— Не беспокойся, Леха успел кое-что рассказать, — произнес Островский мрачно.
«В Зоне доверять нельзя никому, — говорил Леха. — Ты там один. Техника — не помощник. Никаких вертушек, артиллерии и танков в поддержку. Даже природа коварна. Зона — не Чечня, брат, хуже. Дьявольская игра. Вот он сидит там, под землей и забавляется. Смотрит, как из людей прет истинная, гнилая сущность. Главное, знать меру. Я несколько раз чуть не погорел из-за жадности. Начальники там тоже гребут, но только засветись — засадят. В Зоне все против тебя. Надеяться на кого-то чревато смертью. Всем хочется кусочек пирога, но на всех его не хватит. Смерть в Зоне — обычное явление, будни. Легко списать на несчастный случай, на Зону. Так что нет там ни своих, ни чужих. Шакал шакалом погоняет. Будешь овцой — сожрут».
— Тебе шах, — заметил Артем.
Островский взглянул на доску так, словно увидел ее только что. Ситуация сложная…
Холодно. Как же холодно! Ветер завывает, швыряет охапки мелких льдинок в лицо. Словно пощечина ежовой рукавицей. Кожа немеет. Противогаз… Где противогаз?
С трудом поворачиваю голову. Меня везут на связанных ветках. Слышу громкий скрип снега, уверенный, энергичный шаг. Мужской. Рядом бежит кто-то еще. Мелкие, семенящие шажки, сопровождаемые мягким похрустыванием. Спутник легкий, четырехногий…
Из четырехлапых в Зоне обитают только мутанты, но разве могут они идти мирно, бок о бок с человеком? Так кто же меня тянет? Контроллер? Болотник? Зомби? Почему не сожрали на месте?
Пробую запрокинуть голову, чтобы увидеть хотя бы затылок идущего впереди. Получается чуть изогнуться, даже уловить взглядом темно-зеленый капюшон, но боль выскакивает из всех уголков тела и окунает во тьму.
Душно. Лес щедро дарит тень, и все равно душно. Пот струится по грязному лицу. По бедру постукивает сумка с гранатами. По обе стороны громко, рвано дышат такие же грязные, потные бойцы, как и Островский. Впереди прокладывает маршрут седобородый старичок в низкой серой папахе, сером же старом чекмене и высоких сапогах из сыромятной кожи. Кавказский профиль почти не увлажнился, дыхание ровное.
Островский следил за проводником с интересом, что не ускользнуло от внимания чеченца. На явные знаки, оставленные преследуемыми, старик указывал Островскому молча, а требующие особой прозорливости пояснял.
Рыжий, веснушчатый Голобоков раз за разом утирал пот со лба, с мольбой посматривал на старика, словно от него зависело, когда закончится погоня за Магомаевым. Ермолов старался не терять гордой осанки, изображал Терминатора. На фоне бронзового загара коротко остриженные волосы светились белым золотом, а белки глаз и зубы — жемчужинами. Товарищи в шутку называли Ермолова Брэдом Питтом, на что рядовой деловито отвечал: «Я не Питт, я лучше».
— Товарищ младший сержант, разрешите обратиться? — спросил Ермолов.
— Обращайся, — Островский вроде и разрешил, а прозвучало, как «отвали».
Ермолов подошел вплотную и зашептал на ухо:
— Вадим, ты в самом деле доверяешь ему? — солдат кивнул на старика-чеченца. — Если он угостил нас кумысом, это еще не значит, что стоит записывать его в друзья.
Ермолов был дружен с Островским, оттого позволял себе некоторую вольность в разговоре тет-а-тет.
— Денис, — Островский отвечал так же тихо, — старое поколение — это не свора волков. Старикам честь важнее жизни, Аслан не опустится до обмана. К тому же его семья пострадала от боевиков. Впрочем, если у тебя есть знакомый-следопыт, мы расстанемся с Асланом.
Пристыженный Ермолов откололся.
— Гляди, младший сержант, — сухо произнес старик, — видишь, гриб сбит, чуть дальше — ветка обломана, а на щепе — волос с кафтана. Природа — зрячему помощник. Она, как книга, только выучи язык.
— Уверен, что Магомаев?
— Мы ведь не теряли след. Кто же еще? В горы идет.
— Можешь определить, как давно проходил?
Аслан задержался у обломанной ветки, потрогал пальцем белую сердцевину.
— Думаю, полчаса назад.
— Надо идти быстрее. В горах мы его не сыщем.
— Думаю, в аул идет. Наверняка, там задержится. Он недалеко.
— Аул, аул, — раздраженно пробормотал Ермолов, — а в ауле том может целая армия ожидать.
— Не ссы, Ермолов, — сказал Островский строго.
Следы и впрямь привели к деревне. Каменные сакли ступеньками поднимались по горному склону.
— Без моего приказа не стрелять, — приказал Островский.
Сняли автоматы с предохранителей. Островский вытер потную ладонь о штанину, сжал цевье.
Аул поразил беззвучием. Жители попадались редко. При виде военных они прятались в дома. Только Аслан вздымал руку в приветственном жесте и разевал рот, как хлопала дверь и обращаться становилось не к кому.
— Чертовы псы, — ругнулся Ермолов.
— Они боятся нас, — объяснил наивный Голобоков, хлопнув пару раз пушистыми ресницами.
— Или что-то скрывают, — зло возразил Ермолов.
— Магомаев был здесь, — промолвил Аслан. — Селяне знают что, вернее, кто нас сюда привел.
— Почему не хотят помочь? — Островский нахмурился. — Разве ты не говорил, что мирному населению надоела война?
— Боятся мести. Мой сын отказался воевать. За это его кожу пустили на ремни, — ответил Аслан спокойно.
Ермолов и Голобоков вздрогнули, Островский свел брови еще сильнее.
Под ногами шуршал песок и камень. Воздух дрожал от зноя. Пахло травами и пылью. Высоко в небе орел пронзительно, зовуще перекликался с горным эхом.
Островский задрал голову и посмотрел вдаль, на восток: туда, где ввысь поднимался хвойный лес. Где-то там, у границы с Дагестаном, скрывались группировки Басаева и Хаттаба. Магомаев скорее всего стремился к ним.
Островский услышал тонкий певучий голос, звонкие удары.
— Не понял, — удивился Ермолов.
На пороге сакли сидел по-турецки долговязый мальчишка, молотил по бубну и пел на родном языке. От интонации веяло благородством и мужеством, а также печалью. Среди ручья незнакомых слов ухо уловило наиболее повторявшееся — «берзлой».
Островский почувствовал, как напряглись его бойцы. Казалось, готовы пристрелить ребенка. На всякий случай Островский напомнил:
— Не стрелять. Аслан, скажи парню, чтобы замолчал.
Старик позвал мальчишку, прохаркал что-то на своем. Подросток проигнорировал.
— Глухой? — предположил Голобоков.
— Борзой, — рыкнул Ермолов. — Эй, песий выродок, заткнись, пока носом в землю не уткнул!
— Ермолов, — осадил Островский.
Аслан подошел к мальчику и попытался объясниться — тщетно, песня не оборвалась. Ермолов возмущенно мотнул головой и было рванулся к парнишке, но Островский сжал плечо.
Младший сержант с тревогой оглядывался. Все должно иметь логическое объяснение. Странное поведение мальчика могло служить сигналом боевикам или отвлечением.
— Аслан, заткни его! — выходил из себя Ермолов.
— Оставь, — безразлично бросил Островский.
Аслан пытался заговорить с мальчиком, но тот, точно заведенный, пел с отрешенным видом.
— Пусть сидит. Идем, — раздраженно сказал Островский. — Аслан, куда теперь?
Старик помахал ладонью перед пустыми глазами мальчика, вернулся к военным и озабоченно поделился мнением:
— Не нравится мне он. Точно обкуренный. И песня мне его не нравится.
— К черту мальчонку, мы почти нагнали Магомаева, — отрезал Островский.
Аслан кивнул, вздрогнул: заметил за спиной Островского лицо, один из селян выглянул в окно. Ермолов моментально проследил за взглядом Аслана, подскочил к зеваке, схватил за ворот и вытащил на свет Божий. Чеченец заверещал, предостерегающе выставил руки, глаза выпучил. Ермолов оружие не убирал, и чеченец не унимался. Аслан попытался успокоить его. Когда удалось, начал расспрашивать о боевиках. Чеченец не хотел отвечать, но Ермолов ткнул автоматом в ребра, приставил дуло к виску, и чеченец сломался. Указал направление дрожащим костлявым пальцем.
Островский не сразу сообразил, что заставило взволноваться. «Не поет», — мелькнула мысль, и шрам на брови тревожно зазудел. Под ноги глухо упала «лимонка».
— Граната! — заорал Ермолов.
Распластались на камне. Уши заложило ватой, зад обожгло. Кто-то завыл. Островский обернулся. Селянину оторвало ногу, он вопил, пытаясь остановить кровотечение. Голобоков стоял на четвереньках, зажал уши; сквозь пальцы сочилась кровь. Ермолов, не поднимаясь, строчил из автомата за спину Островскому. Аслан лежал кверху лицом. Мертвый.
Знакомое пение. Со множеством согласных. Некрасивое, харкающее и хрипящее. Подкидывающее море неприятных ассоциаций. Таких, как «чичи» и «груз 200». Звонкое шуршание металла о металл. Кто-то точит нож.
Открыл глаза. Надо мной — обшарпанный потолок, серый от пыли и грязи. Стены выглядят не лучше. На них — черно-белые пожелтевшие фотографии: девочка с большими белыми бантами, в школьной форме; гордый, как олимпийский чемпион, мальчик с футбольным мячом; мужчина, занятый ремонтом радиоприемника; все трое и женщина с пышной кудрявой прической — «химией».
Пение оборвалось.
— Салам аллейкум, брат! — голос приветливый, но с акцентом.
Я повернул голову — в шее стрельнуло — зашипел, поморщившись.
— Крепко тебя.
В углу комнаты, около дивана сидел щуплый мужик примерно моих лет. Не чеченец, слава Богу, однако и не русский. Косой разрез глаз и широкие скулы выдавали монголоидную примесь. Темный ежик волос был аккуратно, почти по-военному, подстрижен. Комбинезон, рельефный от бронепластин и снабженный многочисленными карманами, выдавал опытного сталкера.
Сталкер улыбался и смотрел вполне дружелюбно. Значит, нож точился не по мою честь. Хотя… Кавказцы — хитрый народ. Сколько их было: улыбающихся, с мягким говором, готовых в следующую секунду перерезать тебе глотку.
В комнате находился кто-то еще. Я хотел осмотреться, попробовал приподняться на локтях, но острая боль отбила желание.
— Лучше не двигайся, — посоветовал сталкер. — Ты крепкий. Кости вроде целы. Может, только пару ребер… Срастутся. Пули в плече нет, рана несерьезная, так, царапина. Да прибавит тебе Аллах сил и здоровья.