Впрочем, в поэме Вольтера — и это обстоятельство заслуживает, с моей точки зрения, самого пристального внимания — вместо коня действовал осел. Верхом на нем девушка устремлялась сначала в Тур, дабы вырвать из объятий Агнессы Сорель Карла VII; вместе с королем отправлялась под Орлеан, где громила врагов; оказывалась в замке Гермафродита; пропадала на некоторое время из поля зрения читателя, чтобы затем вновь объявиться под стенами Орлеана, дать решающий бой англичанам и одержать победу.
Указание на близость осла Жанны и гиппогрифа, придуманного Ариосто, действительно присутствовало в тексте Вольтера[2124]. Однако различий между ними существовало значительно больше, нежели сходства. Несмотря на то, что владельцу гиппогрифа Астольфу отводилась по сюжету важная роль (излечить от безумия Роланда, доставив с Луны его ум), его — в отличие от Жанны д’Арк — нельзя было назвать главным действующим лицом поэмы. Веселый искатель приключений ни в чем не мог сравниться с последней девственницей Французского королевства, призванной спасти свою страну от захватчиков. Его верный спутник, будучи, безусловно, фантастическим существом, не являлся тем не менее посланцем Свыше: Астольф похищал его у вырастившего его Атланта, замок которого разрушил. Осла же, наравне с доспехами и оружием, даровал Деве сам Господь.
И все же главное отличие между чудесными персонажами Вольтера и Ариосто крылось в природе их отношений с хозяевами. Астольф, насколько можно судить, не испытывал к своему гиппогрифу какой-то особенной привязанности. Жанна, напротив, получала крылатого осла именно для того, чтобы исполнить свою миссию. Он, таким образом, оказывался животным-помощником, персонажем, хорошо знакомым нам как по волшебным сказкам, так и по средневековым рыцарским романам и жестам[2125]. Достаточно вспомнить Грани, Бабьеку, Вельянтифа, Тансандора — боевых коней Сигурда, Сида, Роланда, Карла Великого, чтобы понять, какую роль должен был в идеале играть осел Орлеанской Девы. На деле, впрочем, все оказывалось далеко не так просто: осел, согласно Вольтеру, обязан был не только служить Жанне в бою, но и охранять ее девственность, являющуюся залогом ее успеха[2126].
Парадокс ситуации (и ее комизм) заключался однако в том, что осел не мог исполнять свой долг, будучи влюбленным в Жанну. И как только в посланца небес вселялся демон, он спешил воспользоваться представившимся случаем и соблазнить свою прекрасную наездницу[2127]. Страстные речи влюбленного осла пленяли Жанну и поселяли в ее душе смятение[2128]. Однако, сила духа, мысли о Франции, помощь св. Дионисия и Дюнуа позволяли ей справиться с собой — она отвергала «адские соблазны», несмотря на всю их привлекательность. Что же касается осла, то его явная влюбленность в Жанну как раз и делала сомнительным его сопоставление с гиппогрифом Астольфа, который, как известно, никаких нежных чувств к своему хозяину не питал. А потому, как представляется, прообраз крылатого спутника Орлеанской Девы следует искать не столько в «Неистовом Роланде», сколько в иных литературных источниках, указания на которые, впрочем, содержались в тексте самой поэмы.
Прежде всего, следует обратить внимание на греческие мифы, которые были хорошо знакомы Вольтеру и в которых рассказывалось о волшебных животных, испытывающих страсть к своим возлюбленным. О некоторых из них напоминал Жанне осел, пытаясь склонить ее к близости: «Пусть — Франция, война, победа; / Однако лебедя любила Леда, / Однако дочь Миноса-старика / Всем паладинам предпочла быка, / Орел унес, лаская, Ганимеда, / И бог морей, во образе коня / Филиру пышнокудрую пленя, / Был вряд ли обольстительней меня»[2129]. Тема чудесных животных, таким образом, получала у Вольтера дополнительное звучание, поскольку все эти существа были не просто влюблены — они добивались взаимности, соединялись со своими избранницами и производили на свет не менее чудесное чем они сами потомство.
С этой точки зрения, выбор Вольтером осла на роль верного спутника Жанны д’Арк обретал особый смысл, ибо ни одно другое животное в Древней Греции не обладало столь стойкими сексуальными коннотациями[2130]. Здесь существовала масса весьма непристойного характера мифов, главным действующим лицом которых выступал именно осел. Он был непременным участником празднеств в честь бога Диониса — фаллогогий, кульминацией которых являлся торжественный вынос фаллоса. Он символизировал и плодородие, поскольку был связан с культом хлеба, винограда и даже роз. Считалось также, что его копыто способствует внутриутробному развитию плода и помогает при родах, а вывешенный в саду или на поле череп ослицы влияет на оплодотворение[2131].
Как отмечала С. В. Полякова, грекоязычная литература располагала несколькими произведениями, посвященными ослу, однако до нас дошло только одно из ни»— «Лукий, или осел» псевдо-Лукиана (II в. н. э.?)[2132]. В нем все перечисленные выше сексуальные ассоциации, связанные с интересующим нас животным, нашли свое подтверждение. Главный герой по имени Лукий, превращенный в осла посредством колдовства, переживал на протяжении романа целый ряд приключений, причем практически все они так или иначе касались именно сексуальной сферы[2133].
Трудно сказать, был ли знаком Вольтеру роман псевдо-Лукиана, однако тему чудесного осла, поднятую в этом произведении, он мог позаимствовать у Апулея, чьи «Метаморфозы», по единодушному мнению исследователей, являлись латинской адаптацией «Лукия» или были написаны под его сильным влиянием[2134]. Создав рамочную историю, где основной сюжет о судьбе несчастного Луция переплетался со вставными новеллами о людях, встреченных им на пути к спасению[2135], Апулей особое внимание уделял проблеме супружеской неверности, разного рода любовным изменам и прочим преступлениям на сексуальной почве, свидетелем которых постоянно оказывался осел. Наиболее разработанной и интересной для нас из рассказанных автором историй являлась новелла о Харите[2136]. С ней Луций, превратившийся в животное, встречался, попав в плен к разбойникам. При взгляде на прекрасную девицу, «способную… даже в осле возбудить желание»[2137], он влюблялся в нее и всячески выражал свои чувства во время совместного неудачного побега[2138].
Как мне представляется, именно эта история тайной любви могла стать для Вольтера источником вдохновения: ведь в «Орлеанской девственнице» имелись прямые отсылки к Луцию и его ослу. Собственно, уже предисловие «отца Апулея Ризория бенедиктинца», предпосланное основному тексту поэмы, должно было вызывать у читателя совершенно определенные ассоциации[2139]. Так же, как в «Метаморфозах», крылатый осел Жанны д’Арк иронически сравнивался с Пегасом, крылатым конем Беллерофонта, победившего с его помощью Химеру[2140]. Так же, как и Луций, посредством волшебства превращенный в животное, осел Вольтера оказывался «ненастоящим», когда в него вселялся демон: они оба мыслили и вели себя как люди, вызывая удивление своих хозяек[2141]. Идентичным выглядело и сравнение ослов с другими чудесными животными из греческих мифов, использованное в обеих поэмах: Апулей вспоминал Фрикса, «переплывшего море на баране», Дриона, «правившего дельфином», и Европу с ее быком; Вольтер говорил о Леде, Ариадне, Ганимеде и Филире[2142]. И хотя автор «Орлеанской девственницы» отказывал своему персонажу в родстве с главным героем «Метаморфоз»[2143], сам осел в речи, обращенной к Жанне, давал понять, что история Луция — часть его собственной жизни: «Впоследствии — о чем и не жалею — / Я создал знаменитость Апулею»[2144].
Декларируемая таким оригинальным образом полная идентичность двух персонажей естественным образом подразумевала, что восприятие осла как фаллического животного у Апулея и, соответственно, его присутствие во всех сценах «Метаморфоз», имевших сексуальные коннотации, были также заимствованы Вольтером. Впрочем, как мне представляется, заимствование это происходило на более глубоком уровне, нежели может показаться на первый взгляд.
Как я уже упоминала выше, практически все вставные новеллы поэмы Апулея оказывались посвящены теме супружеской измены, в связи с чем мотив осла получал здесь совершенно особое — правовое — прочтение. Связано это было, на мой взгляд, с тем обстоятельством, что обычным для судов Древней Греции наказанием за адюльтер являлась так называемая прогулка на осле. Верхом на нем виновная в супружеской измене женщина должна была объехать весь город в сопровождении глашатая и толпы любопытных зрителей. После экзекуции она изгонялась навечно из своего полиса, утрачивая таким образом права гражданства[2145]. Очевидно, что Апулею была хорошо известна как сама эта традиция, так и заложенный в ней символический смысл, ибо поездка верхом на осле интерпретировалась современниками как акт совокупления, на что указывал прежде всего термин, обозначавший прелюбодейку, — «онобата»