[1969]. Однако все эти господа, по мнению автора, просто плохо понимают природу «героического достоинства» (la Vertu héroïque), которое отличает даже некоторых самок животных в дикой природе[1970]. Таким образом, по мнению Шаплена, проблема заключалась вовсе не в сильном теле, но в сильном духе, ибо моральные достоинства в равной степени свойственны как мужчинам, так и женщинам[1971].
В подтверждение своей теории Шаплен приводил многочисленные примеры из древней истории. Он вспоминал об античных героинях, которым приходилось брать в руки оружие, чтобы защитить свои страны. Он приводил примеры и из современной ему французской истории, в которой сильные духом женщины — Мария Медичи и Анна Австрийская — удачно осуществляли управление государством. Именно в этом ряду, с точки зрения Шаплена, располагалась и Жанна д’Арк, история жизни которой прочитывалась им также в героическом ключе[1972]. Восприятие девушки прежде всего как героя было особенно заметно в описаниях военных кампаний. Жанна не просто ни в чем не уступала окружавшим ее мужчинам, она оказывалась наиболее яростной и кровожадной в атаке[1973]. Она не допускала до руководства войском никого, даже короля[1974]. Вдвоем с графом Дюнуа она выступала против двух тысяч воинов — и одерживала победу[1975]. Даже в плен, согласно Шаплену, она попадала лишь тогда, когда ломался ее меч[1976].
Следует, однако, отметить, что героический образ, созданный Шапленом, в значительной степени уступал образу святой Жанны д’Арк. По подсчетам Ф. Мишо-Фрежавиль, из 202 эпитетов, использованных в поэме, определение «святая» применительно к девушке повторялось 96 раз[1977]. Уже в предисловии автор заявлял, что собирается вести рассказ о «святой деве и ее чудесах» (les Merveilles de la sainte Fille), что, с его точки зрения, было совершенно естественно, ибо спасение Франции от полного поражения, чему так поспособствовала Жанна, являлось исполнением Божьего замысла (un Dessin si haut)[1978]. Сама поэма, собственно, и начиналась с молитвы, обращенной Карлом VII к Спасителю[1979], на которую откликалась Богоматерь, просившая у своего Сына помощи французам. Тот соглашался послать Франции Деву, но лишь затем, чтобы прославить женский род[1980]. Именно поэтому и в разговоре Жанны с ангелом при их первой встрече речь шла не о героических свершениях, которые предстоят ей на поле брани, но о «чудесах», которые при ее помощи явит французскому народу Господь[1981]. Именнр поэтому «святость» делала саму девушку «доблестной»[1982], она представала в поэме «сильной святой» (forte Sainte) и «небесной амазонкой» (Amazone celeste, Amazone du Ciel)[1983], a ее военные кампании именовались «святыми деяниями» (la saincte Entreprise)[1984].
Иными словами, в поэме Шаплена перед читателями представало то же самое смешение двух типов дискурса — героического и агиографического — которое мы наблюдали в большинстве произведений, созданных во Франции в раннее Новое время и касавшихся истории Жанны д’Арк. Интересно при этом отметить, что Шаплен обошел молчанием проблему discretio spirituum: в его поэме не нашлось места для допросов, которым подвергалась девушка в Шиноне и Руане. Напротив, чрезвычайно детально оказалась здесь разработана тема противостояния истинных христиан-французов неверным язычникам-англичанам. Впервые она звучала уже в сцене обретения меча из Сент-Катрин-де-Фьербуа, принадлежавшего, по мнению автора, еще Карлу Мартеллу, победившего сарацин, а теперь по праву перешедшего Жанне для ведения войны против англичан[1985]. Родина этих последних прямо называлась Шапленом «варварским островом» (isle barbare)[1986], а они сами — расой «неверных» и монстрами из преисподней[1987]. Им противостояли французы под предводительством Жанны, которую ее сторонники почитали как святую и на помощь которой в самый ответственный момент Господь посылал ангелов[1988]. Вот почему, заключал Шаплен, она одержала над своими противниками победу, как Христос победил силы ада[1989]. Вот почему англичане-еретики судили ее и послали на казнь: жизнь Жанны — как и жизнь самого Спасителя — была отдана за истинную веру.
Если для англичан Жанна, по убеждению французских авторов первой половины XVII в., по-прежнему оставалась демоном, то для них самих она, безусловно, стала святой мученицей, уподоблявшейся Иисусу Христу. Такая трактовка образа французской героини полностью укладывалась в определение святости, данное на Тридентском соборе и представляла собой один из наиболее ранних типов святости, признанных церковью[1990].
И все же, несмотря на, казалось бы, совершенно очевидную готовность французского католического общества признать святость Жанны д’Арк, несмотря на включение ее имени в списки мучеников и святых дев Франции и открытый призыв к канонизации, прозвучавший в 1672 г.[1991], никаких официальных шагов в этом направлении во Франции XVII в. предпринято не было.
В определенной степени это оказалось связано с ужесточением самой процедуры канонизации. В 1634 г. был утвержден принцип non cultu, согласно которому факт местного почитания человека, претендующего на статус святого, противоречил его официальному признанию. В 1642 г. была также введена специальная церковная проверка super non cultu, в ходе которой папские легаты обязаны были установить отсутствие подобного культа[1992]. Именно эти обстоятельства, как отмечал Эрик Суир, привели к тому, что во Франции XVII в. не было инициировано практически ни одного канонизационного процесса[1993]. Не менее важным представляется и весьма настороженное отношение французского общества этого времени к любым проявлениям мистики (чудесам, откровениям, пророчествам), в которых более охотно видели обман или болезнь, нежели Божественное вмешательство в жизнь человека[1994].
Что же касается собственно Жанны д’Арк, то явное падение интереса к ее фигуре во второй половине XVII в. было, как мне представляется, связано не только с усложнением канонического права и общими религиозными настроениями эпохи, но и с тем влиянием, которое оказало на судьбу французской героини произведение Жана Шаплена.
По мнению многих исследователей, крайне низкие литературные достоинства «Освобожденной Франции» не только отрицательным образом сказались на карьере самого автора, но и перечеркнули усилия его предшественников, направленные на восхваление Орлеанской Девы[1995]. Если в 40-е гг. XVII в. поэма, задолго до публикации ставшая известной просвещенной публике по многочисленным спискам и публичным выступлениям Шаплена, вызывала восхищение, что было связано прежде всего с трактовкой образа Жанны д’Арк как святой Французского королевства[1996], то уже в 50-е гг. восторг сменился скептицизмом. В эпиграмме, написанной еще до официального издания поэмы, известный сатирик Франсуа Пейо де Линьер (1628–1704) высказывал предположение, что через шесть месяцев после выхода из печати никто уже не вспомнит о «чудесной «Девственнице»», появления которой так ждали на протяжении предшествующих 20 лет[1997]. Предчувствие Линьера оправдалось, впрочем, лишь отчасти: говорить о произведении Ж. Шаплена во второй половине XVII в. не перестали, однако теперь оно воспринималось исключительно как насмешка над памятью Орлеанской Девы.
Критика «Девственницы» в литературных кругах Франции в этот период была связана прежде всего с именем Николя Буало-Депрео (1636–1711), одного из самых известных французских поэтов эпохи, оказавшего огромное влияние на поэзию XVII–XVIII вв. Буало порицал Шаплена прежде всего за художественный уровень его сочинения. Уже в 1660 г. в «Сатире I» он упоминал «титулованного стихотворца Пуселена», образовав фамилию последнего от Chapelain и Pucelle[1998]. На протяжении всей своей долгой творческой жизни Буало не уставал возвращаться к сомнительным литературным достоинствам поэмы, ее «вымученным» и «тяжеловесным» стихам, которые критически настроенный человек не сможет простить автору[1999]. Последнего Буало именовал «кошмаром Девы» (léffroi de la Pucelle)[2000] и «весьма посредственным поэтом» (