– Мне… что? – Элиза несколько раз моргнула. – Гийом, ты о чем? К чему ты это спрашиваешь?
Гийом не знал, не подвергнет ли учителя опасности тем, что скажет. Но молчать он больше не мог.
–Да Ансель! – с досадой воскликнул он. Элиза недовольно скривилась, но промолчала, а Гийом не принял ее раздражение во внимание. – Его нет дома, потому что помимо меня он учит в Руане каких-то молодых инквизиторов! Не ленится каждый раз ездить туда и обратно верхом, чтобы успевать к тренировкам. И я не понимаю, почему! Зачем он это делает? Он же, – Гийом поджал губы и покачал головой. – Его мысли, то, как он объясняет Священное Писание… это считают ересью! За это преследуют и жестоко наказывают. И те, кого он сейчас учит, будут преследовать Анселя, стоит им узнать, кто он. Так зачем?
Элиза недовольно передернула плечами и шумно выдохнула. Вот уж что ее совершенно не интересовало, так это сложные отношения таинственного Анселя с инквизицией. Ей вообще не хотелось разговаривать об Анселе де Кутте, ведь именно из-за него Гийом почти перестал навещать ее, и обида на это обжигала девушке сердце. Однако бросить Гийома наедине с его тревогой она не могла. Притом, сочувствуя ему, она одновременно злилась на себя за то, что не может встать и уйти.
– Почему ты спрашиваешь у меня? – раздраженно процедила она. – Спроси лучше у него самого.
– Так я спросил!
– И?
Гийом глубоко вздохнул, устало подняв глаза куда-то вверх и пересказал ей все.
– Затем, что нельзя судить отдельно взятых людей по той структуре общества, к которой они принадлежат. Их могут сковывать одинаковые рамки, устои и правила, но это совсем не значит, что все эти люди одинаковы. – Ансель приостановился, удержав за уздечку лошадь, которую вел к воротам, и обернулся, чтобы одарить ученика слегка укоряющим взглядом.
– Но ведь эти правила предписывают им арестовать тебя, если они узнают, кто ты! – Гийом всплеснул руками, непонимающе округлив глаза.
– Если узнают сейчас – да. Это означает лишь то, что мне следует быть осторожным, но никак не то, что мне нужно позволять гневу или мстительности затопить свой разум, сокрыв от меня правду, которую я вижу в душах отдельных людей.
«Правду, которую он видит в душах отдельных людей. Инквизиторов. Которые могут его убить», – не без злости на беспечность наставника думал Гийом. – «Он либо слишком смелый, либо слишком глупый! Или же дело в другом?»
Глаза Гийома вдруг округлились, а лицо неконтролируемо обиженно вытянулось.
– Ты их любишь? – выпалил он. – Своих учеников. Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!
Ансель выслушал эти обличительные вопросы, не переменившись в лице.
– Когда мы впервые встретились с тобой, Гийом, – заговорил он, – ты старался быть предельно жестким, язвительным и дерзким со мной. Старался уколоть меня, обидеть и прогнать.
– Да, – стойко согласился юноша, качая головой. – Я ошибся в тебе.
– А я в тебе – нет, – улыбнулся Ансель. – Я увидел в тебе не то, что ты пытался показать, а то, что в тебе есть на самом деле, хотя твое поведение объективно призывало меня покинуть Кантелё. – Он многозначительно посмотрел на ученика. – Скажешь, я зря не уехал? Зря не поступил благоразумно?
– Нет, – сложив руки на груди, буркнул граф.
– Скажешь, я не умею видеть в людях настоящее?
– Умеешь, но…
– Скажешь, я мог увидеть это настоящее только в тебе? А ни в ком больше его попросту нет?
Гийом потупился. Такие мысли закрадывались в его сознание, но он никогда не произносил их вслух. Он знал, что думать так неправильно и нечестно, но что-то внутри него ревностно хотело, чтобы все было именно так.
– Есть, наверное, – буркнул Гийом, отводя взгляд.
– Тогда почему ты не веришь мне, когда я говорю, что в своих учениках вижу то же самое?
– Они инквизиторы! – обличительно воскликнул Гийом.
«А ты – еретик. Что бы ты к ним ни чувствовал, они всегда будут твоими врагами, неужели ты не понимаешь? Ведь ты же сам растолковывал мне, как опасна ересь!» – Он хотел прокричать все это, но отчего-то промолчал.
– В первую очередь они люди. Они мои ученики, и я им нужен.
«А они – нужны тебе. Ты их действительно любишь. Так, как умеешь – без поводов, без условностей. Одной лишь душой. Боже!» – Гийом шумно вздохнул, качнув головой, попытавшись скрыть затопившую его горечь.
– Не представляю, как ты выживаешь с такой… такой убийственной праведностью!
Ансель лишь коротко пожал плечами.
– Видимо, Господь считает мои действия и помыслы верными, раз помогает мне в моих делах и бережет меня. Тебя это удивляет? – Вопросительно приподняв брови и улыбнувшись, он вновь отвернулся, одновременно прощаясь и предоставляя ученику обдумать эту мысль.
Гийом скорчил недовольную гримасу ему в спину, махнул рукой и развернулся, направившись в сторону дома, не глядя на учителя.
Выйдя за ворота, Ансель на миг задумчиво остановился и окинул взглядом дорогу, ведущую в сторону Руана.
Гийом удивительно быстро перешел с учителем на «ты». Кое-как отучив юного графа браниться во время боя, Ансель не сумел заставить его сохранять в такой обстановке уважительное обращение. Да и, неожиданно для себя, не нашел этот момент столь важным. Напротив: такое обращение из уст Гийома почему-то звучало уместно и не вызывало желания одернуть его. Ансель не ожидал этого, но этот юноша стал ему дорог и, похоже, сам считал его другом. Недаром ведь в его обличительных возгласах сквозило такое искреннее переживание.
«Ты считаешь, что они поймут тебя? Что с ними когда-нибудь можно будет говорить открыто? Что они тебя примут таким, какой ты есть? Если так, то ты лишен всякого благоразумия!»
Ансель усмехнулся. У Гийома были довольно самобытные способы защитить близких людей – первым и самым действенным юный граф отчего-то считал грубость в том или ином ее проявлении. Ансель понимал, что именно ученик пытается сказать ему, и ему было, что на это возразить, но он не захотел растолковывать свою позицию относительно руанского отделения инквизиции. Гийому было не с чем сравнивать, он лишь в теории понимал, что такое Святой Официум, и уж точно не представлял себе, как именно инквизиция действует в разных уголках всего христианского мира. У Анселя – опыт был, и он знал, насколько жестоко псы Господни могут обходиться с еретиками, особенно с добрыми христианами, которых они называли катарами или манихеями.
Но отделение Руана заметно отличалось от того, что Ансель ранее знал об инквизиции. Заведовавший им епископ Кантильен Лоран не производил впечатления ни озлобленного фанатика, ни гоняющегося за наживой бесчестного негодяя, что, увы, частенько встречалось в рядах высокопоставленных сановников и простых священнослужителей. Напротив, он казался человеком благоразумным, пусть и немного сварливым, и стремился к справедливости в рамках своего учения, что не могло не вызывать уважения. Мысль же о двух молодых инквизиторах, ожидавших в Руане, и вовсе заставляла сердце Анселя теплеть.
Запрыгнув в седло и поправив висящее на поясе оружие, он слегка ударил пятками коня, цокнув языком, и поспешил в Руан.
– И чем тебя не устраивает его объяснение? – пожала плечами Элиза. – На мой взгляд, все вполне справедливо. Я тоже не стала бы судить человека только по тому, что он инквизитор, если б он показался мне хорошим.
– Да вы меня так в могилу сведете! – застонал Гийом, закатив глаза.
– Не возьму в толк, что тебе непонятно? – нахмурилась Элиза.
«Всё!» – обиженно подумал Гийом, резко качнув головой.
– Черт с ним, с пониманием, я смирился. Но почему вы, черт вас дери, согласны лишь в том, с чем сложно согласиться мне?!
На этот вопрос у Элизы ответа не было, да она и не стремилась его отыскать. С тех пор как почти полгода назад состоялся ее первый и единственный продолжительный разговор с наставником Гийома, она старалась как можно меньше думать об этом человеке. Старания шли прахом в те моменты, когда Гийом все же заводил о нем речь – то есть, почти всегда, когда приходил.
Терпеливо вздохнув, Элиза постаралась не поддаваться раздражающим мрачным мыслям, появлявшимся у нее, когда она вспоминала тот разговор.
Кантелё, Франция
Год 1352 от Рождества Христова.
С того момента, как слуга не вовремя появился в спальне юного графа и вынудил Элизу бежать из особняка, прошло около двух недель. Все это время девушка не находила себе места и надеялась, что Гийом придет повидать ее, хотя она опасалась, что прежнего влечения он к ней уже не испытает.
Гийом и вправду пришел. В первый же миг встречи Элиза поняла, что ее мрачные предчувствия оправдались, и даже не сумела скрыть своей печали.
Гийом держался непринужденно, рассказывал истории о фехтовальных занятиях… и о своем новом учителе. Элиза была неприятно удивлена тем, насколько ему пришелся по духу этот человек. В еще большее неистовство ее приводила перемена, произошедшая с Гийомом после появления нового наставника. Он не говорил с ней о том, что между ними произошло… и чего не произошло. Почти не прикасался к ней – лишь легонько обнимал при встрече, а затем старался держаться на расстоянии, а если и случайно касался ее руки, вздрагивал и спешил отпрянуть.
Притом Элиза чувствовала: его влечение не ушло, он все еще желал ее. Слишком хорошо она помнила жадный блеск его глаз, который невозможно было с чем-то спутать. Она видела этот блеск до сих пор, но Гийом не давал своему вожделению волю, хотя прежде сдержанности за ним не водилось. Переменилась и его манера общения: из речи начал пропадать приказной тон, как слушатель он стал внимательнее и вдумчивее, а во взгляде все чаще мелькала странная голодная тоска. Все это казалось Элизе странным, но когда она попыталась расспросить об этом Гийома, он отказался отвечать. Лишь досадливо поморщился и сказал, что хочет кое в чем разобраться. Рассказывать, в чем именно, он не стал. Но дело было в Анселе, в этом не возникало сомнений. Этот человек умудрился сделать или сказать нечто такое, что слишком сильно повлияло на Гийома.