merveilleuses effusions de sang), которые, по образному выражению Ф. де Бийона, оставляла за собой Жанна на полях сражений[1500], могли возникнуть только в том случае, если вместо знамени она сжимала в руке оружие. Воинственный образ Орлеанской Девы появлялся уже у Дж. Сабадино, с восторгом повествовавшего о «земле, омытой кровью» ее врагов (la terra fu di sangue bagnata)[1501]. Об особой ненависти (une haine particulière), которую испытывала Жанна к англичанам, и о великой мести (une vengeance extraordinaire), которую она планировала в ответ на их бесконечные оскорбления, писал и А. Дюбретон[1502]. А. Дюфур напрямую связывал обретение меча из Сент-Катрин-де-Фьербуа с военным характером миссии Жанны д’Арк: по его мнению, только после этой чудесной находки король и его окружение поверили в предназначение девушки и согласились сделать ее капитаном французского войска[1503]. Эта же мысль последовательно развивалась и у П. Ле Муана, которому меч «покрытой кровью» Жанны (teinte de sang) напоминал о «смерти и уничтожении» (de morte et d'extermination), которые он мог принести врагам «избранного народа»[1504]. Старинное оружие, оказавшись в руках Девы, «забыло о времени и ржавчине», «обрело огонь и новую жизнь», ибо получило выдающегося владельца, способного вновь обагрить его кровью «чужестранцев»[1505].
Активное использование в сражениях меча, безусловно, сближало, по мнению авторов XVI–XVII вв., Жанну с амазонками, никогда не расстававшихся со своими луками и копьями, при помощи которых они одерживали многочисленные победы над врагами. Не случайно во многих из интересующих нас сочинений девушка именовалась «дочерью Марса» — римского бога, отождествляемого с греческим Аресом, считавшегося покровителем амазонок и отцом их цариц Ипполиты и Пентесилеи. Это сравнение мы встречаем у Дж. Сабадино, в стихотворных прологах к сочинению Жана Ордаля[1506], а также на его фронтисписе — гравюре Леонара Готье, выполненной специально для этого издания[1507]. (Илл. 8). Стремясь, вероятно, усилить связь, существовавшую в их представлении между девами-воительницами и Орлеанской Девой, некоторые авторы также именовали последнюю «Беллоной», богиней войны, в римской мифологии являвшейся матерью (или сестрой) Марса[1508].
Как я уже упоминала выше, сочинения авторов Средневековья и раннего Нового времени свидетельствовали, что амазонки часто превосходили мужчин в умении обращаться с оружием, в стратегии и тактике битвы, в военном искусстве. Будучи женщинами, они воспринимались, таким образом, как равные представителям сильного пола. Собственно, в определенном смысле они и не были обычными женщинами, они были воинами, а значит — мужчинами[1509]. Ту же самую метаморфозу мы наблюдаем и с описаниями Жанны д’Арк в сочинениях XVI–XVII вв.: с течением времени в рамках ее сопоставления с амазонками французская героиня превращалась — пусть только на словах — в настоящего мужчину, рассказ о жизни которого включался наравне с историями других исторических персонажей в жизнеописания знаменитых мужей, что произошло, к примеру, с «Портретами знаменитых французов» В. де ла Коломбьера или с «Похвалой знаменитых мужей» Б. Григетта[1510]. Уже в анонимном «Зерцале добропорядочных женщин» 1547 г. сообщалось, что Дева ездила верхом в полном доспехе точно так же, как воин[1511]. Л. Триппо замечал, что благодаря выдающимся свершениям Жанна «превосходила представительниц своего пола»[1512]. Н. Вернуль именовал ее «полководцем» (dux), «руководителем» (imperatrix) и «рыцарем» (miles) французского войска[1513], а А. Дюбретон — не только «выдающейся дамой», но и «великим героем»[1514]. Не менее популярным у авторов XVI–XVII вв. было и сравнение Жанны д’Арк с прославленными историческими или литературными персонажами прошлого. Так, Ф. де Бельфоре писал в своей «Истории девяти Карлов»: «Почему бы нам не поверить, в то, что Господь послал Жанну Деву для освобождения короля и его королевства от порабощения, если мы верим в истории, рассказанные Титом Ливием о Касторе и Полидевке»[1515]. А. Теве сравнивал Жанну с Гераклом (Алкидом)[1516], а А. Дюбретон — со Сципионом Африканским, Ганнибалом и Юлием Цезарем[1517].
Уподобление Жанны д’Арк мужчине логично дополнялось в сочинениях раннего Нового времени ее сравнением с правителем страны, чье успешное политическое и военное руководство способно обеспечить подданным процветание и превосходство над противником. Данная аналогия, появившаяся еще в конце XV в.[1518], в сочинениях XVI–XVII вв. также преимущественно использовалась в контексте сопоставления французской героини с амазонками и их царицами[1519]. Уже у Дж. Сабадино, использовавшем сравнение Жанны с Камиллой, упоминалось, что последняя стала правительницей своего народа (вольсков) и пришла на помощь Турну в его войне с Энеем[1520]. Однако наиболее распространенным в раннее Новое время оставалось сопоставление Орлеанской Девы с другой предводительницей амазонок — Пентесилеей, пришедшей на помощь осажденной Трое. Это сравнение использовали, в частности, С. Шампье, Ф. де Бийон и Ж. Мейер[1521].
Исключительное внимание, которое уделяли авторы XVI–XVII вв. уподоблению Жанны д’Арк амазонкам и их правительницам, с моей точки зрения, было связано прежде всего с новым образом французской героини, последовательно разрабатывавшемся в этих сочинениях, — образом Virago — сильной женщины-воина, наделенной такими неотъемлемыми чертами, как доблесть, мужество, лидерские способности, воинственность и непримиримость к врагам собственной страны. Всеми этими личными качествами обладали, с точки зрения французов раннего Нового времени, и древнегреческие амазонки, а потому сравнение с ними Орлеанской Девы получило в произведениях данного периода такое развитие.
Вместе с тем, как мне представляется, огромное значение для развития аналогии между Жанной д’Арк и девами-воительницами древности имела и актуализация в конце XV-начале XVI в. мифа о троянском Происхождении французской нации. История о Франсионе, покинувшем с соратниками горящую Трою, нашедшем приют в Сикамбрии и в Германии, оттуда вместе с Маркомиром прибывшем на территорию Галлии и основавшем здесь новое государство, впервые была рассказана в «Historia Francorum» Фредегара (VII в.) и в анонимной «Gesta regum Francorum» (нач. VIII в.). В XII в. она была включена в официальные «Большие хроники» Французского королевства, а затем вошла в «Историческое зерцало» Винсента из Бове, получив таким образом широкое распространение и оставаясь актуальной вплоть до середины XVI в.[1522] Как следствие, история амазонок, во главе с их царицей Пентесилеей пришедших на помощь правителю Трои Приаму, была прекрасно известна французам, начиная с раннего Средневековья. Защитницы осажденного города-государства являлись, таким образом, идеальным прообразом для Жанны д’Арк, первым выдающимся военным свершением которой стало снятие осады с Орлеана. Уже в самом раннем французском сборнике жизнеописаний выдающихся женщин прошлого XVI в. — «Корабле добропорядочных дам» С. Шампье — Орлеанская Дева уподоблялась Пентесилее именно на том основании, что — как и эта последняя — пришла на помощь осажденным. И хотя в середине XVI в. миф о троянском происхождении французов был поколеблен[1523], сравнение Жанны д’Арк с амазонками, защищавшими осажденную Трою, продолжало присутствовать в самых различных сочинениях. К нему обращались, к примеру, Н. Гине (в стихотворном прологе к «Истории Жанны д’Арк» Ж. Ордаля)[1524] и анонимный автор панегирика мадам де Шеврез 1649 г., уподоблявший свою героиню Пентесилее и Жанне д’Арк[1525].
Как мне представляется, сравнение Жанны д’Арк с античными амазонками, пришедшими на помощь жителям Трои, являлось совершенно новым сюжетом в оценке феномена французской героини в сочинениях XVI–XVII вв. Описание ее деяний в рамках героического дискурса, в большей степени присущего гуманистическому историописанию, совершенно естественно влекло за собой пересмотр системы образов, в рамках которой авторы XV в. привыкли интерпретировать ее личные качества и поступки. Это не означает, тем не менее, что их оценка, строившаяся прежде всего на библейских аналогиях, была полностью забыта: напротив, некоторые сюжеты, появлению которых способствовали авторы XV в., были существенно развиты в последующие столетия. Одним из наиболее интересных среди них мне представляется сравнение Жанны д’Арк с Афиной Палладой, связанное не только с оценкой французской героини как женщины-