вышел за ворота особняка и решительно направился к дому Фелис. Увидев впереди знакомую невысокую фигуру с переливающимися на солнце золотистыми волосами, Гийом счел это добрым знаком.
– Элиза! – окликнул он, ускоряя шаг. Размышления, которые ему долгое время сложно было облечь в слова, сегодня почему-то были готовы сложиться в связную, завершенную речь.
Элиза не успела даже поздороваться. Гийом выпалил ей все, что думал, как на духу, и девушка с округленными от изумления глазами слушала его местами сбивчивую, но воодушевленную и цельную речь, не перебивая.
– Вот, почему я и избегал близости с тобой с того самого дня.
Он замолчал, глядя в ее глаза и тяжело дыша. Элиза попыталась взять себя в руки и придумать, что ему ответить.
Слушая его, она даже приоткрыла рот от удивления. Выглянувшее из-за облаков яркое солнце посветило ей в глаза, и она на миг зажмурилась, а затем несколько раз моргнула и вновь взглянула на Гийома. Судорожно подыскивая нужные слова, она поправила пучок трав, который чуть не выронила из рук, когда он окликнул ее.
– То есть, – она сглотнула тяжелый ком, вставший в горле, и с легкой недоверчивостью проследила за его выражением лица, – ты считал, что, если я отдамся тебе, это будет оскорблением… истинных чувств?
В собственном исполнении эта мысль показалась ей еще более нелепой и безумной, чем она звучала в устах Гийома пару мгновений назад. Не удержавшись, Элиза посмотрела на молодого графа, как на умалишенного. В этот момент она уже и в собственном благоразумии была уверена не до конца. Однако Гийом, как ни странно, не услышал в ее словах ничего безумного. Он оставался тверд в своих убеждениях и подтвердил их кивком.
– Да, я так считаю. Я не сказал, что разобрался в этом до конца. Просто понял, что зря не говорил тебе всего этого.
– Да, – издав обиженный смешок, больше похожий на кашель, согласилась Элиза. – Зря не говорил несколько лет.
– Но ведь сейчас сказал, – парировал Гийом, и в его голосе скользнуло легкое недовольство.
– Что ж… – Элиза прочистила горло, с трудом вернув себе предательски севший голос. – Спасибо…
– Теперь ты понимаешь, – удовлетворенно заявил Гийом, расплывшись в привычной самодовольной улыбке, которая на похудевшем лице с еще не ушедшими кругами под глазами смотрелась чуть ли не устрашающе.
– Как сказать, – скептически проговорила Элиза, приподняв одну бровь.
– Не начинай, – устало нахмурился Гийом.
– То есть ты испытываешь ко мне… чувства. Но не хочешь делить со мной постель…
– Примерно так, да. Пока – так.
Глядя на ее поджатые губы, Гийом снисходительно усмехнулся, притих, а затем неожиданно тепло улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.
– Ты очень дорога мне, Элиза.
Она вновь изумленно уставилась на него. Его перепады в настроениях, его откровения, его позиции – все это было таким странным для нее. Пожалуй, больше никто не мог сбить ее с толку так часто.
«Что ты такое, Гийом де’Кантелё?» – нервно усмехнулась она про себя.
Глядя в его потеплевшие глаза, она, наконец, смягчилась и вернула ему улыбку.
– Взаимно.
Некоторое время они стояли, глядя друг на друга. Лесная ведьма, любовно сжимавшая в руках пучок полевых трав, и юный граф, положивший руку на рукоять висящего на поясе меча – не с угрозой, а просто потому, что ему нравилось чувствовать оружие в руке.
– Ну что же. Мне пора. Прости. Дела! – вдруг встрепенулся Гийом, расплылся в широкой улыбке, хитро сверкнув глазами, учтиво поклонился, приложив руку к груди, развернулся, и зашагал к особняку.
Элиза опомнилась лишь через несколько мгновений, нахмурилась и вновь приоткрыла рот – на этот раз от возмущения. Правда, почти сразу же прыснула от смеха.
– Да чтоб тебя! – воскликнула она вслед Гийому со смесью досады и веселья.
Но граф был уже далеко и вряд ли ее услышал.
Руан, Франция
Год 1354 от Рождества Христова.
Едва замаячив у отделения инквизиции Руана, Ансель де Кутт услышал радостные окрики своих учеников и расплылся в глуповатой улыбке. Он уже не первый раз замечал, что молодые инквизиторы ждут его появления с нетерпением. И дело было не только в том, что им не терпелось взять в руки мечи под его чутким руководством и начать тренировки – дело было в самой встрече. Им хотелось продолжить общаться с учителем и после занятия: сходить в таверну, пройтись по городу или даже просто посидеть на траве перед отделением.
Ансель понимал, как сильно рискует, разговаривая с ними на любую из отвлеченных тем: он хорошо знал, какими подозрительными становятся инквизиторы, стоит им что-то заподозрить. Некоторые из них готовы были уловить ересь в малейшей оговорке и самой безобидной фразе. Однако, игнорируя предупреждения разума и Гийома де’Кантелё, все еще не одобрявшего поездок учителя в Руан, Ансель шел на этот риск и тем больше сближался со своими учениками. Он видел, как сильно им не хватало людского общения – простого и непринужденного, чего они были смолоду лишены. Поэтому во время каждой из бесед глаза их воодушевленно горели, а лица сияли искренней радостью, которую ни один, ни другой даже не пытались скрывать.
Ансель смотрел на них и видел очень много света человеческой души. Воистину, они были бы достойны того, чтобы впоследствии даже стать совершенными, но…
«Если б только я мог поговорить с вами честно», – думал Ансель, вздыхая. – «Если бы только мог рассказать вам правду и помочь спастись. Возможно, когда-нибудь…»
Тем временем Ренар немного сбивчиво рассказывал учителю о некоторых приемах и подсечках, которые, как ему показалось, можно делать, будучи в сутане. Он рассказывал о том, как пытался отрабатывать их с Вивьеном, и у него почти начало получаться. Ренар обещал показать, как это будет выглядеть, когда отточит это умение до конца. Анселю было так непривычно, так приятно и одновременно так больно видеть, как эти люди пытаются снискать его наставнического одобрения. И ведь он искренне гордился сейчас тем, что слышал от Ренара.
Ренар…
Ансель улыбался, слушая его. Этот молодой человек уже сейчас проявлял качества талантливого инквизитора. Он был хорош в поисках, внимателен к людям, не лишен сострадания и сочувствия, сдержан и рассудителен, много размышлял и искренне – если верить его периодическим замечаниям, брошенным в ответ на рассуждения его лучшего друга – не любил ересь. При этом Ренар Цирон не был готов назвать ересью любую безобидную реплику. Он всем сердцем силился понять, искажает ли тот или иной человек внутри себя христианские догматы или же исповедует истинную веру честно и добросовестно.
А Вивьен…
Он был необычен для инквизитора. Его образ мысли, его воззрения, его живой интерес к чужой культуре, его сострадание к людям, его почти безграничное желание понимать все, что только возможно, его тяга к знаниям и любовь к книгам – все это впоследствии могло бы сделать его великим ученым, богословом… еретиком.
«Ты ведь действительно мыслишь намного шире, чем это принято делать, особенно в тех кругах, где ты находишься. Как человека с твоими воззрениями могло занести в Святой Официум?»
Ансель заглянул в пронзительные и колкие серые глаза ученика. Как и обычно, Вивьен тут же заметил это и посмотрел на него в ответ. Это был серьезный, осмысленный, очень глубинный взгляд, проникающий в самую душу. В нем будто сквозило немое послание: я тебя вижу. Иногда Ансель испытывал нешуточное опасение перед этим взглядом.
«Он знает!» – думалось ему.
Временами, оставаясь в Руане дольше нескольких дней, он не мог уснуть ночами, думая, что за ним придут.
Откройте! Святая инквизиция!
Даже сейчас, на залитой солнцем лужайке Ансель вздрогнул от накативших воспоминаний. Сердце бешено застучало в груди. Ренар, до этого рассказывавший о своих задумках, резко замолчал и склонил голову набок.
– Ансель? – обратился он. – В чем дело?
– Прости, мой друг, я просто задумался, – виновато улыбнулся Ансель.
– Похоже, о чем-то не приятном, – тихо заметил Вивьен, продолжая пристально смотреть на него. – Наши рассказы тебя утомили? Ты побледнел.
Ансель воззрился на него почти умоляюще.
«Боже, он ведь знает! Почему он молчит? Почему не скажет, в конце концов? Или это еще один из способов пытки – молчаливое ожидание добровольного признания в ереси?»
– Видимо… я сам не предал значения тому, насколько устал, – покачал головой Ансель. – Друзья, вы простите меня, если сегодня я покину вас несколько раньше?
Ренар обеспокоенно нахмурился.
– Если тебе нехорошо, можешь обратиться к нашему лекарю.
«К лекарю, который лечит арестантов после пыток», – подумал Ансель и едва удержался от того, чтобы поморщиться.
«Боже, я же выдаю себя каждым своим движением! Что я делаю? О чем я думал? Гийом был прав… или…»
– Не надо к лекарю, – вдруг вмешался Вивьен. – Ансель, я думаю, конвоя из двух инквизиторов тебе не нужно, но против одного ты, надеюсь, возражать не будешь? Я провожу тебя до постоялого двора, чтобы убедиться, что ты безопасно доберешься. Там отдохнешь. Мы и вправду тебя измотали, прости. – Не дожидаясь ответа учителя, он повернулся к Ренару и кивнул ему. – Мой друг, если тебя не затруднит, возвращайся к работе без меня. Я вернусь так скоро, как только смогу. Если Лоран будет искать…
– … сказать, что не знаю, где ты? – криво усмехнулся Ренар. Несколько раз он прикрывал друга таким образом, когда тот все же пробирался в секцию, в которой хранились книги, готовящиеся к сожжению. Ренар не одобрял этих вылазок Вивьена, однако закрывал на это глаза, равно как и Вивьен закрывал глаза на его периодические допросы еретичек.
– Я буду должен тебе вина, – улыбнулся Вивьен.
– Ловлю тебя на слове, – осклабился Ренар, махнув учителю. – Ансель, до встречи! Надеюсь, ты не болен, а и вправду только устал.
Ансель благодарно склонил голову, но ничего не сказал в ответ.