. Похожее противопоставление встречается и в «Хронике» официального историографа герцога Бургундского Жоржа Шателена (ок. 1467 г.): с его точки зрения, французы совершенно напрасно доверяли «безумным иллюзиям» (folles dâusions) той, кого они почитали святой (une sainte créature)[1347]. При этом в написанной в 1464–1466 гг. и менее, надо полагать, официальной «Коллекции удивительных событий, случившихся в наше время» Шате-лен прямо заявлял, что деяния Жанны снискали ей нимб святой[1348]. Того же мнения придерживался и хронист из Меца Николя Виньоль, закончивший свою хронику к 1525 г. и полагавший, что «чистота жизни» (la purité et netteté de sa vie) девушки доказывала ее «великую святость» (grande sainctetê)[1349].
Думается, опираясь именно на эти сообщения, Филипп Контамин в свое время посчитал возможным предположить, что уже во второй половине XV в., после окончания процесса по реабилитации, «в воздухе витала» идея канонизации Жанны д’Арк[1350]. Причину же, по которой девушка так и не была в тот момент официально причислена к лику святых, исследователь видел в личном отношении к ней Людовика XI, не желавшего иметь ничего общего с людьми, близкими его отцу, Карлу VII, отношения с которым у него оставались сложными на протяжении всей жизни[1351]. К такому выводу французский историк приходил на основании текста «Розария войн» (Rosier des guerres) — наставления дофину (будущему Карлу VIII), созданного по заказу Людовика XI в 1481–1482 гг., в котором история Жанны д’Арк была описана весьма кратко и, по мнению исследователя, крайне «сухо»[1352].
К сожалению, данная проблема не получила никакого развития ни в последующих работах Ф. Контамина, ни в трудах его коллег. Однако, гипотеза о существовании всех предпосылок для канонизации Орлеанской Девы уже в конце XV в., равно как и особенности трактовки ее личности в хронике, составляющей вторую часть «Розария войн», представляются мне важнейшими для исследования формирования образа святой Жанны д’Арк во Франции Нового времени, а потому заслуживающими более детального рассмотрения[1353].
§ 1. Жанна д’Арк и Людовик XI
Чтобы попытаться ответить на вопрос, почему официальное причисление к лику святых Жанны д’Арк не состоялось в конце XV в., следует прежде всего понять, чем был процесс по ее реабилитации для Карла VII, от которого в первую очередь зависело принятие подобного решения. Начиная с XIII в., когда канонизация превратилась в исключительную прерогативу папского престола[1354], делом светских правителей стала политическая пропаганда местнопочитаемых святых. Они заказывали жизнеописания «своих» кандидатов, оплачивали поиски их мощей и сбор свидетельских показаний о совершенных ими чудесах, отправляли в курию официальные запросы о начале канонизации и, наконец, лично присутствовали на этих процессах[1355].
В сознании современников вся жизнь и политическая карьера Жанны д’Арк были, безусловно, неразрывно связаны с династией Валуа, с самим существованием королевской власти во Франции: восшествие Карла VII на престол было следствием ее военных кампаний, ей одной он был обязан своей коронацией и помазанием в Реймсе 17 июля 1429 г. Аннулировав результаты обвинительного процесса 1431 г., официально признав невиновность девушки и ее статус истинного пророка, сторонники французского короля стремились тем самым подтвердить законность его притязаний на трон, доказать, что его власть имеет Божественное происхождение, ибо получена при помощи «практически святой», а не ведьмы или еретички. Именно так понимали смысл реабилитации Жанны д’Арк многие участники процесса 1455–1456 гг., заявлявшие, что обвинения, выдвинутые против нее в 1431 г., должны были опорочить не только ее, но и Карла VII[1356]. Точно так же рассуждали и авторы XVI в. Так, например, Франсуа де Бельфоре писал, что для «наших королей было бы большим бесчестием, если бы той, кому Франция обязана буквально всем, оказалась сумасшедшая ведьма (garse folle, sorcière), склонная к разврату и служившая игрушкой для солдат»[1357]. «Ибо, — проницательно заключал он, — если бы Дева была признана ведьмой, ее репутация, безусловно, отразилась на короле, который оказался бы замешан в ее преступлении, ибо знал о ее колдовских занятиях»[1358].
Цели Карда VII, политический характер которых признавали как современники, так и авторы XVI в., были, таким образом, достигнуты: отныне никто не мог усомниться в легитимности его власти. Однако, о его намерении канонизировать Жанну д’Арк в дошедших до нас источниках не сохранилось ни слова: насколько можно судить, такой задачи французский король перед собой в принципе не ставил, поскольку в этот период его занимали уже совершенно иные, нежели отношения с практически побежденными англичанами, проблемы[1359]. С середины 30-х гг. XV в. и до самой своей смерти в 1461 г. Карл вел весьма агрессивную внешнюю политику, отстаивая интересы Франции в соседней Италии[1360], что приводило к ухудшению его отношений с папой римским, от которого прежде всего зависел исход канонизации Жанны д’Арк (как и любого иного национального святого, претендующего на официальный статус), если бы она состоялась[1361]. После окончания Великой Схизмы понтифики желали восстановить утраченный было авторитет и распространить свое влияние на все европейские страны. Французская церковь, последовательно придерживавшаяся принципа главенства решений вселенских соборов над папскими постановлениями, всячески противодействовала этим планам Святого престола. В 1438 г. была принята Буржская Прагматическая санкция, в которой были изложены основные положения галликанизма, утверждавшего существование во Франции «королевской религии» и независимой от папы церкви[1362]. В 1450 г., в понтификат Николая V (1447–1455), санкционировавшего начало процесса по реабилитации Жанны д’Арк, французские прелаты пошли на прямой подлог, опубликовав текст «Прагматической санкции Людовика Святого» и, таким образом, отнеся возникновение галликанской церкви к XIII в.[1363] При Каликсте III (1455–1458) и Пие II (1458–1464) напряженность в отношениях с папским престолом лишь нарастала, поскольку Карл VII отказался участвовать в крестовом походе против турок и не пожелал увеличить размеры церковных налогов во Франции ради этой благой цели[1364]. Ответом на его политику стала булла «Execrabilis», расценивающая апелляцию правителя к церковному собору по поводу любого постановления папы римского как поступок, достойный анафемы, что являлось неприкрытой критикой Прагматической санкции[1365]. Очевидно, что именно по этой причине в 1461 г. действие санкции было приостановлено, однако, произошло это уже после смерти Карла VII.
Политика Людовика XI (1461–1483), по мнению исследователей, радикально отличалась от политики его отца: с его восшествием на престол начался совершенно новый период французской истории[1366]. Людовика прежде всего интересовала внутренняя политика, он предпринимал самые активные и весьма успешные действия по консолидации земель, последовательно включив в состав королевства Пикардию, Ниверне, герцогство Бургундское, Мэн и Прованс. Что же касается отношений с другими странами, то они действительно представляли собой полную противоположность политике Карла VII. Еще при жизни последнего Людовик поддерживал Фердинанда Арагонского в Неаполе (выступая, таким образом, против Анжуйского дома) и семейство Сфорца в Милане (ущемляя интересы герцогов Орлеанских). В Испании он встал на сторону Карла Вианского, тогда как Хуан II опирался на Карла VII. В Англии он отстаивал права Йорков, а не Генриха Ланкастера и Маргариты Анжуйской, искавших поддержки у его отца[1367].
Однако, став королем, Людовик вел, скорее, политику невмешательства в дела соседей, предпочитая войне дипломатические переговоры и тонкие интриги. В частности, он использовал сам факт существования Буржской Прагматической санкции для налаживания отношений с папами римскими — Пием II, Павлом II (1464–1471) и Сикстом IV (1471–1484) — которым то обещал ее полную отмену, то грозил вновь ввести ее в действие. В 1472 г. он заключил с Сикстом IV конкордат о крестовом походе против турок, но не предпринял никаких решительных действий в этом направлении, чем вызвал возмущение папы, отказавшего в результате нескольким французским прелатам в кардинальских мантиях. В ответ Людовик постановил созвать в 1476 г. в Лионе собор, посвященный искоренению «ошибок и заблуждений», распространившихся в церкви[1368].
В 1478 г. благосклонное отношение Сикста к Максимилиану Австрийскому и поддержка, оказанная им участникам заговора Пацци против семейства Медичи, также вынудили французского короля собрать в Орлеане собор галликанской церкви, на котором был выражен протест против «беззаконий, творящихся при папском престоле»