Я лег пластом и выглянул из-за дерева. Наемники подбирались ближе.
— Жрите! — Стельмах бросил «эфку», по его позиции тут же открыли огонь.
Взрыв. Полковник добавил. Позвал Гнома с Перцем, но те пытались выкурить «своего» наемника.
Автоматная очередь взрыла рядом с Горбатым канавку и задела ногу. Горбатый даже не пискнул. Зажал рану и с ненавистью посмотрел в сторону наемников.
Я приник к оптике. Уловил движение. Перевел прицел. Укрытие одного найдено. Только наемник высунулся, я выпустил три патрона и откатился за дерево потолще.
Дегтярев энергично махал в сторону ДК.
— Отходим, — передал я Левше.
Тот качнул головой, поманил за собой Горбатого. Перебегая от дерева к дереву, они начали медленно продвигаться на юг.
— Шумейко, где вы? — позвал я, но ответа не услышал.
Стрельба в общежитии переместилась на второй этаж. Звучала глухо, — значит, бой шел в коридоре, либо на противоположной стороне. «Прорвутся», — подумал я и ринулся к ДК.
Полковник и Стельмах прикрывали наш отход. Потом бросили по гранате и побежали следом.
Мы уходили почти без спешки. Мчаться сломя голову в Зоне, все равно что лезть в петлю. Направление выбрали не по прямой, до восьмого училища: там голое пространство, и мы превратились бы в отличные мишени. Пошли в обход застроек.
Я не раз замечал, как пули отставали от меня всего лишь на секунду. Хотелось сжаться, стать маленьким, как Гном. Казалось, крестик обжигал грудь, отчего верилось в незримую защиту. Впрочем, от меня самого валил пар.
Полковник попытался связаться с Гномом. Получилось с третьей попытки.
— Шумейко, доложить обстановку.
— На нас напали с тыла два наемника. Они мертвы. Злобин ранен. Мы на втором этаже, можем обстрелять ваших преследователей.
— Дайте нам минуту, и дуйте к ДК. По тому пути, как мы шли к «Юбилейному».
— Есть!
Из общежития загремели «Грозы». Мы, как один, рванули к площади. Горбатый злобно морщился, но не отставал. Лес оборвался. Кругом — высокая придавленная снегом трава. Лишь метров через пятьсот вновь вздымались черные штрихи деревьев. Справа вытянулась дугой низкая железная оградка. За ней над ржавыми аттракционами возвышалось колесо обозрения. На миг я задержал на нем взгляд, но и этого промедления хватило, чтобы словить пулю.
Плечо отозвалось резкой болью. Горбатый и Левша, точно по команде, развернулись и выбросили из подствольников по снаряду. Взрывы подняли ворох листвы и ведра грязи.
— Направо! — скомандовал полковник.
Завернули к бетонке, к училищу. Миновали низкое здание, похожее на гаражи, и наткнулись на тупик. Два корпуса училища соединялись перемычкой. Повернем направо — выйдем на улицу Лазарева, придется делать большой крюк. Сзади нагоняли наемники. Лезть в темное нутро училища никому не хотелось, но иного выхода не нашли.
Полковник прикладом высадил стекло, очистил окно от острых краев. Подсадил меня. Я подал руку и втянул Дегтярева.
Внутри был кавардак. На полу валялись учебники, письменные принадлежности, даже встречались стулья и парты. Из них соорудили баррикады. Видимо, когда-то тут шел бой.
— В таких местах могут спать упыри, поэтому не шумим, — предупредил полковник, когда последний боец влез в коридор.
По шее пробежали мурашки. Были бы волосы, встали бы дыбом. Хотел удивиться своей впечатлительности, но мурашки по-прежнему щекотали кожу. Словно на потолке закогтился кот и рисовал по мне хвостом. Я задрал голову и от неожиданности присел. С ламп по всему коридору свисали огромные мочала белой бахромы. С них медленно, как снежинки в безветренную погоду, спускались пушинки. При соприкосновении с комбинезоном они с кислотным шипением испарялись, оставляя на одежде подплавленные точки.
Полковник тоже заметил клочья паутины и добавил очередное напутствие:
— В полный рост не становится, следите за потолком. Мочала не очень дружелюбны, их кислота съест и сталь. Да, и не забываем о тушканах.
— Зоопарк обеда ждет, у зверей слюна течет, — вспомнил Стельмах детский стишок.
Крадучись, мы прошли весь корпус. До ДК — рукой подать.
Полковник связался с Гномом.
— Шумейко, вы где?
— Заворачиваем вдоль училища.
— Хорошо, мы рядом.
От дерева к дереву, с оглядками назад, мы продвигались к «Энергетику». Метрах в двухстах показались Гном с Перцем. Наемников не видно.
Вдруг что-то стукнуло. Дважды. Как мячик плюхнулся. Я остановился, с тревогой огляделся. Швырнуло наземь. В ушах-звон, во рту — привкус крови, перед глазами мутно. Я встал на четвереньки, подняться полностью не было сил. Кто-то помог, потащил на себе. Потом бросил. Приглушенно, точно издалека, залаяли автоматы. Я выглянул из укрытия, дождался четкой картинки, припал к оптике. Рядом забарабанило, в стекла противогаза ударили щепки. Надо сменить позицию.
Я оперся о ствол и с трудом поднялся. Звон затихал, и я услышал отрывистые команды Дегтярева. Гном и Перец присоединились к нам. Полковник указывал в сторону наемников и бил ладонью по подствольнику. Контузия еще не прошла, и я соображал заторможено. Пока понял значение жестов, все выстрелили по снаряду.
Шесть гранат, одна за другой подняли землю на дыбы, ломая молодой подлесок, разбрасывая ветки и щепы. Мужики побежали, пригнувшись, точно велосипедисты-гонщики. Я неуверенно бросился следом, немного пошатывало из стороны в сторону. Земля норовила уйти из-под ног.
Деревья расступились. Я увидел вертолет. Пилот высунулся из кабины, рьяно жестикулировал, подгонял нас, тыча пальцем на юго-восток. Монолитовцы?
Проверить догадку я не успел. Мир перевернулся. Вздернуло за ноги, закружило. Я летел над лесом! Темные кроны быстро приближались. Ветки захлестали по противогазу, комбезу. Первый сук пихнул в плечо, на другой налетел грудью, перекрутился, ударился спиной, на секунду повис, но тут же соскользнул. Слава Богу, приземлился не в аномалию.
Ну, прям пинбольный мячик. Наверное, не пропустил ни одного сучка. Я не чувствовал тела. Застонал, попытался подняться, но мир выплюнул меня в первородный мрак.
ГЛАВА V
— Как же так, ты меня бросаешь?
Глаза Люды наполнились слезами, они просили, умоляли. Островский готовился к этой сцене, знал наперед реакцию жены и все равно растерялся. Сердце защемило, Островский уже ощущал, как прижимает к себе Люду и гладит ее спутанные волосы.
— Нет, — ответил Островский тихо и отвел взгляд. — Я вернусь. Я обязательно вернусь, а пока за тобой присмотрит Андрей.
Люда покачала головой, сказала недоверчиво:
— У него ведь своя семья. Они переселятся к нам? Да и зачем мне он? Мне нужен ты!
— Пойми: Зона — наш последний шанс.
— Я тебе надоела, — закивала Люда с пониманием. — Ты бежишь от меня. От чумной, — нервно усмехнулась.
Островского так и подмывало нагрубить, и в то же время хотелось сгрести жену в охапку и не отпускать.
— Люда, ну что ты говоришь? Что за глупости? Я так же, как и ты, не хочу расставаться ни с тобой, ни с Машкой, но я должен, должен попытаться сделать все, что в моих силах. Ты ведь понимаешь.
— Я хочу, чтобы ты был рядом, когда я… — Люда осеклась, опустила голову, губы задрожали.
— Даже и не думай об этом! — вспыхнул Островский, ухватил жену за подбородок, повернул к себе лицом, заставил смотреть в глаза. — Выкинь из головы! Ты сама себя ешь. А обо мне ты подумала? О Машке?
— Как же ты жесток, — с болью воскликнула Люда и попыталась вырваться из его рук, но Островский держал крепко.
— Ты меня дождешься, слышишь? Я найду выход. Мы еще золотую свадьбу отметим. Машка подарит нам внуков. Таких же, как она: пухленьких, миленьких и задающих много вопросов.
Люда всхлипнула, попыталась улыбнуться. В затуманенных глазах появился интерес. Островский тоже улыбнулся и продолжил:
— А ты научишься вязать носочки и печь пироги. Я тебе не говорил, но они у тебя пресноваты.
Люда с протестующим возгласом ударила мужа кулачком в грудь.
Островский не останавливался, лил елей ласковым голосом, хотел высушить слезы жены, отвлечь ее от темных мыслей. Люда хоронила себя заживо, а со смертью нельзя играть в поддавки. Чем больше думаешь о смерти, тем скорей она тебя найдет. Опустишь руки, и этот мир сожрет тебя с потрохами.
Дед ждал Островского два года. Два года мучился. Слег, с трудом ел, ходил под себя, но боролся, хотел дождаться внука из армии. Увидеть его мужчиной, целым и невредимым, узнать, достоин ли продолжатель рода фамилии. Когда Островский приехал, он просидел с дедом до глубокой ночи. Деду говорить было трудно, поэтому он больше слушал. А к утру его тело остыло. На лице — безмятежность, руки сложены на груди. Дед ушел. Сам.
Частое дыхание… Зверь… Лохматая морда вцепилась в плечо, потащила. Кажется, тварь не одна. С другой стороны кто-то запустил руку под мышку. В ребра точно шилья всадили, а черепушку долбили зубилом.
Бросили. На охапку… хвороста? Зажарить решили? Ложе тронулось, в глазах вспыхнуло, и я снова отключился.
— Значит, решил твердо? — спросил Артем и атаковал пешку конем.
— Кремень, — кивнул Островский, потер лысый череп: ход друга озадачил.
— И к усатому ходил?
— Ходил. Послезавтра уезжаю.
— Вот оно как.
Островский подставил под удар еще одну пешку. Если конь и ее сожрет, то коня растопчет слон.
— А-а, не, брат, — разгадал замысел Артем и тоже выдвинул пешку. — Ты только не забывай, что Зона — не Чечня.
Друзья на минуту оторвались от шахматной доски. Молча смотрели друг другу в глаза и будто видели мысли собеседника.
— Ты ходи, ходи, — ожил Артем. — Игрок из тебя сегодня неважный.
— Не до стратегий.
— Ты только там не наделай глупостей.
По интонации Островский прекрасно понял, что речь не о шахматах.
— Я слышал, Зона делает из людей животных, — с опаской сказал Артем. — Они бьются кланами ради бабла. Там полно уголовщины, так что не жалей этих… сталкеров.