все современники событий[765]. Ради достижения этой цели было сделано все возможное: тщательно разработанное обвинение в колдовстве, логичное и понятное всем заинтересованным лицам, должно было повлечь за собой смертный приговор, ведь никакого иного наказания за данное преступление не существовало[766]. Однако, парижские теологи поставили своих коллег в сложное положение, по-своему истолковав собранные следствием «доказательства» вины. Ведь обвинение в ереси, на котором они настаивали, далеко не всегда приводило к казни подозреваемого: от еретических воззрений можно было отречься — и тогда смерть на костре заменяли на пожизненное тюремное заключение. На эту возможность указали в своих откликах несколько экспертов по делам веры[767], ее же использовала сама Жанна д’Арк, 24 мая публично раскаявшись в своих прошлых заблуждениях на кладбище Сен-Уэн[768]. Чтобы все-таки казнить свою опасную пленницу, судьям потребовалось провести второй — пусть и очень короткий — процесс по признанию ее виновной в вероотступничестве[769].
Как мне представляется, на этом заключительном этапе процесса главную роль сыграл глава трибунала Пьер Кошон. Выпускник университета, в недавнем прошлом его ректор, он расценил отклик столичных теологов как прямое руководство к действию: под его прямым нажимом местные судьи вынуждены были признать обвиняемую еретичкой[770]. Обвинение в колдовстве оказалось забыто, и Жанна д’Арк так и не была официально объявлена ведьмой[771].
§ 6. «Лживая ведьма» vs. «святая Дева»
Процесс над Жанной д’Арк, завершившийся 30 мая 1431 г., вне всякого сомнения, был крайне важен для всех заинтересованных лиц. Прежде всего, признание девушки виновной в преступлениях против веры и ее последующая казнь оказывались чрезвычайно выгодны для противников французов. Англичане получили возможность прямо обвинять Карла VII в том, что все его военные победы, а также столь важное политическое завоевание, как восшествие на французский престол, были не более чем происками дьявола, чьим орудием выступала «женщина, называвшая себя Девой»[772]. То, что для самих французов являлось справедливым и законным, поскольку совершалось по воле Бога и при помощи Его посланницы, отныне можно было официально рассматривать как нарушение Божественных установлений и узурпацию власти.
Не менее важным оказывался процесс против Жанны д’Арк и для парижских теологов, поскольку он практически впервые (если не считать упоминавшегося выше дела Жана де Бара) позволил им на практике применить свои теоретические выкладки, касавшиеся восприятия колдовства и зафиксированные в «Conclusio» и «Determinatio» 1398 г. Широкая известность, которую получил процесс 1431 г., дала представителям университета возможность познакомить с собственными взглядами на данную проблему не только центральную светскую власть (прежде всего Парижский парламент), но и провинциальных судей. Трактовка колдовства как иллюзии, как вымысла, как заблуждения — иными словами, как ереси — становилась отныне официально принятой во всем Французском королевстве. Не случайно во второй половине XV в. из всех демонологических трактатов здесь получил особую популярность «Молот ведьм», где колдовство рассматривалось сходным образом[773], а в XVI в. на выводы, сделанные парижскими теологами, ссылался в своей «Демономании» Жан Боден[774].
Однако, наибольшее значение, как мне представляется, процесс 1431 г. имел для дальнейшего развития доктрины discretio spirituum, особенно той ее части, которая касалась характеристики человека, объявленного лжепророком. Отныне, с точки зрения французских теологов, его следовало считать еретиком, посягающим на догматы христианской веры и своим учением вводящим в заблуждение окружающих.
Материалы дела Жанны д’Арк в полной мере дают возможность проследить, как шло развитие данной концепции в ходе самого процесса. Действуя в рамках discretio spirituum, руанские судьи отталкивались от осознания того факта, что их обвиняемую уже почитают во Франции как святую, что в королевстве начал складываться ее культ, несмотря на отсутствие его официального признания со стороны церкви. Именно об этой опасности предупреждал своих университетских коллег Парижский клирик в «Ответе» Жану Жерсону[775]. О ней же, буквально цитируя данный текст, писал в статье LII обвинения прокурор трибунала Жан д’Эстиве: «Также Жанна своими выдумками совращала [истинных] католиков, так что многие из них… почитали ее как святую, заказывая в ее честь мессы и молебны… Они считали ее более великой, чем все святые Господа…, они устанавливали ее изображения в соборах и носили их при себе…, как это принято делать с образами святых, канонизированных церковью»[776]. К этому вопросу он возвращался также в статье LIX, указывая, что, оставив доспехи в Сен-Дени, Жанна явно рассчитывала на последующее поклонение им как собственной реликвии[777], а также в статье LXIII, где сообщал, что обвиняемая вела себя «недостойно святой женщины» (non decent mulierem sanctam), поскольку постоянно врала, преступала клятву и противоречила сама себе во время допросов[778].
Впрочем, как я уже отмечала выше, для д’Эстиве (как, возможно, и для Жерсона) понятие «лжепророк» смыкалось с понятием «ведьма», поскольку под колдовством он понимал не только вызов демонов и занятия магическими практиками, но и ложные предсказания[779]. В этом состояло его отличие от экспертов по делам веры, которым материалы процесса над Жанной д’Арк были направлены для анализа. Исходя из основного для доктрины discretio spirituum утверждения о том, что любое откровение, дабы считаться Божественным, должно быть подтверждено чудом или Священным Писанием[780], эти последние также отмечали, что поступки и слова обвиняемой никак не соответствуют образу жизни истинного пророка, а потому весьма далеки от понятия святости[781]. Однако, квалифицируя «преступления» девушки как ересь, эксперты по делам веры тем самым автоматически проводили знак равенства между этим обвинением и признанием девушки лжепророком. Подобная интерпретация доктрины discretio spirituum была идентичной ее трактовке судьями Инквизиции и, таким образом, сближала процесс 1431 г. с процессами против членов «обычных» еретических сект XIII–XIV вв. Именно она оказалась представлена и в официальных письмах, разосланных после казни Жанны д’Арк во все французские города, а также европейским правителям, церковным иерархам и самому папе римскому.