С 1834 г., когда он приступил к созданию «Истории Франции», Жанна д’Арк начала интересовать Мишле как исторический персонаж. Уже в курсе лекций, прочитанном в Сорбонне в 1834–1835 гг., он представил своим слушателям тот образ национальной героини, который затем не претерпел практически никаких изменений в его сочинениях. Он видел в ней воплощение французской нации, «первую патриотическую фигуру» (la première figure patriotique) страны, с помощью которой народ осознал свою силу и свои права[2281]. В десятой главе «Истории Франции», озаглавленной в рукописи «Карл VII — Орлеанская Дева», работа над которой велась с 1840 г. и которая, начиная с 1853 г., переиздавалась бесчисленное количество раз в виде отдельной книги («История Жанны д’Арк»), нашли отражение все основные идеи автора, касавшиеся его героини: ее крестьянские происхождение и «ментальность», ее приверженность народному благочестию, соответствие всех ее действий тайным чаяниям «низов» французского общества и их противоречие политическим целям элиты[2282].
Вне всякого сомнения, труды Ж. Мишле на многие годы вперед определили взгляды французских либералов на деяния Жанны д’Арк. Влияние выдающегося историка на свои собственные исследования подчеркивал, в частности, Жюль Кишра, которого связывали с Мишле не только творческие, но и дружеские узы и многолетняя переписка[2283]. В рецензии на биографию Мишле, написанную Габриэлем Моно, Кишра именовал своего коллегу «родоначальником» новой историографии во Франции, представители которой способствовали «обновлению» всех областей исторического знания[2284].
Для Кишра, точно также как и для Мишле, Жанна д’Арк являлась народной героиней, далекой от короля и его окружения. Это обстоятельство обусловливало, с его точки зрения, все неудачи девушки, ибо власти предержащие не упускали случая, чтобы «противоречить ей, мешать ей, вредить ей»[2285]. Интересно при этом отметить, что знаменитый шартист не попытался каким-то более научным способом обосновать свой тезис о противоречиях, возникавших между Девой и королевским окружением: для него вполне достаточно было просто констатировать нелюбовь элиты к девушке из народа, главной целью которой всегда оставалась не только защита Франции — этого «святого королевства», «царства Иисуса» на земле — от внешнего врага[2286], но и «пробуждение униженного народа»[2287]. Вот почему, писал Кишра, только «опыт Революции» (expérience de la Revolution) позволяет правильно понять историю Девы — простой крестьянки, вышедшей «из самых низов» и, благодаря зависти и противодействию властей предержащих, отдавшей жизнь за свою страну и за рожденную ее усилиями единую французскую нацию как истинная мученица — святая, которую не признало Средневековье, но которую обязана признать современность[2288].
Столь же явно влияние Мишле сказалось и на творчестве другого либерального французского историка первой половины XIX в. — Анри Мартена. Его заслугой следует, безусловно, признать популяризацию личности Жанны д’Арк: его «История Франции», опубликованная впервые в 1833 г., переиздавалась затем вплоть до 1855 г. В 1857 г. увидело свет первое отдельное издание главы, посвященной Орлеанской Деве, в том же году вышло еще пять переизданий, которые затем появлялись регулярно с 1864 по 1880 г. и завершились иллюстрированным изданием 1885 г.[2289]
Именно сочинению Мартена французские читатели были обязаны знакомством с новыми источниками, открытыми Ж. Кишра[2290], и с позициями либеральной историографии относительно личности Жанны д’Арк. Несмотря на то, что взгляды самого автора со временем несколько изменились (в частности, это коснулось проблемы откровений Девы), в вопросе о крестьянском происхождении своей героини и в ее противопоставлении миру знати он всегда оставался верен идеалам либерализма. Для Мартена — как и для Кишра — решающим моментом в понимании деяний Жанны д’Арк являлась Французская революция, поскольку, как он отмечал, «история пишется одним лишь свободным народом»[2291]. «Новое общество», которое было создано во Франции после событий конца XVIII в., готово было, по мнению автора, к восприятию Девы как «мессии национальной идеи» (le Messie de la nationalité) и самой «души Франции» (lame même de la France)[2292], a также к пониманию той сугубо негативной роли, которую сыграли в судьбе героини из народа Карл VII и его ближайшее окружение.
По мнению либеральных историков первой половины XIX в., первым, кто во всеуслышание заявил о том, что государство (в лице Карла VII) ничего не сделало для спасения Жанны д’Арк из английского плена, был Вольтер. Великий французский философ действительно не раз писал в своих исторических сочинениях, что власти предержащие никак не увековечили память Орлеанской Девы: лишь мученическая смерть на костре стала ей достойным памятником. Позиция Вольтера по данному вопросу, безусловно, оказала влияние на последующие поколения историков.
Как представляется, данная тема нашла свое развитие уже в «Истории Франции» Шатобриана, отмечавшего, что после коронации Карла в Реймсе Жанна пожелала возвратиться в родную деревню и «охранять стада своего отца», но ее «удержали» (on la retint) от этого шага[2293]. У Симонда де Сисмонди, первым заговорившем о «народном» духе и происхождении Девы, сюжет с ее возможным предательством властями предержащими получил некоторые уточнения. По мнению этого автора, желание Жанны вернуться домой сразу же после коронации Карла VII, поддержанное ее отцом и дядей[2294], натолкнулось прежде всего на сопротивление капитанов королевского войска, которые изначально руководили всеми ее действиями (здесь в позиции Сисмонди наблюдалось явное влияние исторических выкладок Вольтера)[2295] и которые рассматривали девушку как своего рода талисман для поднятия боевого духа солдат[2296]. Жанна уступила их просьбе, но с тех пор не была уверена ни в истинном характере своей миссии, ни в посещавших ее откровениях[2297]. Ее сомнения в собственной избранности еще более возросли после того, как сломался меч, найденный в Сент-Катрин-де-Фьербуа: она вновь решила покинуть поля сражений, но капитаны королевского войска вновь удержали ее[2298]. Однако в то же время Карл VII полностью лишил девушку военной помощи, и ее окружали лишь отряды «разбойников», которые ей совершенно не подчинялись[2299]. В подобной ситуации, утратив веру в собственное предназначение и тот «религиозный энтузиазм» (enthousiasme religieux), который всегда ее поддерживал, Жанна, по мнению Сисмонди, была практически обречена на провал[2300]: никто не защитил ее в последнем сражении у Компьеня, никто не пришел ей на помощь у закрытых ворот города[2301]. Карл VII не предпринял каких бы то ни было шагов по спасению Девы из английского плена, чем оттолкнул от себя своих подданных, посчитавших, что у их правителя «нет чувства патриотизма»[2302]. Таким образом, именно у Сисмонди впервые, насколько можно судить, возникла тема предательства, совершенного по отношению к Жанне д’Арк не только ее военными компаньонами, но и самим королем.
В том же ключе, как мне представляется, рассматривал историю гибели французской героини и Т. Лавалле, писавший, что победой над англичанами король был обязан исключительно простому народу, во главе которого стояла Жанна д’Арк: «Они желали спасти его, вопреки ему самому» (malgré luî)[2303]. Как и Сисмонди, Лавалле полагал, что после коронации Карла девушка мечтала вернуться домой, однако ни король, ни его капитаны не разрешили ей покинуть войско, боясь, что без нее война не будет столь успешной[2304]. Жанна продолжила сражаться, но противоречие между ее собственными убеждениями и королевской просьбой сделало ее «неспокойной и нерешительной» (inquiète et irrésolue), она утратила веру в себя[2305]. Когда же она попала в плен, народ обвинил ее военных соратников в предательстве[2306]. Поведение Карла VII также вызвало всеобщее возмущение, ибо он не сделал ничего, чтобы спасти Деву от неминуемой смерти: «Инструмент, которым он воспользовался и о котором тут же позабыл! Несчастная крестьянка, о которой он едва помнил в объятиях куртизанки и которую беззаботна позволил сжечь! [Несчастный] народ, который принес себя в жертву неблагодарному и заносчивому королевству!»[2307]. Однако, в отличие от Сисмонди, Лавалле считал, что в смерти Жанны виновны не только «сеньоры» и король, но и церковь, которая «настолько деградировала, что не смогла воздать почести мученице, [отдавшей жизнь] за свою родину (