– Как угодно, – угрожающе мягко проговорил он, не отрывая прищуренного взгляда от учителя.
Ансель вздохнул, отведя глаза и продолжая едва заметно косо улыбаться.
– Возьмем более конкретный пример, – продолжил учитель. – Я недавно видел, как ты просил отца дать денег и новую лошадь мельнику, который живет на границе вашей земли, близ реки, и поставляет в ваш дом муку. Зачем ты так себя повел?
– У него издохла лошадь и слег с лихорадкой сын, который ему помогал. Как бы он работал дальше, если бы мы не помогли? У нас бы не было муки, чтобы печь хлеб, либо пришлось бы дорого покупать у соседей. А мельник бы обеднел и жил в голоде. Кому было бы от этого лучше? А так он нам еще и благодарен, и будет лучше работать. К тому же, он ведь живет на нашей земле. Я чувствую за таких людей ответственность.
– Понятно. Не буду мучить тебя вопросами, так как суть ты уже понял. Поверишь на слово, если я пропущу начало?
– Наверное, – недоверчиво отозвался Гийом.
– Хорошо. Итак… у твоей просьбы к отцу было две основных причины. Одна из них достаточно простая: выгода. Потребность в муке, которую вам поставлял этот человек. Так? – Он дождался от Гийома кивка. – И вторая: ты посочувствовал этому мельнику и его семье, которая могла остаться жить в голоде.
– Пожалуй, – не стал отрицать юный граф.
– И какая из этих причин идет от души?
– Вторая, – пожал плечами Гийом. – Но я и в первой не вижу ничего плохого.
– Я и не говорю, что она плоха. Но ты не задумывался, отчего нам требуется некая материальная причина, чтобы проявить сочувствие?
– Не задумывался, – честно сказал Гийом.
– Сочувствие и сострадание являются порывами души, идущими от Бога, как мы выяснили. Понимаешь, почему я задал столько вопросов? Скажи я без предисловий, что тобой движет сочувствие, идущее от Бога – как бы ты отреагировал?
– Я бы посмеялся… от души, – ухмыльнулся юноша, кивая.
– Вот именно, – развел руками Ансель. – Так вот. Если душа – есть первопричина любого чувства и действия – хорошего действия, если выражаться проще – то для чего же нужно все остальное? Почему для того, чтобы что-то подобное проявить, нужен повод? Разве не было бы проще, не будь этого повода? Душа, – он призадумался, – без посредничества.
– Не понял, – нахмурился Гийом.
– Почему понадобилось какое-то несчастье, чтобы проявить сочувствие к этому мельнику? Голод, болезнь, недостаток денег – какие-то мирские причины. Разве позволять своей душе действовать напрямую, а не только по мрачному поводу, было бы не проще?
– Это… – Гийом моргнул. – Не знаю. Сложно! – Он потер руками лицо, мучительно пытаясь понять, куда клонит учитель. – Вы хотите сказать, что чувства всегда пробуждаются чем-то плохим? Но это же не всегда так. Если… – Он замялся. – Например, если ешь вкусную еду, – он с тоской бросил взгляд на особняк, – то это же приятно. Радость тоже идет от души, разве нет?
– А почему нельзя испытывать радость просто так? Почему для этого нужен какой-то повод? Условие?
– Не знаю, почему. Просто… так повелось.
– Этот повод все только усложняет. Он становится препятствием между тобой и радостью. Лишь в одном случае для счастья не нужен никакой повод. – Ансель очень серьезно посмотрел на ученика, убедившись, что полностью завладел его вниманием. – Когда душа человека свободна от этих условностей. Когда ты един с Богом – безо всяких препятствий и условий. Когда ты полностью свободен.
– То есть, в раю, вы имеете в виду?
– Можно и так сказать. Когда ты свободен от условностей… мира мертвой бездушной материи.
Гийом опустил глаза, мучительно хмурясь. И снова – эта мысль была очень странной, и он чувствовал, будто что-то упускает, но не мог найти очевидных противоречий в рассуждении Анселя.
– Я не настаиваю на том, что только что сказал. – Ансель снисходительно улыбнулся, глядя на отразившееся на лице ученика умственное напряжение, и положил ему руку на плечо. – Просто предлагаю обдумать. Быть может, ты со мной согласишься, а может, и нет. Я лишь высказал свою точку зрения и постарался ответить на твой вопрос о том, почему не так хорошо вновь рождаться на земле. Я считаю – поэтому.
– Ну, хорошо. А как насчет… – Гийом тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения. Ему вдруг расхотелось задавать свой вопрос – в конце концов, о чем-то таком спрашивала бы, скорее, какая-нибудь сентиментальная дамочка.
– Насчет? – вопросительно кивнул Ансель. Гийом тяжело вздохнул.
– Вы опять разозлитесь, – покачал головой он. – Я пообещал, что буду сдерживаться.
Ансель устало опустил голову и вздохнул.
– Спрашивай, о чем хотел, Гийом. Я не стану злиться.
– Я хотел узнать… а что насчет любви? Это ведь тоже чувство. Мы ведь любим людей. Тут, на земле. И если я люблю, например, девушку – и духовно, – он постарался сделать на этом слове особый акцент, но все равно не удержался от ухмылки, – и телесно?
Ансель тяжело вздохнул, и Гийом, ловя момент, продолжил почти скороговоркой:
– Радость мне будет доставлять и первое, и второе. Почему же я должен от этого отказываться? Или в раю можно все это продолжить? А если там у нас нет тел, а только души – то нельзя же?
Гийом замолчал, наблюдая за реакцией Анселя. Ему был неприятен этот разговор. Заметно неприятен, но он постарался подойти к нему с максимальной терпимостью.
– А ты уверен, что «второе» – это любовь? – тихо спросил он.
– Ну, это…
– Повод. Условность. Отделяющая тебя от безграничной радости любви.
– Но ведь…
– Неужели любить нельзя без этого? – В вопросе Анселя снова зазвучали жаркие, почти отчаянные нотки.
– Можно, но зачем, если…
– А ты когда-нибудь так любил? Или на простом удовлетворении низменной похоти плоти твои чувства обрывались?
Гийом с вызовом вздернул подбородок и закатил глаза.
«Да ты хоть одну девушку полюбить способен?» – зазвучал у него в голове презрительный голос Элизы.
Элиза…
– Ты разве не видишь разницы, – вкрадчиво заговорил Ансель, прерывая его мысль, – между тем, что есть бездумное влечение, как у животных, которое, по сути своей, тоже причиняет страдания, и тем, что есть любовь – любовь без поводов и условностей?
– Страдания? – всплеснул руками Гийом. – Да почему страдания?!
– Потому что это зов плоти, направленный на то, чтобы, в конечном итоге, размножаться.
– Но ведь не всегда от этого рождаются дети, можно же…
– Не всегда, но само влечение, заложенное в людские тела, направлено на это. А ведь ты знаешь, что женщины страдают, рожая детей? Что это причиняет им муки?
– Но они же соглашаются. Нет, это печально, но ведь так происходит всегда. Моя матушка меня любит. Даже несмотря на то, что я причинил ей муки.
– Любит, конечно же, – Ансель вздохнул. – Что ж, вижу, эта мысль кажется тебе странной.
– Еще как!
– Тогда я не стану настаивать на ней и переубеждать тебя. Но если тебе все же станет интересно, попробуй понаблюдать за собой и определить, что есть любовь, а что есть влечение плоти. Где граница? И существует ли она лично для тебя.
– Зачем? – поморщился Гийом.
– Чтобы решить, что для тебя важнее. И для того, кого ты любишь.
Гийом кивнул, устало мигнув. Этот разговор измотал его, однако в голове продолжали роиться мысли, не желающие уходить, и вопросы, которые он даже толком не мог облечь в слова.
Сочувственно хмыкнув, Ансель снова положил руку ему на плечо.
– Я рассказал тебе сейчас то, что обычно рассказываю другим в течение нескольких недель или даже месяцев. Поверь мне, я и сам когда-то очень долго обдумывал все это, прежде чем начать вести с кем-то такие беседы. – Он улыбнулся. – Это непростые разговоры, так что знай: даже если тебе сложно, ты отлично держишься. Впрочем, я в тебе и не сомневался.
Гийом благодарно кивнул, все еще глядя куда-то рассеянным взглядом и пытаясь унять вихрь мыслей в своей голове.
– Ты, кажется, умирал от голода? – напомнил Ансель.
Гийом встрепенулся и энергично закивал.
– И все еще умираю, – признался он, приложив руку к животу, который отозвался недовольным урчанием.
Ансель приглашающе махнул в сторону дома:
– Тогда идем.
Вновь собрав сброшенные на землю пожитки, они направились к особняку.
Кантелё, Франция
Год 1353 от Рождества Христова.
– Ты, кажется, хотел о чем-то меня спросить? – осторожно подтолкнула Элиза, вырывая Гийома из раздумий. Он вздрогнул, поняв, как надолго погрузился в воспоминания.
– Ах, да! Я… – Он усилием воли заставил себя сосредоточиться на собеседнице. – Просто интересно, что ты скажешь. Пойдем, присядем куда-нибудь?
Миновав примерно половину дороги до дома, они примостились на невысокой деревянной ограде, тянущейся вдоль поля.
– Вот ты, Элиза. Ты ведь язычница. Таких как ты, – он чуть помедлил, – мало. Вас с матерью и Рени никто не трогает, однако за такими, как вы могут охотиться. Вы можете привлечь внимание инквизиции.
Элиза нахмурилась.
– Но не привлекаем же. Мы осторожны. Да и на твоей земле безопасно, если не будем нарываться на неприятности. Ты сам так говорил! И твои родители, насколько я поняла, говорили то же самое моей матушке. Еще до моего рождения.
– Это верно. Но вот представь: ты могла бы, – Гийом покривился, как от зубной боли, – поладить с кем-то из инквизиции?
– Поладить? – Элиза непонимающе прищурилась. – Что ты имеешь в виду?
– Ты можешь хотя бы представить себе, что отнесешься с симпатией к тому, кто может тебя арестовать, подвергнуть пытке или даже убить?
– К чему эти вопросы? – Элиза напряженно поежилась. – Я ведь никогда не видела ни одного инквизитора. Может, случайно в городе попадались на глаза, но я уже не помню. Как я могу судить о людях, которых не знаю? Какой странный вопрос!
– Тебе бы не была неприятна сама возможность общаться с теми, кто убивает тебе подобных?