Как полагал Пьер Дюпарк, единственным возможным вариантом, полностью отражающим суть дела, мог считаться лишь введенный им самим термин nullité (аннуляция)[889]. С точки зрения французского ученого, как я уже отмечала выше, реабилитация Жанны д’Арк была процедурой, призванной решить исключительно процессуальные вопросы и аннулировать на их основании обвинительный процесс 1431 г., что автоматически возвращало добрую репутацию французской героине и исключало любые сомнения в легитимности власти Карла VII, получившего корону благодаря ее помощи[890]. Все прочие, возникшие ранее термины Дюпарк по разным причинам отклонил. В частности, понятие réhabilitation (реабилитация), знакомое нам по русскоязычной литературе, введенное во Франции в 1841 г. Жюлем Кишра и существующее до сих пор, было признано им некорректным в отношении процесса 1455–1456 гг. потому, что подразумевало восстановление репутации обвиняемого, возвращение ему исходного социального статуса — т. е. светскую по своему характеру процедуру, в позднее Средневековье подразумевавшую обращение к королю как к верховному судье и получение письма о помиловании. На том же основании Дюпарк отказывал в праве на существование и термину absolution (оправдание), встречавшемуся в текстах как XV, так и XVIII в.[891] и имевшему отношение преимущественно к светскому уголовному праву. Французский исследователь отмечал также несовершенство понятия révision (пересмотр дела), использовавшегося применительно к данному процессу в XVI–XVIII вв.[892], поскольку в средневековом каноническом праве подобной практики не существовало. Что же касается понятия justification (оправдание)[893], то оно имело, по мнению Дюпарка, скорее моральное, нежели правовое содержание[894].
Подробным образом проанализировав юридическую несостоятельность предложенных его предшественниками терминов, Пьер Дюпарк, тем не менее, никак не объяснил сам факт их возникновения. Сугубо правовой подход к процессу 1455–1456 гг., как мне представляется, помешал ему взглянуть на проблему реабилитации Жанны д’Арк чуть шире. Ведь существование на протяжении долгого времени разных названий этого дела указывало прежде всего не на юридическую неграмотность предлагавших их авторов (как полагал французский исследователь), но на их сомнения, на попытки осмыслить всю сложность данного судебного казуса, на двойственность характера последнего[895]. Преобладание среди свидетелей жителей Лотарингии и военных соратников Жанны, отсутствие показаний некоторых важнейших участников обвинительного процесса, внимание теологов и юристов преимущественно к личности героини, использование трактата Жана Жерсона — все это говорило о том, что процесс 1455–1456 гг. преследовал, вероятно, несколько различных целей. Безусловно, одной из них была аннуляция результатов следствия 1431 г., однако не менее важным моментом, с моей точки зрения, являлась аккумуляция сведений о Жанне д’Арк и соответствующая их интерпретация, позволившая в определенной степени изменить восприятие французской героини ее современниками и их ближайшими потомками.
Как представляется, Пьер Дюпарк, будучи сам историком права, не обратил внимания на один из важнейших правовых вопросов, встающих перед любым исследователем, берущимся за изучение процесса 1455–1456 гг., — на вопрос о том, как данное дело соотносилось с прецедентным характером всего средневекового судопроизводства, какова была процедура, по аналогии с которой было возможно провести подобное расследование[896]. Как свидетельствуют источники, случаев, подобных реабилитации Жанны д’Арк, к середине XV в. ни во французской, ни в европейской практике не имелось[897], и, тем не менее, судьи, приступая к рассмотрению этого дела, не испытывали никаких явных процессуальных затруднений. Напротив, они легко и очень быстро преодолели все возможные организационные проблемы, что означает, что они, очевидно, все же опирались на некий образец.
Данная проблема никогда, насколько мне известно, специально не рассматривалась в современной историографии. Тем не менее, еще в 1980-х гг. Андре Воше в своем классическом труде, посвященном пониманию святости на средневековом Западе, отмечал, что обвинительный процесс Жанны д’Арк 1431 г. представлял собой не что иное, как оборотную сторону типичного канонизационного процесса. По мнению французского историка, руанские судьи преследовали не только политические цели: не менее важной задачей они почитали борьбу со складывающимся на их глазах культом новой святой, который следовало искоренить[898]. Развивая эту гипотезу, Андре Воше высказывал также предположение, что процесс по реабилитации Жанны мог быть выстроен по аналогии с процессом канонизации, поскольку методы организации следствия (прежде всего, опроса свидетелей) оказывались, с его точки зрения, идентичными[899].
Как мне представляется, использование в качестве образца для реабилитации Жанны д’Арк именно канонизационного процесса, призванного подтвердить существование местного культа того или иного святого и придать ему официальный статус, может объяснить многие процессуальные особенности данного дела, отмеченные выше. Не стоит забывать, что доктрина discretio spirituum, в рамках которой действовали судьи во время допросов девушки в Шиноне и Пуатье, а затем и в Руане, являлась также основой любого процесса канонизации: именно со сбора предварительной информации о том или ином «святом» (о его репутации, поступках и высказываниях) и последующей оценки этих сведений начиналось каждое подобное дело. Парадигма discretio spirituum, заданная современниками событий для оценки феномена Жанны д’Арк еще в 1429 г., была, как кажется, в полной мере использована и во время следствия 1452–1456 гг. Не случайно в материалы процесса оказался включен текст трактата Жана Жерсона, созданного в рамках данной доктрины и в свое время уже подтвердившего статус Жанны как истинного пророка. Что же касается показаний многочисленных свидетелей, то их пространные рассказы о детстве и юности девушки, о ее военных подвигах, достойном поведении в заключении и мученической смерти на костре призваны были сформировать новый образ французской героини — образ святой, достойной официальной канонизации.
§ 2. «Создание» святой
Как справедливо отмечал Пьер Делюз, ни один человек, в какую бы эпоху он ни жил, не мог самостоятельно стать святым. Таким его делало окружение — другие люди, в глазах которых его поступки и слова обретали особое значение, чья интерпретация всей его жизни (а также событий, происходивших после его смерти) оказывалась единственной основой для последующей канонизации[900]. При этом, как показывают многочисленные исследования собственно канонизационных процессов, само понятие «святость» далеко не всегда упоминалось в подобных жизнеописаниях. Очевидцы событий обычно использовали более «частные» характеристики, указания на конкретные способности того или иного почитаемого ими человека: на его склонность к аскетизму, на его умение исцелять болезни, на дар пророчества или подверженность видениям. Они могли никогда не назвать своего кумира святым, но выстраивали его образ в соответствии с неписаным каноном, изначально предполагавшим именно такую трактовку его личности[901].
Агиографический канон, о котором идет здесь речь, зародился в Западной Европе еще в середине III в. В это время возник и стал стремительно развиваться один из самых массовых типов средневековой литературы — житие, представлявшее собой образцовое жизнеописание, «священную биографию» святого, система правил написания которой (включавшая определенный набор сюжетов, топосов, риторических приемов и собственно моделей святости) окончательно сложилась уже к X в.[902] Ее существование не подразумевало наличия жесткой схемы, по которой следовало выстраивать подобное повествование, однако при желании в ней можно выделить несколько крупных тематических блоков, в том или ином виде присутствовавших в любом житии[903].
К ним прежде всего относились личные качества того или иного человека, претендующего на статус святого: склонность к уединенному и суровому образу жизни, скромность, сознательный отказ от роскоши, аскетизм, обет девственности или воздержания, исключительная набожность, особая привязанность к культу какого-то конкретного святого. Не менее важным во многих случаях считалось и влияние внешних обстоятельств в обращении к святой жизни, принимавшее самые разнообразные формы: поддержка (или противодействие) семьи или отдельных ее членов, пример другого святого, роль откровений или снов, отклик на политические события, влияние болезни, путешествия или паломничества, реакция на чтение unit на проповедь. Образцовые занятия, которым посвящал себя человек, заслуживавший, с точки зрения окружающих, канонизации, также оказывались весьма различными. Святой мог отдать всего себя делу благотворительности: заботе о бедных и немощных, освобождению пленников (в том числе из рук неверных), помощи детям, вдовам, заключенным, проституткам, и т. д. Он мог заниматься евангелической деятельностью: проповедовать среди христиан и неверных, участвовать в реформации цер